Михаил Литов - Клуб друзей китайского фарфора
Евгений Никифорович, Валерия Михайловна и кучерявый расселись вокруг стола и в торжественной обстановке, в дружеской атмосфере приняли нашу депутацию. Наши оруженосцы Петенька и Захар держали в руках завернутые в чистую бумагу пальто. Между нами уже было решено, что вступительную речь произнесет Никита, поскольку у людей, к которым мы собирались апеллировать, могли сохраниться туманные воспоминания о его детских годах и, таким образом, философские сожаления о быстротечности времени, внушаемые зрелищем его уже зрелой и, что греха таить, хмельной физиономии определенно сыграют нам на руку. Никита емко, дельно изложил суть вопроса, и я в удовлетворении откинулся на спинку стула, считая инцидент исчерпанным, а Захар разразился рукоплесканиями, приветствуя убедительное красноречие своего покровителя.
- Пальто бросьте в тот угол. - Евгений Никифорович небрежным жестом указал на угол гостиной, а когда его распоряжение было исполнено, сказал: Мы заставим Веру взять их и прекратить свои издевательства. Я не сомневаюсь, что вы рассказали нам все честно и беспристрастно. Правда на вашей стороне, и я вам искренне сочувствую, ибо вы понесли моральный урон. Как его возместить? Не исключено, это знает моя жена. Я же всегда утверждал, что моя дочь ведет себя вызывающе и предосудительно, что у нее ветер в голове, что она не оправдала наших родительских надежд. У меня нет слов для выражения тех чувств...
- Все, что она делает, - перебила Валерия Михайловна, - сплошные выкрутасы.
- Вот именно! Лучше и не скажешь!
Евгений Никифорович сбился на рассуждения о китайском фарфоре и о полезности разбавления скуки дней основательными порциями вина. Он подвел нас к огромной вазе, стоявшей в центре гостиной, и хотел уверить в ее баснословной ценности, подлинности, принадлежности к шедеврам китайского искусства. Петеньке с Захаром отчего же клюнуть на удочку, даже Никита, наверное, допустил, что Евгений Никифорович каким-то образом не далек от истины и вовсе не пускает нам пыль в глаза, но я, разумеется, усомнился, чтобы такая величественная с виду ваза, будучи действительно не безделушкой, а сокровищем, могла вдруг оказаться здесь, в Причудинках. Но я и не подумал вступить в спор с людьми, только что развеявшими, блестяще и неотразимо, злые чары их собственной дочери.
- На редкость вместительный сосед, - изрек Евгений Никифорович, с благоговением трогая рукой выпуклые бока вазы, - в нем удобно прятаться. Никто не догадается. Вы хотите испытать это ощущение ухода от действительности? Внутри вазы все не так, как снаружи. Там другой мир.
- Но вряд ли человек, решивший уйти от действительности, полезет в вазу, - серьезно заметил кучерявый.
- Да неужто? - воскликнул Евгений Никифорович. - Ты так считаешь? И как же, по-твоему, поступит человек, решивший уйти от действительности?
- Оставьте вы это, - с досадой сказала Валерия Михайловна, - Не надоело вам болтать?
Евгений Никифорович посмотрел на нее выразительно, затем перевел мрачный взгляд на кучерявого.
Теперь, когда вопрос о пальто уладился, я мог всерьез задуматься о своем отношении к этой женщине, которая была дорога и понятна мне как своим материнством, ставящим ее высоко и неповторимо над Верой, так и своей необыкновенной красотой. Мука, заданная мне Верой, как бы сама собой преображалась, переплавлялась в теплые, искушающие мучения, которые я испытывал, созерцая недоступную, непроницаемую для меня красоту ее матери. Я сознаю, что у них тут полный разброд. Она балует с кучерявым, а муж в курсе. Я целиком на стороне Валерии Михайловны. Не то чтобы я одобрял ее шашни с кучерявым, который, кстати сказать, не внушал мне ни малейшей симпатии, а просто мне было бы по душе забыть вдруг все на свете, забыть о Вере и Вале, о нашем утратившем теперь всякое значение штабе, о морали, о предрассудках, о всех ступенях общества и отделе, который плодотворно возглавляется Худым, послать к черту огромную вазу, возвышавшуюся в центре гостиной, всю китайскую и прочую керамику, Евгения Никифоровича, кучерявого и прижаться к молодому телу этой женщины, приникнуть к ней, которая, помнится, бойко и дивно заболтала отменными ногами на крыльце в морозном воздухе.
Сели за стол. На столе возникли кувшины с вином, какие-то вазочки, чашечки, блюдца с восточными сладостями. Петенька, давно с сумрачной пристальностью приглядывавшийся к кучерявому, размяк и осмелел среди этих символов не прекращающегося пира жизни и, как только новая винная волна ударила ему в голову, твердо поставил вопрос:
- А вот разрешите поинтересоваться, имеете ли вы собаку, так сказать, четвероногого друга?
Кучерявый любезно усмехнулся и ответил:
- Маленькая имеется, совсем кроха, бессмысленное животное, но преданное до невозможности.
- Кому? Вам? - как будто даже опешил или оскорбился Петенька.
- А почему бы и не мне?
По традиции вмешался Захар.
- Вы напрасно откровенничаете с ним, - сказал он кучерявому, - он же осведомитель, он накатает на вас донос. Вы улавливаете ход его мысли? Он насчет вашей кучерявости сомневается, мол, очень уж вы курчавый для здешних мест, кудреватости-де много... А раз так, то и собака должна усилить в отношении вашей личности политическое чутье и заблаговременно обезопасить себя от вероятных с вашей стороны неблагонадежных выходок. Очень вы неосторожно признались, что ваша собака питает к вам симпатию. Он сегодня же настрочит, что вы намерены зашить ей под шерсть драгоценности, желая обмануть бдительность наших таможенников.
- Собаку я действительно имею, а драгоценностей у меня нет, - возразил кучерявый.
- Разве китайского фарфора не имеете? - удивился я.
- В очень маленьких количествах. Просто-таки смехотворный набор.
- Врет! - крикнул Евгений Никифорович.
- Но уж насчет кудреватости, так точно, что вы ошибаетесь и только напрасно оскорбляете мою национальную принадлежность к одной с вами расе. Мне обманывать бдительность таможенников незачем. О жизни своей скажу, что я живу просто. Даже многими вещами первой необходимости не обладаю, предпочитаю вести существование аскета, и это вовсе не ложь. А что есть - и этого у меня не отнимешь - так это любовь к великой русской литературе.
- Знаем мы эту любовь, - рассмеялся Никита. - Присосется такой червь к даденным в книжках сокровищам да крадет мысли! За свои потом выдает. Уличали мы подобных не раз!
- А кто это "мы"? И что вам за дело до книжек?
Теперь и я внимательно присматривался к этому субъекту. Что нашла в нем Валерия Михайловна? Мне он был неприятен.
- Никита написал стихотворение, - сказал я медленно, с чувством, - и дай Бог каждому из нас сочинить хотя бы половинку такого стихотворения.
***
Надеюсь, вы узнали меня, это я, Савва. Я полный мужчина, не в смысле жиру, хотя и его у меня хоть отбавляй, а в смысле законченности. Так определила Вера, свет очей моих, и этим она хотела сказать, что мои рассуждения о нравственности являются плодом зрелого, мужественного размышления. Да, как вы уже догадались, я снова побывал у нее, и как не знал я радости, попав к ней в немилость в прошлый раз и будучи изгнанным без права возвращения, так не прибавило мне приятных эмоций и это посещение, на которое я решился после долгих сомнений и мук. С пьянством она покончила, но пьянство сменилось, увы, каким-то особым помрачением духа, затмением ума. Я посетовал, что вижу ее, любимую мной женщину, такой расслабленной, жалкой, а когда услышал ее ответ, я понял, что мои сетования - пустой звук в сравнении с ее жалобами и тем более ее горем.
- Подумайте, мил человек, - сказала она с печальным смехом, - мне ли быть в приятном вашему глазу состоянии, когда мои надежды на культурный и мирный исход приключения с Максом не только не оправдались, но я еще и второго своего пальто лишилась самым неприличным и диким образом?
- Я вижу, - ответил я ей, - вся эта странная, почти фантастическая история требует обстоятельных разъяснений, а потому я не уйду, пока вы не расскажете мне все. Но прежде я хочу знать: есть ли у вас еще хоть какая-нибудь верхняя одежда, чтобы вы могли выйти на улицу?
- Менее всего я думаю о тех пальто и менее всего забочусь, есть ли у меня верхняя одежда, - возразила она. - Есть вещи пострашнее... Анекдотическая история, в которой мой ласковый дружок Макс показал себя сущим разбойником, раздевающим слабых девушек, она, скажу я вам, вызвала к жизни необыкновенные и отвратительные процессы... ах, не знаю, какие слова подобрать, чтобы донести до вас чудовищную правду!
- Что же это за процессы? - спросил я.
Она ответила:
- А вы приходите завтра, и я вам скажу. Приходите, если уверены, что вам хватит духу выслушать мою страшную исповедь и столкнуться с явлениями, которых вы никак не можете и предполагать.
Я ушел от нее встревоженный, а на следующий день пришел ровно в условленный час.
- Значит, вы решились? - воскликнула Вера. - Решились прийти и выслушать меня?
