Михаил Литов - Клуб друзей китайского фарфора
Я ушел от нее встревоженный, а на следующий день пришел ровно в условленный час.
- Значит, вы решились? - воскликнула Вера. - Решились прийти и выслушать меня?
- А как же! - откликнулся я, всем своим видом демонстрируя доблесть, хотя внутри, не скрою, дрожал как продрогший щенок.
- Ну что ж, - она движением, исполненным достоинства, откинула прядь со лба, - вы сделали выбор.
- Итак, я вправе надеяться, что мое любопытство будет удовлетворено?
- И она только оно. - Она странно усмехнулась, и в этот момент какая-то неприятная гримаса, говорившая, что Вера, может быть, в глубине души потешается над вспыхнувшими у меня после ее слов надеждами, появилась на ее лице. - Человек эксплуатирует, мучает, уродует природу, и она начинает мстить нам. Для меня уже не тайна, что исчезновение многих видов животных и резкое падение нравов в скором будущем приведут к необратимым изменениям. Природа ответит нам порождением мутантов, она и многих из нас, если не большинство, превратит в монстров. Эти мерзкие существа будут пожирать друг друга, людей и все живое, и когда они, накопившись как пауки в банке, урча и угрожающе двигая челюстями, заполонят весь мир, спасение, которое некогда возвестил мученик Голгофы, прекратит свое действие. Цивилизация погибнет. Можно ли избежать этого плачевного конца? Мой личный опыт свидетельствует, что нет.
Я сказал в ответ на ее мрачные прогнозы:
- Я всегда утверждал, Вера, что к вашим словам следует прислушиваться с особым вниманием, а ваш опыт заслуживает того, чтобы его изучали до мельчайших подробностей.
- Мутанты и монстры уже приступили к завоеванию нашего мира, - сказала она, - они уже выводятся, вьют гнезда и люди, менее других виновные в общем падении рода человеческого, в первую очередь становятся их жертвами.
- Это происходит на заводах и фабриках, где всегда так грязно, дымно и за тяжелый, нечеловеческий труд платят копейки? - спросил я.
- Как и Христос, я стала жертвой людей. Но силы неба, силы света и не думают использовать мою драму в своих благих целях, нет, мной хотят воспользоваться силы зла, силы ада. Кое-какая вина лежит и на мне, да, я тоже сплоховала, упустила время, поздно спохватилась - черное семя уже было брошено в мою душу. Когда я забеспокоилась и спросила себя, что со мной происходит, гнусный плод уже крепко сидел в моем чреве. Чего я только не предпринимала, чтобы избавиться от него, да все тщетно.
- Макс постарался? - спросил я угрюмо.
Не слушала она меня, не слышала.
- Существо ворочается во мне, укладывается поудобнее, а порой и рычит угрожающе. Боже мой, за что же мне это несчастье?! - Она опустила голову и закрыла лицо руками, и я хотел было утешить ее, заметить ей, что она, пожалуй, чересчур сгустила краски, но она, велев мне молчать, сказала, что будет лучше, если я вообще уйду, пока у монстра не возникло искушение вырваться из ее чрева и нанести мне урон.
Я считался прежде всего с содержательностью нашей беседы и верил, что в конце концов сумею помочь Вере отделаться от мрачных фантасмагорий, завладевших ее разумом, а о какой-либо опасности для себя не думал вовсе. И эта беспечность едва не стоила мне головы. Внезапно Вера с душераздирающим воплем рухнула на кровать, лицом вниз; что-то долго поделывала она руками под собой, а когда вдруг откинулась на спину, я увидел на простыни уродливое существо величиной с крупного кота, черное до блеска, с гладкой, как у змеи, кожей. Веру обессилели "роды", и ей невмочь было даже наблюдать за тем, что происходило между мной и монстром. С болью и смятением увидел я большое пятно крови на ее платье, и мне пришло в голову, что ей грозит смерть. Но мне и самому грозила смертельная опасность, существо, надо сказать, не скрывало своих враждебных намерений. Еще издали монстр плюнул, метя мне в лицо, однако я уклонился, и плевок, угодив в зеркало, прожег в нем внушительную дыру с краями, которые после быстрой и жестокой плавки висели как лохмотья. Видя такое дело, а также сознавая, что гордость не велит мне покидать комнату, не дав никакого отпора этому дьяволу, я решительно принял бой, вооружился кстати подвернувшейся линейкой и стал ею фехтовать против моего неприятеля, который как раз занес над моей головой длинные и кривые когти. Нужно знать, что монстр этот опасен, подл и мерзок не только ударами лап и хвоста, но и жгучими плевками, а еще поносными и газовыми струями, которые он, между прочим, принялся с завидной ловкостью выпускать через все свои отверстия, сжигая и рассыпая в прах всю бедную, незатейливую обстановку комнаты, томики стихов, посуду и всюду разбросанные холсты, завершенные и только начатые живописные работы.
- Уходите, иначе вы погибнете, спасайтесь, а мне предоставьте самой расхлебывать эту кровавую кашу! - простонала Вера с кровати, на которой по-прежнему лежала, сжавшись в комок.
Но я уже понял, что если под впечатлением бесчинств монстра и исходящей от него угрозы все же пошатнутся устои моей порядочности и я подумаю о бегстве, от последнего меня отвратит сила любви, той любви к Вере, факел которой я пронес сквозь годы. Так и случилось. Монстр, совершая причудливые скачки по комнате, старался боднуть меня и свалить на пол, после чего мне будет суждено лишь сделаться его легкой добычей. Просто было угадать его цели, труднее было устоять перед искушением покинуть поле брани, к чему подталкивал даже не столько страх, сколько отвращение, и не раз, оказываясь в ходе битвы возле двери, я испытывал желание закрыть ее за собой, уйти подальше и забыть о случившемся. Я хотел бы вообще уйти от мира, кризис которого и обусловил появление чудовища. Но память о чувстве, связывающем меня с Верой, хотя и не находящем у нее взаимности, не позволяла мне сделать этого, и я продолжал стойко отражать яростные атаки врага, так что в конце концов он, видя мою непобедимость, причина которой крылась, как он не мог не сознавать, в моем глубоком нравственном здоровье, не солоно хлебавши, панически и бесславно подался туда, откуда пришел. Это была моя полная и безусловная победа, омраченная лишь тем, что монстр не исчез вовсе, а вновь укрылся в теле девушки, ради блага которой я без колебаний пожертвовал бы собственной жизнью. Она тихо лежала на кровати, как бы прислушиваясь к тому, что делало в ней вернувшееся существо. У меня не повернулся бы язык назвать его ее чадом; а ведь в сущности, так оно и было, в каком-то смысле монстр и был ее чадом, и эта из ряда вон выходящая ситуация показывала черты такой трагедии и таких неразрешимых противоречий, что мой лоб покрылся испариной, сердце преисполнилось горечи, а разум закипел от возмущения.
- Вера, милая, родная, чудесная, единственная, - сказал я, - вы видели, что я не струсил и доказал нашим врагам, что рассчитывать на легкую победу им не приходится. Но борьба только начинается. Скажите, что я еще могу для вас сделать?
- Милый Савва, - сказала она, - я все видела и я преклоняюсь перед вашим мужеством. Но сделать что-либо еще вам не под силу. И будет лучше, если вы оставите меня одну.
И она отвернулась к стене, а я понял, что должен дать ей время поразмыслить наедине с собой о происшедшем, и поспешил к вам, что вы тоже узнали правду, как она ни ужасно, и спросили себя, чиста ли ваша совесть...
***
Новое обострение, конвульсии, судорога, учащение пульса, обильное потовыделение, мочеиспускание, сильные позывы на рвоту где-нибудь на задворках Дворца спорта, в обществе Кеши, который как ни в чем не бывало приветствует нас. Снова собирается наш штаб и разрабатывает стратегию возобновившейся войны. Новый поход на Причудинки. Штурм заснеженной высоты, безымянного холма с нелепым и незабываемым домом на вершине. Труба зовет в бой. Петенька с Захаром усердно оглашают окрестности воинственными кличами. Я, взявший на себя командованием всеми нашими операциями, представляю собой мучительную загадку для окружающих. Чиста ли моя совесть? Мой задумчивый вид может свидетельствовать, что я беспрестанно размышляю об этом. Но мне, ей-богу, плевать на Савву с его бредом, которым он пытался расшевелить твердыню моей души. Пусть все знают, что монстр вызрел в чреве Веры. Я всем разболтал. Пусть верят в эту басню, если им этого хочется. Из рассказа Саввы я почерпнул для себя лишь ту информацию, что Евгений Никифорович и Валерия Михайловна не выполнили свое обещание. Ну так и есть! пальто валяются в том же углу, где мы их оставили. Господи, только бы не поддаться безумию, вымыслу, бреду, умоисступлению. Не знаю, велико ли мое преступление. Есть ли у меня основания считать, что моя совесть не чиста? Можно ли полагать, а не чувствовать это? Я не чувствую. В углу валяются пальто, и я смотрю на них как сквозь туман. Туман, крадущий у меня драгоценное время. Валя спросила:
- У тебя все в порядке?
Я ответил:
- Почему ты спрашиваешь?
Она ответила:
- Потому что у тебя грустный вид.
Я спросил:
- Ты знаешь, что в таких случаях делать?
