Санкт-Петербургский бал-маскарад. Драматическая поэма (СИ) - Киле Петр Александрович

           МАКСИМОВА Как пионерка, комсомолка, скажешь?             ВАСИЛЬЕВ Такою ты росла, как зов и счастье, Стремленье к совершенству в каждом шаге, Как в жизни, так на сцене, в фуэте!           МАКСИМОВА В прыжках подняться выше – к красоте, Когда полет в сердцах людей все длится!             ВАСИЛЬЕВ          Но сердцем встрепенулся до волненья Я на балу, на новогоднем, в школе, Когда вошла ты в зал, сияя счастьем, Пленительным до головокруженья!            МАКСИМОВА Сама я влюблена была в весь мир, А он сосредоточился в Володе, Который вдруг решился на признанье, Заговорил как будто бы стихами!              ВАСИЛЬЕВ Я речь готовил прозой, вдруг стихами Выходит, словно в шутку на балу, Замолк в испуге: засмеется Катя, - И все пропало: жизнь, - а с нею сцена!            МАКСИМОВА Что я могла сказать? И я люблю? Да отвечать ведь надобно стихами? И тут решилась я на реверанс, Как в шутку иль в насмешку, но всерьез, Склоняясь так, взволнована до слез.              ВАСИЛЬЕВ И мы умчались, закружившись в вальсе!            МАКСИМОВА По возрасту Ромео и Джульетта!              ВАСИЛЬЕВ По внешности Ромео и Джульетта!            МАКСИМОВА И десять лет Ромео и Джульетта, Ах, не на сцене, в жизни при Большом Театре, с фуэте – как труд и слава.              ВАСИЛЬЕВ Увы! Уланова еще на сценах Театров мира покоряет всех. Любимый педагог, она, Джульетта, Тобою занята, ролей хватает, Пусть ты Джульетта юная, как дочь.            МАКСИМОВА Так годы юности и промелькнули.

В интерьере Розового павильона, заполняя его, мелькают сюиты то из балета «Жизель», то «Спартак», то «Анюта»…

«Спартак» - прямой заказ, как он удался?

            ВАСИЛЬЕВ

«Ромео и Джульетта»  - то ж заказ? О, нет! Искусство Возрождения В России – и «Анюта», и «Спартак».

Царское Село. Камеронова галерея. На площади внизу, на разных уровнях лестницы и вверху среди бюстов снопы света выхватывают знакомые нам образы, участвующих то в карнавальном шествии, то в танце.  Музыкальное и световое сопровождение создает феерическую атмосферу празднества, в котором принимают участие персонажи различных эпох. В нарядах женщин выделяется, как античность, русский ампир.

Музыка звучит торжественная, с нотами вселенского апокалипсиса. На средней площадке лестницы рояль, за которым священнодействует Скрябин в унисон с игрою света в небесах.

          ХОР ЖЕНЩИН Перикл с Аспазией в движеньях танца Задумчивы, исполнены величья, Но и веселость светится в глазах! А вот и Гамлет, с ним Офелия, Вся убрана цветами, словно Флора, Исполнена печали и любви… Здесь Остроумова и Лебедев – Вновь юны, гениальны и несчастны, Вне жизни света, в муках творчества, Как фуэте у пленников балета. Максимова с Васильевым танцуют, Как все в ряду, в изысканных костюмах, С иголочки, парижских кутюрье, С изяществом простых телодвижений И с грацией любви, как благодать, Сходящая на публику с небес Весенних, в белоснежных облаках. Какою долгою казалась жизнь Со счетом лет, а все уж промелькнуло, Умчалось, как весна заветная Во возрасте Ромео и Джульетты. Припухлость щек и жизни полнота В ногах и туловище – красота Девичья, как в избытке для балета, - В замужестве спасение и счастье! В зените творческих удач и славы, Казалось, с опозданием свобода Пришла и к нам… С распадом Родины, С разрухой, с разграблением страны И с погружением в Средневековье? И в чем тут благо? Как нам рассудить? А с новым обращеньем торжествует Не Бог, не Правда, - Золотой Телец. Великая эпоха закатилась!

      Музыка вселенская звучит.

КАРТИНА ШЕСТАЯ

Санкт-Петербург. Петропавловская крепость над Невой. Ночь. В чердачном проеме одного из зданий напротив по Дворцовой набережной свет лампочки освещает лицо, голос которого разносится, как суфлера, тихо, а мы воочию видим и слышим все происходящее, как на сцене бытия.

        ГОЛОС ПОЭТА Угасли шум, стенанья, суета.        Высоко, у креста, В лучах зари над невскою твердыней        Недвижно ангел стынет. И в отсвете небес алтарь. Мир праху твоему, последний царь!     Да почиет людская злоба У обретенного тобою гроба       В пристанище царей, Где льются фимиам и сладостный елей.      Но, чу! Иль это наважденье?         Как будто в наводненье,      Всплывают с грохотом гробы, И крышки прочь... О вещий знак судьбы! Восстал царь Петр, вскипая гневом: «Мы здесь, - промолвил, - меж землей и небом Не токмо, исстрадавши, спим, - Отечество, как ангелы, храним Со всей российской ратью, Победами увенчанные, к счастью. Но ныне все не так, как встарь. Броженье возбудив в народе, царь          Отрекся от престола... Смотрите-ка! Явился наконец Никола.      Во след ему хвалу поют.      Да у царей свой суд!» Восставшие из гроба в облаченьях царских, Воистину живые, в красках ярких,     Признать не могут мертвеца: Костей не досчитался и венца, Величья ни в осанке, ни в движеньи, -     Лишь тени смутное свеченье.     «Таков он был - ни то ни сё,     Зато и проворонил всё, - Сказал один из Александров - Третий,      Могучий, в скорбной речи. - Стрелять любил он по воронам, А словно целил по коронам Властителей небесных и земных, И всей семьей сошел за таковых!» «Отец! - взмолился сын. - Я слаб и грешен.         Но ныне я утешен, Причислен к сонму государей вновь,     Народа ощутив любовь             И покаянье, И с верой пробужденной воздаянье...» «Народу ль каяться? Не ты ль отрекся сам И предал власть, врученную царям?» - Вся вспыхнула Екатерина, из принцесс, Взошедшая на трон не без чудес. Петр Третий тут расхохотался: «Как же! Ты прост, старик, но не дурак же? Как загнанных в походе лошадей, Царей, ославив, убивают у людей!» «Да, участь их жалка, - Екатерина Перевела смущенный взор на сына,     И Павел весь затрепетал, Как будто вновь удавлен, и упал; С главы его скатилась не без звона          Российская корона; Ее немедля поднял внук примерный - О две короны Александр Первый, Недаром впавший в смутный мистицизм,      Так был повержен романтизм. - О них поныне мало кто не стонет.      Но всяк своей судьбы и стоит!» «Но никому нет дозволенья убивать!» - Новопреставленный осмелился сказать. Тем вызвал лишь глухое раздраженье У царственных особ и поношенье: «Расстрел рабочих, шедших на поклон, Не ты ль затеял?» - «Кто же? Он!»- «Он сделал хуже! - возроптали строго. - В сердцах людей убил он веру в Бога!» - «Сведя жену с разгульным мужиком,        Что возомнил себя Христом, Поверг страну в такое разоренье, Что в ужасе сам принял отреченье!» «А вы не мало крови извели, цари? - Оскалил зубы череп. - Что ни говори,              Не чрез злодейство      Я принял царское наследство...»      «Речь не о том. И не о нас, - Вскричали разом все. - Пришел твой час!»        И свыше вдруг, у царских врат,        Где все сиял пылающий закат, Раздался Хор - не голосов предвечных,        Не ангелов, а словно певчих, Сбежавшихся взглянуть на сбор царей              И речь ведущих все смелей. «Злодейство на злодействе. Горе! Горе! -          Запричитали в Хоре. -          Однако новости тут нет.          На том стоит весь свет.          Глядите, что такое?»      Свиваясь, как в пчелином рое, Заполнили собор великие князья,      И стар и млад - одна семья.      Цари у алтаря - на сцене,      И сонм теней, как на арене, И вьются херувимы из детей,      Амуры тож - не без затей. Театр и церковь - до высот вселенских           И бездн кромешных.       Цари меж тем, затеяв спор,       Ведут опасный разговор.       «Какая слава у меня была б, -       Сказала весело Екатерина, Моложе становясь и хороша, как Фрина, - Когда бы заточил меня он в монастырь Молиться за него и соблюдать посты? -        Царь Петр безгневно усмехнулся, А Третий в злости запоздалой изогнулся. - Сыны России возвели меня на трон...» «Нет, в Вавилон, - раздался стон, - По праву и природе быть блудницей. Зачем еще соделалась царицей?» «России во спасенье! Женщины, как век,         Страстям подвержен человек.         С царей, как с воина во поле,         Спроси державной воли.         Иначе государь, как вор,         Посеет смуту и раздор, Что ныне сотрясает государство, С явленьем новым мертвеца на царство,         Чья окровавленная тень              Упала на плетень!» «О милосердный бог! - воскликнул Павел Первый,          Величия исполненный и нервный. - Роль Гамлета играл полжизни я, Решая горестно загадки бытия, У трона матери, муже-цареубийцы, Не смея с подлостью сразиться Из благородства, - доброхот! Таков ли был безумный Дон-Кихот? Я не отрекся, предан матерью и сыном, Расстался я, безвинный, с миром.       И ныне я в Раю и рад,       Что вас нещадно гложет Ад!» «А черт не так уж страшен, как его малюют, -       Съязвила мать  на шутку злую. -       На свете не один монарх Не может жить и править, как монах.       Куда важней его служенье: Я сеяла в России просвещенье, Как Петр Великий, следуя во всем Его примеру - в малом и большом!» Тут Павел выступил, царь-рыцарь,           За честь свою сразиться           С одним из сыновей, Но тот, как встарь, с ним справился скорей,           Не вынув даже шпаги,       Без помыслов высоких и отваги,       На миг представ в толпе теней,       Пылающих в когтях чертей.       «Я не хотел, но долг державный Превыше, - сын заговорил преважно, - Химерами, как рыцарь, увлечен, Наполеону царство уступил бы он, Чтоб кончить дни на Мальте или в Риме, И царство зверя восторжествовало б в мире. Но Провидению угодно было то, Чтоб я взошел немедля на престол Европу возродить в годины злые, Ко славе и могуществу Россию, С расцветом всех искусств, что с именем моим          Век назван золотым!» «Все это было бы прекрасно, без сомненья, Когда б не дух свободы!» - с возмущеньем Воскликнул Николай (у брата трон         Перехватил  без крови он,         Но, смуту породив нежданно,         Он потопил в крови восстанье).         «Брожение в умах с тех пор         Не утихало, - ропщет Хор. - И бесы закружились над страной,         Гонимы отовсюду Сатаной. Как ныне вновь слетается их стая,        Что туча без конца и края...» Но свет из поднебесья просиял, Нездешний, лучезарный, как кристалл! Разверзлись своды, возносясь до неба, И, как жилище бога света Феба, В неизмеримой вышине возник чертог,           Как света дивного исток. «То Рай!» - цари в восторге прошептали. «Нет, Ад! - про то иные уж прознали. - Над преисподней высится дворец, Гордыни Люцифера и трудов венец. А у подножия, где луг зеленый, - Рай,      Как милый сердцу сельский край!» О, чудеса! В неимоверной высоте, Где свет сияет в несказанной чистоте,      Как птицы, ангелы кружатся, Встревоженные, и чего же им бояться?      Иные на врата садятся У райских кущ, и ими пробужден Апостол Петр вздыхает: «Сон Послеполуденный зачем прервали? Как в вечности миг сладок, если б знали!» «Святой! Не поворчать не можешь ты. Сон сладок в юности, как и мечты, - Один из ангелов ответствовал премило. - Знамение! Восстали из могилы Усопшие цари и чинят суд.         Не твой ли это труд? -      И ангел изогнулся плавно. - Смотри! Собор святых Петра и Павла,         Святилище царей, Он весь в лучах негаснущих свечей, Несущихся, как свет небесный Бога,      Из Люциферова чертога!» «Что ж вновь задумал сей неукротимый Дух? - Святой склонился к размышленьям вслух. - Безустали, в трудах изнемогая,      Чертог вознес повыше Рая, Куда он вызвал старых мастеров Из райских сфер и адовых кругов, Чтоб их наследье сохранить нетленным, Чарующе, извечно вожделенным; Пылают здесь их память и восторг,      Всего прекрасного исток!» «Святой! - взмолились ангелы. - О Сатане ли      Ведешь ты речь? Мы разумели, Что Сатана и Люцифер - лицо одно, И зло творить Деннице суждено...» У райских врат предстал апостол Павел. «Святой! - воззвал он весело. - Ты ныне вправе      Меня здесь выпустить на луг.      Ведь я не пленник и твой друг!» «А, римлянин! Соскучился о битвах?» - «Легко ли вечность проводить в молитвах?»      Вкушая радость редких встреч,      Святые повели такую речь, Что даже ангелы впадали в удивленье,          Пожалуй, и в волненье. «Да, верно, Люцифер не Сатана.      Ведь сущность в имени дана!» - «Он демон, претерпевший измененья С языческих времен и превращенья От всяческой хулы и клеветы,      Дитя любви и красоты!» - «Ужели он Эрот, мальчонка резвый, В делах любовных милый и предерзкий?» - «Он возмужал в скитаньях без конца. Теперь он, видно, мастер, весь в отца!»      «И он-то соблазнитель Евы,          Невинной в женах девы?      И простодушного Адама? С ним, верно уж, не оберешься срама!» -      Зарделись ангелы, из тех, Кого влечет, как тайна, первородный грех, О чем так много говорилось всуе, Что даже и святым взгрустнулось. «Так, что же, Люцифер не Сатана?» - Святые словно пробудились ото сна.      «Дух возмущенья, Дух растленья -      Две ипостаси, без сомненья,      Как церковь учит, Сатаны!» -      «А Люцифер, что, без вины?» -      «Нет, Люцифер - Дух возмущенья;      За ним повсюду Дух растленья:            Соблазн и грех -       Его призванье и успех!» -      «Да, вся история - то сфера      Не Сатаны же, Люцифера.      Он князь земного бытия,          Как здесь - мои края!» «А бес вещал, как сын зари пленился Евой,      Нагой, прелестной в женах девой, - Апостол Павел даже крякнул, так, слегка, -      Из света соткал он шелка. Как юная жена преобразилась! И наготы Адама устыдилась, Сияя прелестью волненья и мечты,      Любовь и символ красоты!» «Святой! - взмолился Петр. - Что Ева, как Венера? Сей образ неудачен для примера!» «Что делать? - Павел отвечал. - Увы! Все женщины от века таковы. Адам, смущенный, взволновался тоже. Лужок, цветами убранное ложе, Влечет его, укромный уголок, Куда жену, как мог, он уволок.      «Адам! Что это? Похищенье?» -      Смеялась Ева в восхищенье. И бес здесь был. Он изумился всласть, Обретший над людьми такую власть,           Какой у Бога нет И гасит даже Люциферов свет. И Сатаной в космической пустыне      Явился он в своей гордыне. Прислужник Люцифера и палач, Он сеет на Земле разврат и плач. По человечеству справляет тризны, Лишив его, как Рая, и отчизны!» «Что ж ныне происходит на Земле,      Погрязшей искони во зле?» - Апостолы со светом дивным в взоре Явились, словно бы воочию, в соборе. Цари, собравшись вместе все впервые,      К тому ж, кажись, совсем живые,      Рядясь в блистательный наряд,      Признали сбор за маскарад            И закружились в танце       В веселом и печальном трансе; Глаза едва полуоткрыты - страх       Пугает вновь оживший прах.            «Нет, право, что же это? - Вновь юная стоит Елизавета;            Когда придет ее пора, Взойдет на трон как дщерь Петра. -      Причуда? Ассамблея в церкви?      Отец! Могу ль глазам я верить?      Здесь явь, иль детства наши сны?»             «То бал у Сатаны! -      Царевич Алексей степенно             Возник из тьмы застенка,             Где провалился прямо в Ад,             А думал, в райский сад. - Шабашем ведьм его зовут иначе. Соблазн и грех - для высшей знати!»      «А, сын, что восхотел в цари      Ценой предательских интриг,      Чтоб только рушить без оглядки       В России новые порядки! -       Царь Петр, нахмурясь, воспылал,       Бросая взор на пышный бал. -       Царей сих не было б в помине,       А с ними и России в мире.  Убегши к цесарю, до Карла не успел...       И вновь явиться ты посмел?              Уж не твое ли семя Вспять повернуть в России тщится время? Уродству и юродству лишь почет.              А красота - не в счет? Нам в радость труд и маскарады тоже,              Все то, что вам негоже!»      И снова загремел оркестр      В высоких сводах и окрест. Все тени закружились в вихре вальса. На сцене Александр Второй один остался,             Не глядя на жену, Не в силах, видно, вынесть не вину, А неизбывную тоску о милой, С которой разлучен могилой      И венценосною судьбой,      С концом ужасным, - сам не свой. «Зачем мне гроб с венками золотыми,                  И плач, и гимны,                  Когда я одинок,                  Без рук, без ног?» - Казалось, говорил, тоской влекомый,      Весь в пламени от взрыва бомбы.      Эдем и Ад в груди его,      И чье здесь, Боже, торжество? «Послушайте! Что здесь опять такое?      Веселье, танцы - все живое! -               И Хор беспечно рад. -               Да это маскарад!» - «Все в головокружительном движеньи!» -      «Иль это чудо воскресенья?» -      «Кто ж сотворил его, скажи?» -      «Не знаю. Только это жизнь,      Не то же странное явленье                   Восставших теней,       Из праха сотканных на миг,                   Как пыль из книг...»      Нежданно с вышины, как птица,              У царских врат садится       Могучий лик из высших сфер, Как ангел у креста. Ужели Люцифер?      «Не царь ли Петр поставил целью,              Не предаваясь зря безделью, Создать породу новую людей? -              Изрек нездешний без затей. -              В трудах и в хороводе,       Как принято в простом народе,              Растет строй новых чувств,              Основа всех искусств,              Когда и Бог от века -              Созданье человека,                    Его венец.      Он смертный, вечности творец!» «Ну, эту заумь как понять?» - «Ах, кто ты?» -      Из Хора вопрошают без охоты, Боясь и Люцифера без вины,                   Как Сатаны. «В чреде веков родился новый мир, Но сей, как грезы юности, кумир      Повержен ныне и в руинах,      Как Рим и Древние Афины, Предательством властителей, какого свет      Не видывал с начала лет.      И гибнет, гибнет населенье      Под вой кликуш о возрожденьи, И оклеветана прекрасная страна!      Так торжествует Сатана.           Подкинув чьи-то кости,      Наведался сюда он в гости, Уж мня себя царем всея Руси, Да содрогнулся свет на небеси!» «То свет из Люциферова чертога      Собор заполнил до порога      И своды поднял до небес?» -      Хор вопрошает, ну, а бес:      «Здесь чуда нет. Преображенье      Свершает свет и воскресенье,      И плоть из света, словно мысль, Легка, воздушна, восстает из тьмы.      И души, возносясь в эфире,      Жизнь обретают в новом мире!»             «Как! Здесь не суд царей,             А празднество скорей?» -      «И труд, и празднество в почете       В дерзаньях мысли и полете! -       И сей мудрец из высших сфер Унесся ввысь, кивнув. - Я Люцифер!»