Евгений Мин - Другие времена
– Приятная? Ты думаешь о ней, как о девочке с танцплощадки, а это – талант.
– Талант? – удивился Вербицкий. – Вот уж не...
Нина Сергеевна резко оборвала его:
– Не перебивай меня, это – настоящий, редкий талант. У нее и голос, и пластика, и умение постигать жизненную натуру. Поверь мне, что эта девчонка может стать настоящей актрисой. Ты должен взять ее в нашу студию.
– Позволь, – виновато сказал Вербицкий, – но, помнится, отец говорил, что она хочет идти в какой-то электрический техникум.
– Чушь! – взорвалась Нина Сергеевна. – Электриков много... Ты должен!..
– Послушай, душенька, – робко запротестовал Вербицкий, – но ведь отец он, а не я.
– Ты – главный режиссер, ты обязан заботиться о будущем театра.
– Хорошо, я поговорю с ним, я серьезно поговорю, – пообещал Вербицкий. – А как твоя роль, «будет»?
– Будет! – звонко, совсем молодо воскликнула Вербицкая. – Будет!
Поездка
Тане Строк
Папа спал, положив голову на плечо мамы, а она, крепко сжимая коленями сумку с продуктами, тоненько посвистывала носом.
«Ну и пусть спят, ну и хорошо! – подумала Тася. – А то начнут приставать: «Тася, ты, наверное, хочешь есть? Скушай пирожок с повидлом. Тася, отодвинься от окна, тебе надует. Тася, закутай горло шарфом». Пусть спят до самого Ленинграда».
Неужели они скоро будут там? Только шесть часов езды на автобусе, четыреста километров от Лопахина, а доехать не могут уже три года. Все собираются, да что-нибудь мешает.
Смешно, Тася родилась в Ленинграде и ничего о нем не запомнила. А как ей помнить, если ей всего два года исполнилось, когда они оттуда уехали. Где они потом только не жили: и в Баку, и на Украине, и на Волге. Папа – нефтяник. Где нефть, там и он. Мама – зубной доктор. Для нее работа всюду найдется, в каждом городе, даже в Москве. Но не может же она папу оставить! Ездит с ним всюду и жалуется: «Надоело мне по свету мотаться!.. Кочуем, будто цыгане. Осесть бы на месте, жить, как нормальные люди».
Когда Тася приехала в Лопахино, она ничего-ничегошеньки не знала. А чему тут удивляться? Она маленькая была, во второй класс ходила. А сейчас она может целую лекцию прочесть. Подумать только, у них в Лопахине на озере один островок, там, кроме камней, ничего нет. А Ленинград расположен на сто одном острове, и на каждом парки, дворцы, стадионы.
А еще в Ленинграде белые ночи. Папа рассказывал: чуть стемнеет, и опять светло. И у Пушкина в «Медном всаднике» Тася про это читала. Но Тася не понимает, как же ленинградцы могут спать? Она бы все ходила и смотрела, и непременно забралась бы на Исаакиевский собор. Оттуда весь Ленинград как на ладошке. Правда, башня телевидения еще выше, но туда, говорят, не пускают. И к Финляндскому вокзалу она бы поехала, где памятник Ленину на броневике. В самом вокзале стеклянный колпак, а под колпаком старенький паровоз с большой смешной трубой. На этом паровозе Ленин приехал революцию делать. Вот бы здорово хоть краешком глаза посмотреть на Ленинград.
В нынешнем году папа твердо сказал:
– Поедем, Тася, на майские дни. Меня приглашал Игорь Сотников, мы вместе в институте учились. Остановимся у Игоря. У него сын – твой ровесник, тебе не скучно будет.
Перед отъездом ребята надавали Тасе массу поручений. Оля Птицына просила, чтобы Тася пошла к памятнику Пушкину и положила букетик фиалок. Костя Карамышев сказал, чтобы она прислала из Ленинграда письмо, ему во как нужно иметь марку с ленинградским штемпелем. Шурка рыжий потребовал:
– Ты, Таська, не поленись, зайди в зоосад, передай от меня лично привет Чапу.
– Какому еще Чапу?
– Темная личность!.. Не знаешь, что там в зоосаде жирафенок родился, его Чапом назвали. Ему уже три месяца. Он большой и самостоятельный. Жирафы не то что люди – быстро растут. Интересно, он, наверное, по Африке скучать не будет... Что ему Африка? Его родителям – другое дело.
И вот Тася едет в Ленинград. Мчится «Икарус», выбрасывая из-под тяжелых колес фонтаны воды. Промелькнул мимо аэропорт. Проснулись папа и мама. Папа снял с проволочной сетки чемодан, мама взяла сумку с продуктами.
– Выбросите нас у парка Победы, – попросил папа водителя.
Тормозит автобус. Мама, папа и Тася выходят на широкую, просторную улицу. Идет дождь со снегом. Ветер рвет флаги с домов.
– Ну и погодка, чисто ленинградская, – бормочет папа. – Должно быть, Ладога тронулась.
А Тасе весело, она не замечает ни дождя, ни снега: Тася в Ленинграде.
Папа достает из кармана записную книжку и читает:
– Дом номер сто пятьдесят два, корпус первый, третий подъезд, четвертый этаж, квартира тридцать семь.
Тася поднимает голову, смотрит на дом, возле которого они остановились, и видит на металлической дощечке под колпачком цифру «156».
– Два дома осталось, – говорит она.
Долго они шагают вдоль этих двух домов – каждый на целый квартал. Но вот и дом номер сто пятьдесят два, первый корпус, третий подъезд, четвертый этаж, квартира тридцать семь.
– Прибыли, – говорит папа и нажимает кнопку звонка.
За дверью, обитой клеенкой, шум голосов, музыка.
– Веселятся, не слышат, – бурчит папа и звонит настойчивее.
Дверь отворяется. На пороге мальчик. Он выше Таси на полголовы и весь круглый: плечи, голова, рот колечком, а на маленьком носу – стеклянные блюдечки очков.
Мальчик очень серьезно смотрит на незнакомых ему людей.
И вдруг в передней стало так тесно, будто внесли большой шкаф, который заполнил собой все. Это из соседней комнаты появился мужчина, огромный, как сказочный великан, и такой же круглый, как мальчик, и в таких же очках.
– Витяй! – загудел он. – Витяй со всем семейством!.. Что же так поздно? Мы уже заждались.
– Понимаешь, – начал объяснять папа, – расписание...
Но великан, недослушав, схватил его своими огромными ручищами и поднял к потолку, будто маленького.
– Пусти, Игорек, медведь ты этакий! – отбивался папа. – Пусти!
«Вот так Игорек, – подумала Тася, – не меньше самого Васи Алексеева».
А великан уже приближался к ней и смотрел на нее веселыми глазами.
– Так, значит, это потомство Синицких... А вот и мое продолжение рода. Познакомьтесь.
– Славик, – слегка наклонил голову круглый мальчик. – Разрешите ваше пальто, – сказал он Тасе.
Ну и чудак!.. Тася едва удержалась, чтобы не фыркнуть. Видел бы это рыжий Шурка, обхохотался бы...
– Быстренько, быстренько! – торопил Сотников-старший, помогая раздеться Тасиной маме. – А ну, все вперед!
В комнате, куда они вошли, за большим столом, уставленным разной едой и бутылками, сидело человек десять – все взрослые. Они смеялись, громко говорили, перебивая друг друга, а у окна на голубом экране телевизора что-то шепотом выпевала стриженая, как мальчишка, женщина, но никто ее не слушал.
– Внимание!.. Внимание!.. – загудел Сотников. – Прибыло семейство Синицких в полном составе.
Гости повскакали с мест, начали обнимать Тасину маму, хлопать по плечам папу, а худенькая женщина с большими голубыми глазами, такими же, как у Славика, расплакалась.
– Тонечка!.. Поверить не могу!.. Десять лет прошло, а ты все такая же...
– Как хороши, как свежи были розы! – пропищал петрушечьим голосом маленький человек с толстыми красными губами.
Все захохотали, а Тася не могла понять, что же в этом смешного.
– Дорогие товарищи и друзья!.. Леди и джентльмены! – загудел Сотников-старший. – Продолжим нашу пресс-конференцию, посвященную встрече бывших студентов и студенток непобедимого энского института.
Он высоко поднял бутылку, на этикетке которой был изображен Медный всадник, и начал разливать содержимое бутылки по рюмкам. Тасе и Славику налили в бокалы лимонад. Все чокнулись, а Славик сказал Тасе:
– Ваше здоровье.
«Ну и тип, – подумала Тася, – где он этому научился?»
За столом сидели долго. Поднимали тосты за Мишу Бунчика, который далеко шагнул и уже метит в замминистра, за Любочку Островитянинову, не поладившую с органической химией и ставшую микрофонной певицей. Восхищались каким-то стариком Карпухиным. «Вот дед! Семьдесят, а совсем недавно ездил в Индию на строительство промышленного комплекса». Кто-то вспомнил студенческое общежитие, прослезился и предложил спеть песню о грозной комендантше тете Нюше. Но из песни ничего не вышло. Слова забыли, а мелодию каждый тянул на свой лад. Потом все умолкли, и тогда Сотников приказал толстогубому человеку:
– А ну, Сенечка, подкинь огонька!.. Выдай что-нибудь этакого-такого.
– Бу сделано! – подмигнул Сенечка. – Слушайте совершенно новенький, только что испеченный...
– Дети, это вам будет неинтересно, – сказала Славикова мама, – идите, мы позовем вас к чаю.
– Иди, иди, Тасюша, – поддержал жену дядя Игорь, – взгляни на Славкину каюту.
Непонятно почему он назвал эту комнату каютой. Ничего морского в ней не было. А по стенам везде развешаны картинки с какими-то противными червяками. Тут зеленые, как змеи, черви и красно-бурые, свернувшиеся кольцом и отвратительные головастики. Смотреть на них тошно, а Славик стоит и улыбается.
