Нил Келли - Жонглёр с тиграми
В Бомбей меня вызвали на встречу с потенциальным заказчиком, который вел свои дела из старой бомбейской тюрьмы. Правда, это массивное здание переделали под офисы, над ним все ещё витал сильный дух узилища.
Президент компании не пожелал встретиться с нами, хотя сам же и пригласил нас на встречу; вместо этого нам передали аудиокассету с его мыслями и препроводили в обшитый массивными деревянными панелями зал заседаний, — вероятно, некогда это помещение занимал начальник тюрьмы. Кассета, выданная нам, не была тягучей, хотя как раз унылому монологу заказчика не повредил бы некоторый комический момент. Зато она была ударной и скрипучей — типичный образчик бюрократического красноречия. Битый час мы слушали речь начальника, который оказался мастером самоповторов, королем банальностей и султаном велеречивости. Особенно запомнилась мне одна фраза, которую он повторил не один раз — что ему нужна реклама, которая «переживет историю».
История его компании, в свою очередь, была довольно пестрой. Начиналась она как частная торговая фирма, принадлежавшая одной английской семье; затем в ней происходили многочисленные изменения, включая и переход фирмы к индийским владельцам, деятельность фирмы всё расширялась, охватывая разные, зачастую никак не связанные между собой области, от ловли океанического тунца до производства трехколесных авторикш[82]. Для того, чтобы выразить многогранность компании и соответствовать мечтам ее главы о вечности, я выбрал образ пирамиды. Неделю спустя мы вернулись в тюрьму с готовым планом рекламной кампании.
На сей раз мы встретились с президентом во плоти. Он оказался низеньким, аккуратно одетым человеком, который, пока мы объясняли свою концепцию рекламной кампании, усердно строчил благодарственное письмо министру. Только когда я встал, чтобы показать эскизы и дать пояснения, он обратил на нас внимание:
— Простите, мистер Кёрли, — перебил он меня, когда я поднял первый эскиз, — но я должен сообщить вам, что пирамиды уже использовались в прошлом.
Я был поражен. Ведь я спрашивал всех в нашем агентстве, и никто не припомнил рекламу с пирамидой.
— Кем они использовались, сэр? — спросил я.
Прежде чем ответить, он величественно обвел комнату взглядом.
— Египтянами.
За несколько лет до описываемых событий, в Куала-Лумпуре, я представлял рекламную кампанию для государственной авиакомпании. Среди выбранных мною слоганов был девиз «Золотое сердце Востока». Как показало исследование, очень многие иностранцы более чем приблизительно представляют себе, как найти на карте Малайзию и не знают, что она состоит из двух территорий[83], так что моя рекламная фраза должна была, с одной стороны, намекнуть на местоположение страны, а с другой — подчеркнуть гостеприимство и комфорт, которыми авиакомпания по праву гордилась. Так вот, когда я прочитал этот слоган, меня перебил один из представителей авиакомпании:
— Сэр, боюсь, что эту фразу уже кто-то использовал.
— В самом деле? Мы проверяли везде, по всему миру… — попытался возразить я.
— Сэр! Вы что же, хотите сказать, что я лгу?!
— Вовсе нет. Просто мне интересно, кто же использовал этот девиз прежде.
— Оксфордский университет, Англия.
— Оксфордский университет?..
— Да, сэр! — Он выпятил грудь. — Я был в Оксфорде.
«Почти целый день?» — хотелось спросить мне. Вместо этого я осведомился, с какой стати Оксфорд вздумал бы объявить себя золотым сердцем Востока.
— Так вы называете меня лжецом! — вскричал мой оппонент.
Я покачал головой.
— Да нет же. Просто не могу понять, почему Оксфорд мог назваться золотым сердцем Востока. Он ведь довольно далеко от Азии.
— Этого, сэр, я не знаю, — но по крайней мере, как мы с вами только что установили, ваша фраза уже была использована ранее.
А я и не заметил.
Я покинул бомбейскую тюрьму озадаченный не меньше, чем тогда в Куала-Лумпуре, и сразу взял такси до аэропорта. Шел дождь[84], превращавший улицы в реки, а уличное движение в стоп-кадр. Водитель постоянно сворачивал на какие-то боковые дороги и всё время переспрашивал, во сколько вылетает мой самолет. Каждый раз, когда я называл время вылета, он цокал языком или говорил «ай-яй-яй!..», отчаянно гудел сигналом и сворачивал в очередной переулок, отчаянно пытаясь выбраться из пробок. В аэропорт мы прибыли за пять минут до окончания посадки.
Единственная стойка регистрации была окружена разъяренной толпой. Я протолкался сквозь нее и протянул билет.
— На Дели? — спросил клерк.
— Да, но я уже почти опоздал! Поскорее, пожалуйста!..
Он улыбнулся. Было очевидно, что ничего страшного в моем опоздании нет. Тут же я узнал, почему:
— Сэр, боюсь, что ваш рейс задерживается на неопределенный срок по техническим причинам.
Как мне объяснили позже люди, постоянно летавшие «Индийскими авиалиниями», это скорее всего следовало понимать, как «Ваш самолет разобрали на запчасти, которых вечно не хватает».
— «Неопределенный срок» — это сколько? — спросил я.
— Простите?..
Толпа вокруг совсем расшумелась, так что и мне пришлось орать, чтобы он услышал:
— Вы сказали — «рейс задерживается на неопределенный срок». Там, откуда я приехал, это означает, что рейс отменен.
С минуту он пялился на меня так, точно понял, что я приехал из другой галактики.
— Нет, нет, сэр. Рейс не отменен, а задержан. По техническим причинам.
— Понятно. Позвольте узнать, а по каким именно?
— По техническим.
Я ощутил, как меня опутывает знакомая индийская веревка — и укрылся в зале для «Ви-Ви-Ай-Пи», то есть «очень-очень важных персон». Я, как иностранец, уже был в принципе достоин права считаться просто «очень важной персоной» — «ви-ай-пи», а задержка рейса, рассудил я, должна давать мне право на второе «Ви», наравне с членами правительства, губернаторами и министрами штатов[85], главами правительственных департаментов, премьер-министры в отставке, важные шишки из военного ведомства, обитатели Хозяйленда и современные моголы. Во всей Индии (но далеко не всегда — за ее пределами) к «дважды-очень-важным» относятся чуть ли не как к божествам. Им кланяются, к ним подлизываются, их всячески ублаготворяют — и продают им свою гордость за их благосклонность и, разумеется, за их подачки.
Стать «дважды-очень-важным» не так-то дешево. Скажем, кресло в парламенте может стоить около четырех миллионов рупий[86]. Впрочем, вместе с властью приходила и возможность не только вернуть эти деньги, но и заработать еще. Отсюда взятки; по слухам, без них порой не обходится даже на самом-самом верху власти.
Харшед Мехта был одним из самых разговорчивых и обожающих публичные выступления и дискуссии организаторов знаменитого мошенничества 1992 года на бомбейской фондовой бирже. Позже он произвел фурор, заявив, будто ему пришлось дать премьер-министру взятку в один крор[87] рупий (триста тысяч долларов), чтобы «раздуть фонды своей компании». Циники возражали, что премьер должен был бы обойтись дороже. С ними спорили те, кто полагал, что Мехта попросту пытается вызвать сочувствие к себе накануне судебных слушаний. Как бы то ни было, а шуточки в адрес доходов премьер-министра Раджешвара Рао были довольно популярны.
А здесь я встретил «дважды-очень-важного» иной породы. Позже, правда, я понял, что он сплел паутину фаворитизма вокруг самых разнообразных своих интересов. Вед — так его звали — был ещё крупнее, чем мой шофёр Джордж. Он вошел в зал для «Ви-Ви-Ай-Пи» минут через двадцать после меня, огромный, одетый в облегающий костюм-сафари. Небрежным жестом отослав свою свиту, он немедленно представился мне на очень правильном английском и спросил, не хотел ли бы я выпить.
— Благодарю, я бы не прочь, но тут нет бара, — ответил я. Действительно, в зале не было ничего для коротающих время важных-преважных особ, кроме пары десятков кресел и нескольких удручающе скучных журналов.
— Мой юный друг, — заулыбался он, — что-что, а это-то мигом!
Он щелкнул пальцами, и немедленно к нему подлетел готовый к услугам дежурный.
— Два стакана, — велел Вед. — Наполнить оба наполовину, холодной водой. — заметив мое колебание, он уточнил: — Бутылированной водой.
— Очень любезно с вашей стороны, — поблагодарил я, хотя, разумеется, надеялся на что-нибудь покрепче воды. Вед величественно кивнул. — Вы тоже в Дели?
— Несомненно, — ответствовал он.
— Как вы думаете, надолго задержали рейс?
— Полагаю, что теперь, когда я приехал, — уже ненадолго.
Мне приходилось слышать, как «дважды-очень-важные» относятся к внутренним авиалиниям как к своим частным самолетам, задерживая вылет, как им удобно, заставляя менее важных пассажиров отказываться от мест, даже иногда меняя маршрут. Но те немногие «дважды-очень-важные», которых я встречал ранее, были раздутыми от чувства собственной важности и держались отчужденно; Вед тоже был важным, раздутым, — но никак не отчужденным. Мне стало любопытно, чем он зарабатывал на жизнь.
