Евгений Мин - Другие времена
Вербицкая знала, что роль Людмилы была предназначена ей. Эта женщина на первый взгляд казалась наивной и простоватой, но покоряла всех вокруг себя силой женственности, ума и неиссякаемого благородства.
Закрыв глаза, Вербицкая задумалась. Какая роль!.. Как все просто, естественно и вместе с тем значительно.
Ей захотелось еще раз перечитать пьесу, даже не пьесу, а только одну роль, чтобы увидеть свою героиню, услышать ее голос, почувствовать пластику движений. Конечно, все это давалось не вдруг, приходило после долгих раздумий и поисков, в споре и союзе с режиссером, но главное – у Вербицкой рождалось мгновенно чувство того, что это – твоя роль, эта женщина – ты сама, ее мысли и чувства, даже голос, все это такое личное. Перевоплощение, вернее, воплощение образа, которое другим актерам давалось мучительным трудом, у Нины Сергеевны возникало сразу. В лучшие годы, прочтя в первый раз роль, она говорила: «Будет!» или: «Не будет!», и Артемий Павлович называл ее шаманом.
– Попробовать почитать, – неожиданно вслух сказала Вербицкая, но тотчас же отказалась от своего намерения. Ночью все обманчиво. Хорошее может показаться плохим, и наоборот.
Встала Нина Сергеевна рано, и когда пришла в столовую, там не было никого, кроме Кайратовой, одиноко сидевшей за столом.
– Доброе утро, Нина Сергеевна, – приветливо поклонилась Кайратова.
– Доброе, – рассеянно ответила Вербицкая.
Елена Юльевна, казалось, не заметила чуть суховатого тона соседки и весело продолжала:
– А мой Стасик сегодня появится только к вечеру. У него два дела. Первое – секрет, а второе, представьте себе, у них перевыборы правления общества охотников. Если бы вы знали, какие это забавные люди!
И Елена Юльевна живо, с юмором начала рассказывать Вербицкой о заядлых охотниках, друзьях Святослава Викторовича (сам он охотился только с фотоаппаратом). Она изображала их в лицах, точно передавая специфические жесты и слова. Вербицкая слушала небрежно, думая о своем, так что в конце концов Елена Юльевна оборвала рассказ на самом интересном месте, но Вербицкая этого даже не заметила.
После завтрака Нина Сергеевна ушла к себе в номер, закрыла дверь на ключ и, усевшись подле торшера со столиком, начала читать роль Людмилы, боясь пропустить хоть слово.
Кончив читать, Вербицкая долго сидела, молча глядя на серую, грубоватую обложку рукописи, а потом наугад перевернула несколько страниц пьесы. Это была сцена, где Людмила, наивная, радостная от нахлынувшей на нее любви, смело открывалась человеку пустому и мелкому, а он с холодной насмешливостью слушал ее.
Нина Сергеевна прочла реплики героини веселым, звенящим голосом.
– Нет, нет, не то! – с досадой сказала она. – Это же зрелая женщина, а я изображаю какую-то девчонку!.. Нужно по-другому.
Она прочла по-другому и горько подумала: «Еще хуже. Теперь это какая-то влюбленная старуха».
Перелистав несколько страниц, она остановилась на другом драматическом куске пьесы.
Монолог не получился у Вербицкой. «Мелко, сентиментально, сплошные вопли!» – зло прошептала она и подумала: «Неужели Артемий ошибся, дав мне эту роль, или просто пожалел меня?» Ей стало душно, сердце заколотилось у самого горла. Быстрыми шагами она подошла к окну и открыла форточку. На улице шел дождь, не звонкий, весенний дождик, которого жадно ждут земля и трава, а нудный, длиннополосый, какой бывает поздней осенью.
«Ну вот, все понятно, – успокоилась Вербицкая. – Давление резко упало, я плохо себя чувствую, и от этого у меня ничего не выходит».
Эта мысль успокоила ее. Сердце перестало стучать в горле. Вербицкая стояла у окна, смотрела на мокнущие ели, на оползающие снежные столбики на заборе и вдруг услышала доносившиеся откуда-то звуки гитары. Кто бы это мог? В доме отдыха «Средневолжский артист» запрещалось иметь не только музыкальные инструменты, но и радиоприемники.
– У вас как в монастыре, – смеялись приезжавшие к актерам гости. – Там даже веселее, хоть в колокола звонят.
– Мы не только отдыхаем, мы здесь работаем. Шума нам хватает и в театре, – отвечали актеры.
Бренчание гитары раздражало Нину Сергеевну, и она решила пойти посмотреть, кто же это посягает на установленный режим.
Выйдя из номера, она пошла по коридору в направлении вестибюля, и чем дальше она шла, тем навязчивей звучала гитара. Теперь слышалось, что это не одна, а несколько гитар. У самого вестибюля был холл. Нина Сергеевна услышала не только гитары, но и песни, дерзкие, бессмысленные песни, которые распевают с концертных эстрад и по телевидению.
Толкнув дверь, Нина Сергеевна вошла в холл. Боже мой! Что там творилось! Тяжелый бильярд был отодвинут в сторону, кресла, обитые красной кожей, которую с таким трудом достал директор, были перевернуты и служили подставками для музыкальных инструментов. За этими креслами с гитарами в руках, в ковбойских шляпах, в старых латаных джинсах стояли четверо длинноногих, узкобедрых мальчишек, а перед ними пританцовывала, играя на банджо, и дирижировала этим сумасшедшим оркестром рыжая Лида Савельева.
По всему холлу носились в бешеном ритме мальчишки девчонки. Девчонки в кофточках и юбках до полу были похожи на цыганок, они так же трясли плечами и взвизгивали, мальчишки выделывали разные акробатические номера. В стороне от всех на подоконнике сидел мальчик с очень светлыми глазами.
Появление Нины Сергеевны не произвело никакого впечатления на веселящуюся компанию. Танцоры продолжали с гиком и свистом проноситься мимо нее.
Вербицкая стояла среди этого дикого верчения и не могла вымолвить ни слова. Подумать только, дом отдыха «Средневолжский артист», святыня тишины и порядка, превращен в какой-то вертеп, а эти девчонки и мальчишки, которых, собственно говоря, пустили сюда из милости, делают неведомо что.
– Дети! – сказала Вербицкая глубоким и низким шепотом, который обычно был слышен в последних рядах драматического театра. – Дети, сейчас же прекратите это!.. Сейчас же!..
Этот прославленный шепот не оказал влияния на шумную компанию. Мальчишки и девчонки продолжали петь, приплясывать, а двое из ребят (один длинный, прямоугольный, как искаженное изображение в телевизоре, а другой кругленький, розовый, как воздушный шарик), пролетая мимо Нины Сергеевны, нахально подмигнули ей.
Вербицкая потеряла самообладание. Такие вспышки бывали у нее и в театре, и тогда даже пожилые артисты старались укрыться от нее подальше.
– Я – Вербицкая! – загремела она, гордо подняв голову, выбросив вперед королевским жестом правую руку. – Я заставлю вас слушаться меня. А ты, ты, ты! – она показала на прямоугольного парня, «шарика» и еще одного юркого мальчишку. – Вы больше никогда не будете жить в этом доме. Это говорю вам я – Вербицкая.
Произнеся этот гневный монолог, она торжественно вынесла свое царственное тело из холла.
В номере она сразу же стала укладывать чемодан. Нет, она не укладывала, а яростно, в беспорядке бросала халат, платья, кофточки, туфли на разные случаи жизни. Нет, она не останется в таком кабаке! Она приехала работать, думать, творить! Она скажет Артемию Павловичу...
Все было брошено в чемодан, и на столике у торшера осталась только пьеса «На дальнем берегу». Нина Сергеевна тоже хотела бросить ее, но механически раскрыла пьесу на одной из страниц.
Вербицкая прочла сцену про себя, затем неуверенно начала читать вслух, и чем дальше она читала, тем больше креп ее голос, и в нем появились точные интонации.
Полчаса спустя директор дома собрал у себя в кабинете ребят, участников горестного инцидента, и сестру-хозяйку. Ему стало известно, конечно не от Вербицкой, донес мальчик с очень светлыми глазами. Он не обладал ни голосом, ни слухом, поэтому его не принимали ни в оркестр, ни в танцевальный ансамбль. И он нашел случай, чтобы мелко и подло отомстить своим товарищам.
Иван Данилович был суров и угрюм, сестра-хозяйка вытирала с лица пот большим клетчатым платком, приговаривая:
– Стыдно-то как!.. Стыдно!.. Большие уже.
Мальчики, девочки чувствовали себя неловко, и только рыжая Лида Савельева смелыми веселыми глазами смотрела на директора, на его грустное, большеносое, со шлепающими губами лицо.
– Ну вот что, ребята, – сказал директор. – По-моему, вопрос ясен. Поступили вы нехорошо, прямо сказать – по-свински, обидели большую актрису, гордость нашего театра, всего Средневолжска. После такого вашего безобразия к нам никто ездить не станет. Вы должны с особым уважением относиться к работникам искусств. У многих из вас отцы и матери актерского звания. Хорошо, я спрашиваю вас, если с ними будут так поступать?
Все молчали, а директор продолжал:
– Надо бы вам извиниться перед Ниной Сергеевной. Только она даже смотреть на вас не захочет. Ладно... Сам буду краснеть. И запомните, в следующий раз за такие штуки всех выпишу!
После собрания сестра-хозяйка, все еще красная, спросила директора:
