Служили два товарища - Дунский Юлий Теодорович
— Доброволец, — хмуро ответил Андрей. — Бывают такие чудеса: попович за красных, мужик — за Врангеля… А известно тебе, например, что товарищ Ленин из дворян?
На лбу у Карякина надулись кровью жилы.
— Ты… Ты товарища Ленина не погань! — сказал он свистящим голосом. — Я тебя за такие разговоры…
И пальцы его цапнули воздух около кобуры. Андрей смотрел на него с огорчением. Карякин перевёл дух и продолжал уже поспокойнее:
— Поимей в виду, Некрасов. Я был комроты, а теперь разжалован в рядовые бойцы. Потому что гада-военспеца, полковника бывшего, застрелил вот этой своей рукой…
Некрасов поглядел на эту его руку — жёсткую, с короткими плашками пальцев.
А Карякин закончил:
— У меня на врагов революции глаз очень зоркий… Ты понял, к чему это я?
— Понял, понял, — сказал Андрей. — У косого Егорки глаз шибко зоркий. Одна беда — глядит не туда.
На это Карякин не посчитал нужным ответить, только сплюнул под ноги.
— Цоб! Цоб!.. Цобе! — прокричал мальчишеский голос. Из-за амбара, где были мастерские аэродрома, вывернулась пара волов. Они тянули за собой биплан — латаный-перелатанный, как старый ботинок. Волами управлял расторопный подросток, а бипланом — лётчик в кожаном шлеме и очках-консервах, сдвинутых на лоб.
Посреди поля аэроплан остановился. Подросток выпряг и увёл волов, а лётчик осторожно выбрался из кабины и, хрустя кожаными доспехами, пошёл к Некрасову. Всё на нём было кожаное, даже брюки. А на кожаной груди, будто амулет, болтался альтиметр.
— Вы со мной летите? — спросил авиатор. — Полезайте. Только аккуратненько.
Карякин подхватил в одну руку аппарат, в другую — штатив и весело осведомился:
— Где садиться-то? Назади?
Лётчик с недоумением посмотрел на Андрея. Тот неохотно объяснил:
— Это мой помощник.
— Ничего не выйдет. Беру одного пассажира.
— Как это — одного? Обое полетим! — заявил Карякин и упёрся в лётчика ненавидящими глазами.
Надо сказать, что в Карякине перемены от добродушия к лютой злобе и наоборот происходили моментально. Каких-нибудь промежуточных состояний он не знал.
— Тебе известно, что он за человек? — продолжал Карякин. — Нет?.. Так вот, я его в сортир одного не отпущу, не то что к белым летать!
И, считая вопрос решённым, Карякин полез в кабину.
Рыча и содрогаясь, «хэвилэнд» двигался по небу. Некрасов и Карякин сидели, тесно прижавшись друг к другу, на неудобной скамеечке позади пилота. Оба летели первый раз в жизни, и лица у обоих были уже неземные — застывшие и блаженные.
Над ними висели пышные, как оладушки, облака, а внизу лоскутным одеялом лежала местность, которую следовало заснять на плёнку.
Лётчик обернулся и что-то крикнул, но что именно — услышать было нельзя из-за шума мотора. Тогда лётчик раздражённо ткнул вниз пальцем и заорал изо всех сил:
— Стрелы! Кидайте стрелы!
Внизу по дороге ползла серая гусеница — колонна врангелевских пехотинцев.
Карякин первым понял, о чём кричал пилот. На полу кабины лежала груда железных авиационных стрел. Карякин стал кидать их за борт. Они уходили вниз с неприятным свистом.
Что-то вдруг изменилось в шуме мотора — то ли он стал громче, то ли его повторяло эхо. Некрасов, который всё время смотрел вниз, теперь заметил, что от их самолёта по земле бежит не одна, а две тени. Он огляделся и увидел другой аэроплан, который шёл чуть ниже, догоняя их. На плечах пилота поблёскивали погоны.
Белый лётчик грозил красному кулаком и орал что-то — наверное, ругал за стрелы. Но сделать он ничего не мог, потому что тоже был наблюдателем и его «сопвич» не имел пулемёта.
Карякин выругался в ответ, достал из кобуры револьвер и выпустил по «сопвичу» шесть патронов — весь барабан. Но чужой лётчик показал ему кожаный кукиш и отвернул в сторону…
…Теперь «хэвилэнд» летел над Перекопским перешейком. Каменистая земля была иссечена траншеями, опутана колючей проволокой.
Лётчик снова обернулся и снова сказал что-то, ткнув рукавицей вниз. Андрей не расслышал, но понял: это и есть знаменитые перекопские укрепления.
Под левым крылом аэроплана плескалась весёлая голубая вода Перекопского залива. Направо, на востоке, тоже была вода — зелёная, неподвижная: Гнилое море, Сиваш. А от воды до воды вздыбился Турецкий вал, своими каменными плечами заслоняя вход в Крым.
Надо было начинать съёмку. Андрей поднял с колен неуклюжую камеру и приладил её на фанерном борту. Сжавшись в кулачок на своей четверти скамейки, Карякин смотрел на его действия с уважением.
Некрасов, приникнув глазом к видоискателю, опёрся обоими локтями о борт. Раздался сухой треск. Кусок борта оторвался и, трепыхаясь, улетел вниз.
Лётчик кричал что-то со своего места; Карякин ухватил Андрея за пояс и тянул к себе; а сам Андрей, свесившись за искорёженный борт, мерно крутил ручку своего «Пате».
Внизу, на валу, засуетились серые фигурки, застрекотали пулемёты. В нескольких местах орудия задрали кверху свои хоботы: это их переводили с полевой на зенитную стрельбу.
Андрей перестал снимать и повернул к лётчику взмокшее от напряжения лицо.
— Ниже! — крикнул он кожаной спине. — Ниже!
Лётчик с сомнением покачал головой, но всё-таки повёл машину на снижение. А в воздухе уже вырастали один за одним белые одуванчики. Это рвались фугасные снаряды: пушки Турецкого вала открыли по самолёту огонь.
Закостеневшей рукой Андрей держал на весу тяжеленную камеру и снимал, снимал не переставая.
Глаза у него налились кровью, горячий пот тёк по щекам.
— Ещё ниже! — заорал он. И Карякин, бледный от волнения, азартно поддержал: — Даёшь!
Теперь легко можно было разглядеть каждое пулемётное гнездо, каждый блиндаж, каждую пушку за брустверами. И всё это ухало, грохотало, плевалось огнём в маленький утлый самолёт.
«Хэвилэнд» снова начал карабкаться наверх: узкий перешеек кончился, под ними был Сиваш. Снимать стало нечего.
Андрей с облегчением откинулся назад, опустил камеру на колени и сказал, утирая лицо рукавом:
— Кончен бал.
Самолёт теперь шёл ровно, даже не вздрагивал.
— И у меня кончен бал, — сказал пилот. — Мотор заглох.
Только тогда Андрей сообразил, почему они с пилотом так хорошо слышат друг друга, секунды две назад наступила тишина. То есть пальба, конечно, по-прежнему была слышна, но мотор «хэвилэнда» молчал.
— Ты давай чини! — забеспокоился Карякин. — Чего сидишь, как барин?
Авиатор сказал не ему, а скорее подумал вслух:
— Попробуем тянуть через Сиваш. У белых я не сяду… Вам-то что, вас просто поставят к стенке. А меня живым в землю закопают.
— За что такой почёт? — спросил Андрей. Этот спокойный человек ему нравился.
— Бывший штабс-капитан. Они этого не любят.
…Под брюхом «хэвилэнда» лениво шевелился Сиваш. Карякин с Некрасовым сидели притихшие.
— Ты плавать можешь? — спросил Карякин. Андрей кивнул. — А я как топор без топорища… Или, может, дотянем?
Последний вопрос был обращён к лётчику, но тот не ответил: впереди совсем близко был берег.
Аэроплан чиркнул по воде колёсами. Карякина и Андрея сильно тряхнуло. Через секунду «хэвилэнд», подрагивая, уже бежал по засохшей твёрдой грязи. И вдруг перед глазами лётчика вырос чёрный треугольник. Раздался скрежет, треск проломленной фанеры. Самолёт остановился, уткнувшись головой в землю и задрав к небу хвост.
Какой-то рыбак бросил здесь на берегу свою лодку; её засосало в ил, и только острый нос торчал наружу. На него и напоролся «хэвилэнд»…
Андрей и Карякин отстегнули ремень и вывалились на землю. А лётчик остался сидеть в кабине, уронив руки и уткнувшись в целлулоидный козырёк.
Андрей, когда поднялся на ноги, первым делом стал осматривать камеру — не повредилась ли.
— Некрасов! — окликнул его Карякин. — Гляди, чего получилось…
Некрасов глянул и увидел, что пилот так и сидит, застыв в своей странной позе.
— Отлетался штабс-капитан, — огорчённо сказал Карякин.
