Владлен Бахнов - Владлен Ефимович Бахнов
Не имеющая доступа к дефициту галерка злорадствовала. А обладательницы платьев-близняшек старались не глядеть друг на друга и еле сдерживали слезы.
Закончилась увертюра, пошел занавес. На сцене, изображавшей кабину строительного крана, сидела исполнительница партии крановщицы и, двигая рычаги управления краном, пела:
Я на кране на строительном сижу.
Из кабины я на край родной гляжу.
Из кабины я на край родной гляжу.
Краше нет моей родимой стороны.
Но и недостатки кой-какие сверху тоже мне видны!
По идее режиссера после этих слов крановщица должна была подойти к рампе, взглянуть в зал, как бы приглашая зрителей тоже полюбоваться родной страной и ее отдельными недостатками. А актриса вдохновенным взором окинула зал и обомлела. В первых рядах все женщины были точно в таких же платьях, какое сегодня утром ей всучила знакомая спекулянтка за полторы сотни. И в директорской ложе сидели в таких же, и в горкомовской…
«И куда я только свой не кину взор, всюду вижу дорогой простор…» — продолжала выводить крановщица, вспоминая, как эта сука-спекулянтка уговаривала ее, что платье привезено прямо оттуда и продается только потому, что срочно понадобились деньги на машину…
Лучше нет еще другой такой страны…
И что ей теперь с этим дурацким платьем делать, если весь город в таких ходит? Может, Людке Уваровой продать? Так ведь она тоже не дура и сегодня же увидит со сцены. что на всех такие платья!
Нет, нет, горели денежки, да еще в долги влезла…
Но и недостатки кой-какие сверху тоже мне видны! —
пела, заливалась крановщица, а по лицу ее текли непредусмотренные режиссурой слезы. И женщин в партере при виде этих искренних слез охватило понятное волнение, и они тоже стали беззвучно плакать. Горючие слезы текли по раскрашенным косметикой лицам и стекали на гавайские платья, оставляя на них несмываемые подтеки.
Древние стены оперного театра ни разу не видели таких дружных слез, хоть на этих подмостках неоднократно убивали беднягу Ленского, здесь умирала Баттерфляй и погибала Кармен — и вот, поди ж ты: не они, а простая крановщица сумела тронуть чуткие зрительские сердца… И автор оперы, Неглинка, увидев зрительские слезы, понял, что признание наконец-то пришло! Он почувствовал подступивший к горлу комок и, сжав губы, беззвучно заплакал так же, как и его жена, сидевшая рядом с ним в гавайском дефиците.
— Вся зала рыдала! — как говорила потом поэтесса Роза Бумажная, написавшая либретто этой оперы и купившая специально для премьеры вечернее гавайское платье. И когда после спектакля стали вызывать авторов и поэтесса появилась на сцене в своей обновке, зрители встретили ее радостными воплями и аплодисментами: «Ага! Вот еще одна гавайская!» Значит, не они одни у мамы дурочки!
В тот же вечер дефицитные платья утратили престижность. И с тех пор гавайские обновки висели в шкафах и. памятуя о трагическом происшествие в опере, ни одна женщина не рисковала появиться в обществе в тропическом наряде. А тем более на дипломатическом приеме!
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
(Продолжение)
Нелегко пришлось и Шереметьеву. Нет, товарищи, что ни говорите, а очень трудно проявлять инициативу, если точно не указано, как ее проявлять, когда и в каких масштабах.
Попросила госпожа Орланьте перенести прием в «Лиру». Захотелось ей встретиться с бывшими товарищами по работе в привычной обстановке. Шереметьев проявил инициативу, и к вечеру «Лира» изменилась до такой степени, что ни один старожил-завсегдатай не узнал бы родимой стекляшки.
Столы были покрыты белыми скатертями, взятыми из неприкосновенных запасов ресторана «Космос», и уставлены фарфоровой посудой из ресторана «Звездный». Слева и справа от тарелок лежали шесть разновеликих вилок, мал мала меньше, и по три ложки, бол бола больше. Перед приборами гвардейским строем стояли разнокалиберные хрустальные фужеры и покрытые золотой каймой рюмки, рядом возвышались конусы накрахмаленных салфеток с вензелями ресторана «Монблан». Обычные алюминиевые стулья с фанерными разноцветными сиденьями были заменены мягкими полукреслами из зала заседаний горсовета, а прозрачные стены стекляшки были закрыты тяжелыми бордовыми шторами, временно снятыми с окон гостиницы «Континенталь». При входе у гардероба стояли пальмы из ресторана «Астория» и травленное молью чучело медведя из кафе «Тундра».
Потеряла «Лира» свое лицо, утратила первозданную прелесть. И госпожа Орланьте, явившись за четверть часа до начала приема, до того расстроилась, что заявила, что ей эта иллюминация-хренация ни к чему и пусть сделают все, как было! Но для этого уже не было времени. Шереметьев попытался объяснить капризной мадам, что он хотел сделать как лучше, но Варвара только махнула рукой: сама виновата! Разве ж не знала она, что в Вечногорске ничего нельзя пускать на самотек. А особенно не рекомендуется местных жителей посылать Богу молиться: они и себе лоб расшибут, и у вас неприятности будут! Нужна была ей эта городская самодеятельность!
Однако вот-вот должны были появиться приглашенные. Госпожа Орланьте велела включить все люстры, врубить на полную мощность радиолу и, остановившись перед зеркалом, доставленным из парикмахерской «Чародейка», слегка поправила прическу и сбросила на руки Шереметьеву норковую шубу. Шереметьев восхищенно ахнул. Официанты зажмурились, стараясь не смотреть в сторону Варвары, но смотрели… О, как она была одета, как разодета, как раздета, о эта смелость туалета Варвариного! Ах! Она была полуобнажена! Увы, не в силах описать я покрой изысканного платья, язык мой беден — о проклятье! — и это ведь немудрено! Как описать костюм Варвары, когда такие промтовары у нас вовек не продавали и я их видел лишь в кино. О Господи, вы только гляньте, как хороша мадам Орланьте, брильянт сияет на брильянте, алмазы яркие горят, сверкают кольца и браслеты… Зачем Варваре туалеты? Да при алмазном фонде этом не нужен никакой наряд!
И Варваре было приятно, что официанты так обалдело таращатся на нее! А тут и гости пошли, пошли гости…
Мужчинам мадам Орланьте величаво протягивала руку, и те церемонно целовали ее, дивясь метаморфозе буфетчицы. А к каждой приходящей
