Вагрич Бахчанян - Мух уйма (Художества). Не хлебом единым (Меню-коллаж)

– Садитесь, садитесь! не буду уже… Пусть вам остается ваше ружье, пускай себе сгниет и перержавеет, стоя в углу в коморе, – не хочу больше говорить о нем.

После этого последовало молчание.

– Говорят, – начал Александр Исаевич, – что три короля объявили войну президенту нашему.

– Да, говорил мне Петро Григорьевич. Что ж это за война? и отчего она?

– Наверное не можно сказать, Иван Денисович, за что она. Я полагаю, что короли хотят, чтобы мы все приняли турецкую веру.

– Вишь, дурни, чего захотели! – произнес Иван Денисович, приподнявши голову.

– Вот видите, а президент наш и объявил им за то войну. Нет, говорит, примите вы сами веру Христову!

– Что ж? ведь наши побьют их, Александр Исаевич!

– Побьют. Так не хотите, Иван Денисович, менять ружьеца?

– Мне странно, Александр Исаевич: вы, кажется, человек известный ученостью, а говорите как недоросль. Что бы я за дурак такой…

– Садитесь, садитесь. Бог с ним! пусть оно себе околеет; не буду больше говорить!..

В это время принесли закуску. Александр Исаевич выпил рюмку и закусил пирогом со сметаною.

– Слушайте, Иван Денисович. Я вам дам, кроме свиньи, еще два мешка овса, ведь овса вы не сеяли. Этот год все равно вам нужно будет покупать овес.

– Ей-богу, Александр Исаевич, с вами говорить нужно, гороху наевшись. (Это еще ничего, Иван Денисович и не такие фразы отпускает.) Где видано, чтобы кто ружье променял на два мешка овса? Небось бекеши своей не поставите.

– Но вы позабыли, Иван Денисович, что я и свинью еще даю вам.

– Как! два мешка овса и свинью за ружье?

– Да что ж, разве мало?

– За ружье?

– Конечно, за ружье.

– Два мешка за ружье?

– Два мешка не пустых, а с овсом; а свинью позабыли?

– Поцелуйтесь с своею свиньею, а коли не хотите, так с чертом!

– О! вас зацепи только! Увидите: нашпигуют вам на том свете язык горячими иголками за такие богомерзкие слова. После разговору с вами нужно и лицо и руки умыть и самому окуриться.

– Позвольте, Александр Исаевич: ружье вещь благородная, самая любопытная забава, притом и украшение в комнате приятное…

– Вы, Иван Денисович, разносились так с своим ружьем, как дурень с писаною торбою, – сказал Александр Исаевич с досадою, потому что действительно начинал уже сердиться.

– А вы, Александр Исаевич, настоящий гусак4.

Если бы Иван Денисович не сказал этого слова, то они бы поспорили между собою и разошлись, как всегда, приятелями; но теперь произошло совсем другое. Александр Исаевич весь вспыхнул.

– Что вы такое сказали, Иван Денисович? – спросил он, возвысив голос.

– Как же вы смели, сударь, позабыв и приличие, и уважение к чину и фамилии человека, обесчестить таким поносным именем?

– Что ж тут поносного? Да чего вы, в самом деле, так размахались руками, Александр Исаевич?

– Я повторяю, как вы осмелились, в противность всех приличий, назвать меня гусаком?

– Начхать я вам на голову, Александр Исаевич! Что вы так раскудахтались?

Александр Исаевич не мог более владеть собою: губы его дрожали; рот изменил обыкновенное положение ижицы, а сделался похожим на О; глазами он так мигал, что сделалось страшно. Это было у Александра Исаевича чрезвычайно редко. Нужно было для этого его сильно рассердить.

– Так я ж вам объявлю, – произнес Александр Исаевич, – что я знать вас не хочу!

– Большая беда! ей-богу, не заплачу от этого! – отвечал Иван Денисович.

Лгал, лгал, ей-богу лгал! ему очень было досадно это.

– Нога моя не будет у вас в доме.

Эге-ге! – сказал Иван Денисович, с досады не зная сам, что делать, и против обыкновения, встав на ноги. – Эй, баба, хлопче! – При сем показалась из-за дверей та самая тощая баба и небольшого роста мальчик, запутанный в длинный и широкий сюртук. – Возьмите Александра Исаевича за руки да выведите его за двери!

– Как! Дворянина? – закричал с чувством достоинства и негодования Александр Исаевич. – Осмельтесь только! подступите! Я вас уничтожу с глупым вашим паном! Ворон не найдет места вашего! (Александр Исаевич говорил необыкновенно сильно, когда душа его бывала потрясена.)

Вся группа представляла сильную картину: Иван Денисович, стоявший посреди комнаты в полной красоте своей без всякого украшения! Баба, разинувшая рот и выразившая на лице самую бессмысленную, исполненную страха мину! Александр Исаевич с поднятою вверх рукою, как изображались римские трибуны! Это была необыкновенная минута! спектакль великолепный! И между тем только один был зрителем: это был мальчик в неизмеримом сюртуке, который стоял довольно покойно и чистил пальцем свой нос.

Наконец Александр Исаевич взял шапку свою.

– Очень хорошо поступаете вы, Иван Денисович, прекрасно! Я это припомню вам.

– Ступайте, Александр Исаевич, ступайте! да глядите, не попадайтесь мне: а не то я вам, Александр Исаевич, всю морду побью!

– Вот вам за это, Иван Денисович! – отвечал Александр Исаевич, выставив ему кукиш и хлопнув за собой дверью, которая с визгом захрипела и отворилась снова.

Иван Денисович показался в дверях и что-то хотел присовокупить, но Александр Исаевич уже не оглядывался и летел со двора.

О ТОМ, ЧТО ПРОИЗОШЛО ПОСЛЕ ССОРЫ АЛЕКСАНДРА ИСАЕВИЧА С ИВАНОМ ДЕНИСОВИЧЕМ, МОЖНО УЗНАТЬ В СОБРАНИИ СОЧИНЕНИЙ Н. В. ГОГОЛЯ, ИЗДАННОМ ГОСУДАРСТВЕННЫМ ИЗДАТЕЛЬСТВОМ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ В 1959 ГОДУ, ТОМ ВТОРОЙ, СТРАНИЦЫ 210 – 245.

РАЗДЕЛ 5

НЕ ХЛЕБОМ ЕДИНЫМ

МЕНЮ-КОЛЛАЖ

Гоголя – прочь! Чехова – прочь! – слишком много еды. [А.Солженицин]

ПИСАТЕЛЬСКАЯ КУХНЯ ИНСТРУКЦИЯ К УПОТРЕБЛЕНИЮ

Далеко не все знают, что делать со своей библиотекой. Одни ее распродают, другие собирают, третьи передают по наследству.

Вагрич Бахчанян пошел другим путем. Из множества чужих книг Вагрич составил одну свою, в которой ему, впрочем, не принадлежит ни строчки. Использовав сочинения 318 авторов в качестве полуфабрикатов, он изготовил странное произведение, которое, видимо, следовало бы назвать концептуальной акцией.

Если я этого не делаю, то потому, что, в отличие от остальных подобных предприятий, выходка Бахчаняна, умеющего переплавлять унылый педантизм авангарда в пародию, обладает здравым смыслом, приносит ощутимую пользу и почти всегда приятна на вкус.

Для того чтобы убедиться в этом, следует принимать труд Вагрича по назначению. Эту книгу нельзя проглотить залпом, как детектив. Она предполагает неторопливую избирательность – как словарь, телефонная книга или катехизис. Тогда под вдумчивым взглядом каждая цитата разворачивается в особый сюжет, следить за которым читатель может настолько, насколько у него хватит терпения. Прочитав бахчаняновскую книгу между письменным, кухонным и обеденным столом, я хочу поделиться усвоенным, попутно продемонстрировав несколько способов употребления этого высококачественного концентрата.

Мне всегда интересно, что ели герои. Кулинарный пейзаж, как и обыкновенный, хорош тогда, когда не кичится психологией. Гастрономические подробности, особенно когда они собраны воедино посторонним, всегда красноречивы именно потому, что случайны. Когда меню не говорит об умысле автора, оно проговаривается о его характере. Громче всего тут звучат «фигуры умолчания». Возьмем, скажем, поразительную цитату из Даниэля Дефо – «корзина, до краев наполненная снедью (перечислять все, что было в этой корзине, излишне)». Что значит излишне? Почему излишне? Кому?

Нормальному человеку всегда важно, что едят вокруг него. Поэтому в Нью-Йорке так популярны те рестораны, где сажают посетителя под колпак, чтобы прохожие смотрели в тарелку и завидовали. Дефо, однако, продукт индустриальной эпохи. Поэтому он не жалеет страниц на описание мертвой лопаты, но презирает живую снедь, ограничивая Робинзона изюмом и козлятиной.

Другой формой негативной кулинарии отличился Чернышевский. Как многим утопистам, ему все равно, что есть, поэтому в своем алюминиевом царстве он подает «теплую пищу» и «что-нибудь такое, что едят со сливками».

Как ни странно, примерно так же обращается с кулинарными описаниями свирепый антагонист Чернышевского – Достоевский. Ему свойственно неуверенное в себе меню: «два блюда с каким-то заливным, да еще две формы, очевидно, с бламанже».