Михаил Задорнов - Михаил Николаевич Задорнов
Не думал, что еще при нашей жизни молодое поколение, которое выберет пепси, «Макдоналдс» и заботу о тамагочи, будет путать Самсона с «Самсунгом», Рериха с Рюриком, Рембрандта с Риббентропом, а Сару Бернар с сенбернаром. Не думал, что на кассете с фильмом «Три поросенка» будет написано: «Детский боевик», а на ценнике романа «Анна Каренина» — «Эротический триллер». Не думал, что благодаря телепередачам некоторые слова в нашем языке настолько изменят свой первоначальный смысл, что сантехник будет стесняться, предлагая хозяйке поменять прокладки, ибо за такое предложение хозяин может устроить ему зачистку всей его харизмы.
В детстве я вскакивал ночью с постели, потому что мне снились Вселенная, бесконечность, время и другие неконкретные философские сны. Я никогда не думал, что в пятьдесят лет буду вскрикивать по ночам оттого, что благодаря нашей рекламе мне будут сниться конкретно мои зубы, которые днем еще ничего, а вот к вечеру их начинает разъедать кариес, а в особо критические дни они покрываются перхотью от тети Аси.
И, наконец, однажды я проснусь в холодном поту оттого, что мне приснится самая западающая в душу наша реклама: героиня моего сказочного детства Снегурочка, которая прыгает через костер, тает… и от нее остается одна прокладка «Allways», над которой горько плачут старик со старухой. Этот сон станет для меня особой страшилкой, потому что наше поколение напоминает мне что-то вроде прокладки между растаявшим прошлым и будущим из того же прошлогоднего снега.
1977–1980
Обманули!
Такси не останавливались. Я так замерз, что готов был оплатить двойной счетчик, лишь бы меня скорее отвезли домой, в тепло. И вдруг… Словно из-под земли вынырнуло свободное такси и остановилось возле меня. Я кинулся к нему, но предложить двойной счетчик не успел, потому что из машины вышел водитель, открыл мне дверцу и сказал:
— Садитесь, пожалуйста! Замерзли, наверное?
— Что вы сказали? — не понял я и даже слегка отпрянул.
— Садитесь, говорю, скорее, — он мягко улыбнулся, — а я печку включу. Если вам этого будет мало, дам плед — ноги закутаете.
Я посмотрел на машину. Огонек, шашечки… Вроде такси.
— Но ведь мне в Чертаново! — неуверенно сказал я.
— В Чертаново так в Чертаново! — еще мягче улыбнулся водитель. — Куда пассажирам, туда и нам. Будьте любезны!
Насторожившись, я влез в машину.
— Если не возражаете, я провезу вас кратчайшей! — предложил водитель.
— Не надо кратчайшей. — Я решил быть начеку. — Поехали обычной.
— Не волнуйтесь, отдыхайте, — застенчиво засмеялся шеф, — все сделаем как надо.
По ногам сладко потянуло горячим. А по транзистору, что был подвешен к зеркальцу, заиграли Шопена. Но хорошее настроение не приходило.
«Зачем он заманил меня к себе в машину и теперь везет незнакомой дорогой? — Что есть силы я прижал портфель с сосисками к груди. — Надо было садиться на заднее. Там безопаснее. У меня все-таки жена. Дети-близнецы… Старший уже в школу пошел!»
Первым нарушил молчание шеф.
— Вам какой вальс Шопена больше нравится? — спросил он.
— Чего? — переспросил я, но тут же, чтобы он не заметил моего смущения, спохватился: — Мне… Все! А вам?
— А мне «До диез минор», — сказал шеф.
«Что же ему от меня надо? — лихорадочно начал я перебирать в уме всевозможные варианты. — Набивается на хорошие чаевые? Но почему так нагло?»
Шеф рассказывал мне о жизни Шопена на Балеарских островах. Иногда, увлекаясь собственным красноречием, он переходил на английский, но потом спохватывался и снова возвращался на литературный русский.
«Откуда он все это знает? — подумал я. — Разве у таксиста есть время про это читать? Нет! А у кого есть? И где? Неужели?! — Страшная догадка мелькнула в голове. — В тюрьме!!! Вот где времени много! Значит — беглый! Поэтому и ведет себя так, чтобы не заподозрили. А сам, наверно, настоящего водителя оглушил, спрятал… теперь деньги гребет. За границу удрать хочет. Говорят, такие случаи бывают. Точно! Потому и английский выучил. Лет десять, значит, сидел. Ай-ай-ай! Во влип! Так и быть, рубль сверху дам. Лишь бы не убивал!»
— Приехали! — радостно известил вдруг шеф.
Я посмотрел в окно, потом на счетчик. Действительно, мы стояли у моего парадного, а на счетчике было на сорок копеек меньше привычного.
«Рецидивист! Убийца! Халтурщик!» — подумал я и осторожно протянул шефу трешник, мечтая как можно скорее выбраться из машины. Однако дверца… не открывалась! А на улице, как назло, мы были одни…
— А она и не откроется, — ласково сказал шеф, — пока…
— У меня больше нет! Одни сосиски! — закричал я и приготовился к обороне портфелем.
— …пока не возьмете сдачу! — перебил меня шеф и протянул рубль с мелочью. Потом встал, обошел машину, открыл дверцу с моей стороны и сказал: — Будьте любезны! Вот вы и дома. Желаю вам сначала приятного аппетита, потом — спокойной ночи, затем — счастливых сновидений. Ну и, конечно, доброго утра! А если я что не так сделал, то извините великодушно. Если сможете!
В растерянности я застыл на тротуаре. Я понимал, что меня обманули. Но в чем — не понимал.
Из оцепенения меня вывел какой-то запоздалый прохожий, который подбежал к моему таксисту и бойко спросил:
— Шеф, до Медведок дотрясешь?
— Будьте любезны! Садитесь, пожалуйста! — сказал шеф, вышел и открыл перед ним дверцу.
Человек смутился, стушевался, кинул беспомощный взгляд в мою сторону, но все-таки влез в машину. Она тронулась, а я подумал: «Еще один попался!» И мне стало легче.
«Лапа»
С начала все шло хорошо. На первом курсе я учился так плохо, что в деканате решили пойти на хитрость и сделали меня старостой.
— Может, хоть это заставит его почувствовать ответственность за свою учебу! — сказал начальник курса.
— Похоже, что у него где-то есть «лапа»! — решили однокурсники.
Слухи дошли до деканата.
— Тем более мы поступили правильно! — утвердилась в своем мнении администрация.
Но она ошиблась. С моим назначением старостой я стал учиться еще хуже, а вся наша группа стала учиться еще хуже меня. Тогда меня сняли с поста старосты, а чтобы не обидеть «лапу», выбрали профоргом.
