Николай Смирнов-Сокольский - Сорок пять лет на эстраде
(На экране приезд Горького в Москву.)
Среди интеллигенции нередки случаи массового помешательства. Люди сходят с ума.
(На экране танцуют фокстрот.)
Граждане проливают горькие слезы о блистательном прошлом.
(На экране ребенок плачет.)
Проливают слезы и молодые, проливают слезу и старые.
(На экране портрет Горького.)
Страна обеднела, люди ходят разутые, раздетые, им нечем прикрыть наготу.
(На экране гёрлс в Мюзик-холле.)
Вымерла Москва, жутко и пустынно на улицах некогда шумного большого города…
(На экране многолюдная улица Москвы.)
Большевики разбили все, что было для нас самое дорогое в этой стране.
(На экране разбивается горшок.)
Времена Ивана Грозного возродились. Людей пытают и мучают средневековыми пытками.
(На экране люди слушают радио.)
Население грабят прямо на улицах. «Кошелек или жизнь!» — слышится из уст разбойников. *
(На экране милиционер штрафует.)
По ночам можно услыхать, как несчастные жертвы дико вопят о помощи.
(На экране певица поет цыганщину.)
Некоторые граждане ходят по улицам в странных одеждах.
(На экране голый младенец.)
Иные от ужаса озверели и бросаются друг на друга, как дикари.
(На экране парочка целуется.)
Иногда доходят до крайности, бросаются с головой в омут, идут на каторжные работы и приковывают себя к тачке.
(На экране молодые записываются в загсе.)
Предчувствуя грозный час расплаты, люди длинными очередями спешат покаяться перед богом в своих прегрешениях.
(На экране очередь к фининспектору.)
Все разговоры о том, что страна приближается к социализму, разумеется, чепуха. Разбогатевшие частники нагло катаются в роскошных экипажах по городу.
(На экране «скорая помощь».)
И в то время, когда все культурные нации готовят помощь этой несчастной стране…
(На экране орудие, наведенное на публику.)
когда сами большевики робко, на коленях готовы умолять о пощаде,
(На экране красноармеец на страже.)
ибо им неоткуда ждать поддержки и не на кого надеяться,
(На экране части Красной Армии, Буденный, Ворошилов.)
Литвинов идет на все уступки.
(На экране фига.)
И я верю, что белую эмиграцию ждет светлое будущее.
(На экране кладбище.)
Так говорил Александр Федорович Керенский. Золотое содержание его мудрого доклада докатилось до нас, распространяя тонкий аромат славной политической деятельности этого великого человека.
(На экране ассенизационный обоз.)
Парламент перешел к очередным делам, рассматривая бюджетную смету своего государства.
(На экране рваные штаны.)
Некоторые из членов высокого собрания мирно разошлись по домам.
(На экране стадо баранов.)
А Александр Федорович продолжал говорить. «На тысячи ладов тянул, переливался, то нежно он ослабевал, то томной вдалеке свирелью раздавался. Затихли ветерки, замолкли птичек хоры и прилегли стада…»
(На экране возникает Керенский. Его реплики даются титрами.)
Титр: Какие стада? Вы это, собственно, о ком?…
Да ни о ком, Александр Федорович, просто так, басню Крылова вспомнил. «Осел и соловей».
Титр: Значит, по-вашему, я…
— Э, нет, Александр Федорович… Соловей — это я. Вы же первый меня с экрана увидели, а у Крылова басня так прямо и начинается: «Осел увидел соловья»…
Титр: Устал я, передайте мне стул…
— Стул могу, Александр Федорович. Вот если бы вы у меня галош попросили, так галош у нас действительно маловато, а стульев — пожалуйста, сколько угодно, хоть дюжину (передает настоящий стул на экран — и возникает стул на экране).
Титр: Вы говорите, галош нет, значит, большевики действительно погубили Россию…
— Да нет, Александр Федорович. Россию они не погубили. Вот, может, галоши от них действительно пострадали… У нас, знаете, с одежей вообще туговато: и галош мало, и штанов нет… Я даже в Москвошвей проект такой подал, чтоб, значит, по всем магазинам не шататься — в одном галош нет, в другом пиджаков нет, — выстроить лучше сразу один большой магазин универсальный, зайдешь — сразу ни того, ни другого нет. Очень удобно, Александр Федорович… Александр Федорович, вы не обижайтесь — старый анекдот. Дорогой мой, только говорить не надо… Не надо речей, Александр Федорович…
Титр: Родина больна…
(Сокольский забегает за экран и тоже появляется на экране, уже заснятым.)
— Александр Федорович, я же вас просил, дорогой. Вы же меня подводите, вы же нашей публики не знаете, она же у нас при докладах засыпает вся моментально, мне же фельетон кончать не перед кем будет. И остаться с вами не могу. В зале публика сидит — ударные бригады, общественность. Скажут: «Сокольский — в объятиях классового врага, сращивание с частником». Вам-то наплевать, а мне хлопот не обобраться. Нет уж, Александр Федорович, лучше я с вами отсюда поговорю, мне здесь гораздо удобней. (Убегает с экрана на сцену). Лезть за мной не надо, Александр Федорович, куда же вы?…
Титр: Я предсказываю, что большевики продержатся только до субботы…
— Эх, Александр Федорович, они же хитрые. Они, как об этом услыхали, и субботу и воскресенье отменили, на непрерывку перешли. Пятилетку и ту в четыре года справлять хотят, пятый — выходным объявили… Тринадцать лет этой субботы дожидаетесь…
Титр: Производительность некоторых ваших заводов понизилась…
— Ну, это кое-где руководители были виноваты. Они все время друг друга обследовали — выясняли, почему производительность понижается. Работать некогда было. Только сейчас догадались, что причина именно в обследованиях и заключается. Говорят, комиссию назначили обследовать, почему обследованиями занимались. Поправятся, Александр Федорович!
Титр: Вы должны эту совдепию ненавидеть.
— Да нет, Александр Федорович. Наоборот, у нас любят ее… Титр: За что же?…
— Да ведь как вам сказать… Ежели рассуждать серьезно — помните ли вы, Александр Федорович, в октябре семнадцатого года подул ветерок, ветер, который превратился в бурю…
(На экране ветер сметает все и вся. Буря. Возникают документальные кадры новостроек.)
— …в бурю, от которой полетели вы, Александр Федорович, а вместе с вами все те, которые действительно любили свою родину только за то, что в ней можно было жрать, спать и благодушествовать у сытого казенного пирога… Полетели вместе с вами толстозадые генералы, сопливые поручики, политические болтуны, толстосумы морозовы, митьки рубинштейны… Вы — жалкий паяц, эмигрантская петрушка, смеющая говорить от лица народа, — вы думаете, что душа этого народа действительно в паре новых галош? У нас многого нет, многого не хватает — мы знаем… Но мы любим эту страну, любим за то, что она сама, как буря, несется вперед, любим за стройку, за неповторимые дни, за суровую надпись на суровом железобетоне — вперед, вперед и чтоб больше назад никогда не податься!..
1930
Кругом шестнадцать
Кинофельетон
IСразу же после сообщения конферансье о выступлении Смирнова-Сокольского гаснет свет и вспыхивает экран:
Титр: А Сокольского-то в театре и нет…
(На экране бурное объяснение конферансье А. А. Грилля с помрежем. На лицах — паника.)
Титр: Товарищ Грилль, что же делать?… Прорыв…
(На экране Грилль гонит помрежа разыскивать Сокольского. Помреж убегает, возникает подъезд Мюзик-холла.)
Титр: На ликвидацию прорыва.
(Из подъезда выскакивает ватага билетеров, разбегаются в разные стороны. Помреж бежит тоже. Грилль звонит по телефону. Главный кассир снимает трубку, слушает.)
Титр: Чистейший вид оппортунизма.
(Кассир у телефонной трубки: от ужаса у него встают дыбом волосы. Помреж бежит по улице на розыски.)
Титр: А Сокольский, оказывается, по дороге задумался…
(Памятник Гоголю. Наплыв на Сокольского, стоящего в раздумье около памятника. Подходят две обывательницы-старухи. Рассматривают Сокольского.)
Титр: Как ты думаешь… Просто он остановился или зачем-нибудь в очередь встал?
(Становятся в очередь сзади Сокольского.)
Титр: А Сокольский раздумывал о том, что…
(Памятник Гоголю. Книга Гоголя. Наплыв на дремлющего Сокольского. Наплыв на страницу книги «Мертвые души».)
