Клуб 12 стульев - Коллектив авторов
Дома у Пермяковых тоже стало неблагополучно. Афанасий Пермяков по случаю рождения сына первый раз в жизни выпил — и пьет до сих пор. «Не напьется никак», — объясняет теща. У тещи, в свою очередь, сгорел свой дом в городе Барановичи Белорусской ССР. Мать помнила слово про дурной глаз и повела уже ходящего Николая к окулисту. Окулист долго смотрел в дурной глаз через специальный прибор, никаких болезней не нашел, посоветовал носить черные очки, а еще лучше — зеркальные.
Так и ходил Николай Афанасьевич — маленький, а в зеркальных очках, как цирковой артист-лилипут.
А тот окулист, Мовсесян Ваграпет Аршакович его фамилия, в тот день не пришел домой с работы, и никто его не может найти, хоть и объявили всесоюзный розыск, А не надо было в дурной глаз через специальный прибор глядеть, он же усиливает, прибор.
Пришло число первое сентября. Надо идти в школу. Николаю дали портфель и цветы астры.
— Ой, нельзя ходить в темных очках! — стала ругаться первая учительница Николая Афанасьевича Бородун Аэлита Степановна. — Так только одни стиляги делают. Сейчас же снимай очки!
Николай очки-то и снял. Учительница посмотрела ему в глаза. У нее через неделю должна была быть свадьба. Куда там! Ее жених, известный в городе таксист Леха, полюбил вдруг не ее, а артистку эстрады на гастролях. Он возил ее по городу, так как она за вечер три-четыре концерта пела, уехал за ней и ездит теперь следом за ней повсюду, кроме загранки. В загранку его не пускают.
Потом Николаю пришла повестка в ряды армии. Конечно, на медкомиссии тоже был окулист — военный врач-офицер. Он признал, что глазки у Николая не больные, а нормальные, и надо служить. Вечером окулист пошел с одной знакомой в ресторан, выпил маленько, а запьянел сильно, разбил витрину и многое другое. Пришлось ему отсидеть на гауптвахте и заплатить очень много денег, а потом еще над ним был суд офицерской чести. В старые времена ему со стыда пришлось бы застрелиться, а теперь только звездочка одна слетела.
Николая привезли в армию, и прапорщик Огурной повел его с другими новобранцами в баню. Пермяков и в баню пошел в очках, хоть и голышом.
— Очки, салага, на гражданке оставь! — сказал ему прапорщик и снял с него очки. Поскользнулся на скользком полке, полетел вниз и там поломал руки-ноги.
Солдату в темных очках быть не положено, если не дембель. Так что в этой самой войсковой части стали твориться всякие неуставные дела: то солдат домой убежит, то дизентерия какая-нибудь. За полтора года трех командиров сменили с понижением. Только когда Николай стал старослужащим солдатом, дембелем, он пошел в солдатский магазин «Военторг» и купил себе темные очки. Надел очки — и часть мигом стала ходить в отличных.
Отслужив как положено, Николай домой не вернулся, а поехал жить в большой город. Он все еще не знал, что у него за глазки такие. Не нашлось на него старой женщины, чтобы сказать:
— Глазик у вас дурной, Николай Афанасьевич!
Одни только цыганки, когда Николай Афанасьевич снимает на улице очки с целью протереть, шарахаются от него, как от милиционера. Цыганки знают что почем.
А очки он снимает только перед сном и еще на работе.
А где работает Николай Афанасьевич, все люди знают, потому что видят его каждый день да через день. Причем без очков. У него такой приятный голос:
— Здравствуйте, дорогие товарищи! Начинаем передачи Центрального телевидения…
Евгений Обухов
Ностальгия по тоске
На днях пришел Володя Владин.
Как и раньше. рассыпает вокруг себя искры идей. Горячо настолько, что к нему почти опасно приближаться. Что же творилось в «Клубе» тридцать лет назад. когда все были молодые и этих «всех» там было много?!
Выпив пива, Владин рассказывает уже раз пятнадцать слышанную историю про Виталия Резникова и посетителя, принесшего в «Клуб» бутылку коньяка (см. его мемуар «Тоска по ностальгии»). И в пятнадцатый раз рассказывает смешно. Но теперь есть у рассказчика и другие интонации: минувшей ночью Володя по нашей с Юрой Кушаком просьбе разыскал в Америке Илью Суслова, чтобы вытребовать материалы для этого тома, и они оба — по выражению Владина — рыдали, склонившись к телефонным трубкам. Владин в этот день был просветлен и более обычного мемуаристичен. Дожидаемся рукописного факса из-за океана, и Паша Хмара долго списывает с него электронный адрес Ильи, советуясь со всеми: «Это «f» или «t»? Никому не грустно, хотя фактически у нас в руках послание из далеких 60-х в конец сентября 2000 года…
И я думаю: «Черт возьми, хорошо Владину и Хмаре писать свои веселые мемуары о том. что было много лет назад. А каково «вспоминать», что произошло буквально позавчера? А ведь большое видится на расстоянии…» Впрочем, философствовать над есенинской строчкой некогда — с позапрошлого года, когда я присел на стул главного администратора, а Хмара выдвинулся в старшие аксакалы, мы только тем и занимаемся, что переезжаем. В здании перманентный ремонт, и мы с Павлом, подобно обитателям растревоженного муравейника, носимся… нет, не с яйцами, а с пачками рукописей, прочим содержимым тумбочек и с драгоценными экспонатами (сохранившимися в период последних общероссийских смут) музея «Клуба ДС».
Как известно, один переезд равен лишь половине пожара, так что в обычное время это не слишком страшно. Но иногда в «Литературке» а-ля конец века наступает благодатное время выплаты гонораров. И тогда сонмы воспрянувших авторов «Клуба» заполняют коридоры редакции, разыскивая переехавшую альму и, я бы даже сказал, мастер современного юмора.
Идет Виталька Песков, возбуждая за спиной шепот-ливые вздохи студенток института журналистики при ЛГ», в которых различимо восхищенное «сам Песков…» Не менее «сам» приходит Володя Вишневский. У него всегда наготове несколько новых строчек, и им все радуются. Вот и Витя Коклюшкин — узнаваемый и нешумливый. Он считает невозможным появиться в «Клубе», не оставив нового творения. Поэтому при каждом визите
