Жан Ануй - Красивая жизнь

Граф (тихо). Ни слова, пожалуйста! Он был у вас на службе. Ведите себя пристойно!

Комиссар. Они все здесь?

Альбер. Да, товарищ комиссар.

Комиссар (берет список). Бывший граф Зигмунд фон Валенсей.

Граф. Это я.

Комиссар. Бывшая графиня Эрминия фон Валенсей.

Графиня. Рада с вами познакомиться. Могу я спросить ваше имя?

Комиссар (холодно посмотрев на нее, продолжает). Бывшая баронесса Мина фон Брахейм.

Баронесса делает реверанс.

Комиссар. Ганс фон Валенсей. Людвиг фон Куберстроф.

Людвиг щелкает каблуками.

Комиссар. Вы были офицером?

Людвиг. Я имел эту честь.

Комиссар. Хорошо. Где Гертруда фон Куберстроф?

Людвиг. Моя жена принимает ванну.

Комиссар (солдатам). Приведите ее, товарищи.

Людвиг. Что это значит, я не позволю! Это недопустимо!..

Граф (мягко заставляя его замолчать). Тс-тс-тс! Теперь все допустимо. Зарубите себе это на носу.

Людвиг. Но, в конце концов, моя честь…

Граф (мягко). У вас больше нет чести.

Двое солдат возвращаются с Гертрудой. Она в простыне, наброшенной на голое тело, волосы обмотаны полотенцем, выглядит хорошенькой простушкой.

Комиссар (долго ее разглядывает). У-у-у! Она совсем не дурна. Вы уверены, что это она и есть? А на вид обыкновенная хорошенькая немочка, совсем не аристократка. Она хоть платья носить умеет?

Альбер. О да, товарищ комиссар! Если бы не революция, вы бы ее никогда в таком виде не увидели! По утрам, прежде чем показаться на люди, она по три часа проводила у своих банок с кремом и шкафов с нарядами. У нее было двенадцать платьев на сезон. Она примеряла два-три, прежде чем решить, что надеть к завтраку.

Комиссар. Надо позаботиться о том, чтобы у нее была дюжина платьев. (Уточняет.) Две дюжины. И чтобы она почаще их меняла. Не нужно скаредничать для народа!

Альбер. Положитесь на меня, товарищ комиссар, я ее выдрессирую. Впрочем, наряжаться — это единственное, что она умеет делать.

Комиссар. Хорошо. (Какое-то время молча разглядывает всех, потом начинает речь.) Вы — собаки, вы — похотливые гадюки, вы — пиявки, которые сосали народную кровь, и теперь вы за это платите. Слышали в тюрьме выстрелы? Это ожидает всех вас, а ваши дети моложе пятнадцати лет будут перевоспитаны и отправлены на завод. Мы позаботимся о том, чтобы они забыли всех вас и научились гордиться тем, что они рабочие. Но только они никогда не смогут подняться выше чернорабочего. О том, чтобы стать квалифицированным рабочим или, более, учиться на инженера, не может быть и речи. Для этого у них недостаточно хорошее происхождение. А как быть со следующим поколением, посмотрим. Решим без спешки! Это о детях.

Что касается взрослых, пока только один метод доказал свою эффективность: это обыкновенная, безоговорочная физическая ликвидация… Но встает вопрос воспитания народа… Нельзя допустить, чтобы народ забыл… Нужно, чтобы и через десять лет, когда вы все будете ликвидированы, дети рабочих, совершивших революцию, тоже могли бы себе представить, что это был за класс — буржуазия. За взрослых бояться нечего — они не забудут, они достаточно пролили пота, достаточно долго жили собачьей жизнью… Но у нас в Центральном комитете встал вопрос о детях…

Я трачу свое время и объясняю все это для того, чтобы вы поняли, как вас будут использовать. Теперь все будет направлено на культуру! Везде, в каждом городе открывается Музей Народа, потому что нужно, чтобы люди образовались, нужно, чтобы народ…

С картами, домино и прочими забавами покончено! Развлечения должны быть столь же серьезными, как и все остальное. Труд и культура! Мы своей культурой обязаны партии! Будут введены ежеквартальные и годовые экзамены, и от их результатов будет зависеть распределение карточек на снабжение. Человек образованный будет получать талон на пару туфель. А тот, кто отлынивает, например, от изучения истории искусств, только на галоши. Народ будет суров по отношению к самому себе! (Злобно смотрит на семью фон Валенсей.)

Я не спрашиваю, поняли ли вы, потому что по вашим рожам реакционеров очень хорошо вижу, что вы не способны это понять… Ну, ладно, я продолжаю. В культуре народа важное место занимает история. А в истории, к сожалению, ваш класс похотливых собак является историческим фактом. И надо, чтобы народ имел возможность познакомиться с этим историческим фактом. Вот благодаря этому обстоятельству вы еще не кормите червей, как ваши знакомые.

Временное правительство решило, что в каждом крупном городе одна буржуазная семья будет оставлена в живых и будет продолжать жить так, как жила раньше, а народу будет разрешено в часы досуга приходить и смотреть, как вы живете, чтобы он не забыл, что это такое — буржуазия. Вас рекомендовал Комитету товарищ Альбер, который хорошо вас знает. Он сказал, что вы для этого вполне подходите. Вы находитесь сейчас в Музее Народа. Вы будете здесь жить, как у себя дома, так же, как жили раньше, а народ будет смотреть на вас из-за этой веревки: Да, да, как в зоопарке! И будьте любезны хорошо развлекать его, свора обезьян! Ну, а что касается деталей, то товарищ Альбер, который назначен за это ответственным, вам все объяснит.

Я сейчас иду докладывать Комитету, а завтра музей откроют. Будьте к этому готовы и исполняйте ваши обязанности как следует! Не забывайте, что есть и другие кандидаты, которые предпочтут оказаться на вашем месте вместо того, чтобы кормить червей!

Комиссаре солдатами уходят. Альбер остается.

Графиня (прикладывает к глазам лорнет и обращается к Альберу в той же манере, как когда-то, когда он был ее дворецким). Альбер! Извольте немедленно объяснить мне, что все это значит!

Альбер (спокойно). Это значит, что добрые старые времена кончились и вам, дамочка, для начала следует разговаривать со мной другим тоном.

Графиня (подскакивает на месте). Дамочка, Альбер?

Альбер. Да, дамочка! И то, что у вас еще есть возможность прикладывать к своему крючковатому, как у попугая, носику лорнет, и даже то, что у вас еще есть этот носик, — всем этим вы обязаны мне! Надо вам сказать, что кандидатов в Музей Народа было сколько угодно — спасти свою шкуру хотели все. Вашей семье повезло, потому что я был главным в ячейке. Да будет вам известно, я уже десять лет тому назад вступил в партию. Я присутствовал на заседании Революционного комитета, когда там обсуждался этот вопрос. Я поднял руку и сказал: товарищи! Я был лакеем, и мои хозяева — это такие отвратительные обезьяны, что более мерзких буржуа трудно себе представить! Лучше их вы никого для музея не найдете! Хорошо, сказали мне, берем их на пробу! (Спокойно добавляет.) Я сказал: на пробу!

Граф. Мой дорогой Альбер, поверьте, мы бесконечно признательны вам за то, что вы для нас сделали.

Графиня (едко). Вы теперь, возможно, будете пользоваться своим положением, чтобы унижать нас, мстить за свои былые унижения.

Альбер (спокойно). Нет! Потому что вам никогда не удавалось меня унизить! Вы, конечно, думали, что унижаете меня, но это был ваш буржуазный взгляд на вещи! Слугу унизить нельзя, во всяком случае, так, как вы это делали. Когда вы начинали важничать, вылупив на меня свои двойные зенки, я только посмеивался. «Да, госпожа графиня. Хорошо, госпожа графиня». Место было теплое, платили вы хорошо, а я знал то, чего вы не знали. Например, ваш кофе… Припоминаете, вы мне говорили: «Альбер, как это получается, что кофе всегда горький?» — «Я не знаю, госпожа графиня», — отвечал я. Глупости, я очень хорошо знал. Я писал в ваш кофе.

Графиня (собирается упасть в обморок). О! Это слишком! Кресло мне!

Альбер (холодно). Кресло позади вас. Подвиньте его сами. Вы еще и не то узнаете… Вот такие мелочи помогали мне переносить капитализм. Я только не надеялся, что когда-нибудь смогу вам сказать, что писал в ваш кофе. Революция дала мне такую возможность. Вот и все.

Баронесса (тоном девочки, которую обидели). Теперь вы становитесь важным человеком. Так вот, я желаю, чтобы у вас был слуга, который бы тоже писал в ваш кофе! Вот вам!

Альбер (внезапно становится приветливым). Не будьте такой злюкой, тетушка Мина. Всего три капли! А впрочем, вам нечего жаловаться. Разве ваш кофе, тетушка Мина, был горьким?