Мартин МакДонах - Безрукий из Спокана
Мервин. Я пришел сюда, потому что слышал шум. Я обязан это делать. На любой странный звук реагировать.
Кармайкл. На стоянке что-то взорвалось, сходи, проверь.
Мервин внимательно смотрит на Кармайкла.
Мервин. Слушай, дружище, ну ведь я знаю, что это не так. Я не тупой.
Мервин напрявляется к двери. В этот момент в неё начинают нервно барабанить. Кармайкл жестом призывает Мервина открыть дверь. Вбегает Мэрилин, 22-летняя весьма симпатичная девушка. Её трясет мелкой дрожью, у неё в руках бумажный сверток, плотно, крест-накрест заклеянный скотчем.
Мэрилин. Достала, блин! Достала я твою грёбанную руку! А теперь отпусти его, слышишь, ты!? Где он? Это что за хрен с тобой? А, чувак в боксерских трусах. Что ему тут надо?
Мэрилин швыряет сверток на кровать. Пауза.
Мервин. Я всего лишь проверял, что был за выстрел. Я пойду, если я вам больше не нужен.
Опечаленный Мервин выходит.
Мэрилин. Что он проверял?
Кармайкл. Говорит, стрелял кто-то.
Кармайкл поднимает с кровати сверток.
Мэрилин (в страхе). Где он? Ты обещал, что не тронешь его.
Кармайкл. Знаешь ли ты, Мэрилин, как долго я её искал?
Мэрилин. Я, кажется, тебе задала вопрос: где он? Говори, ты, чёрт однорукий?
Кармайкл медленно поворачивается и пристально смотрит на неё.
Мэрилин. Не, не, просто чёрт…
Пауза. Кармайкл лениво показывает на шкаф, находящийся за Мэрилин, — тот, в которой он только что стрелял.
Мэрилин. И что он там делает?
Кармайкл. Я бы тоже хотел знать. Но знаю точно, что не танцует.
Кармайкл медленно, осторожно разворачивает сверток. Испуганная Мэрилин подходит к шкафу, неуверенно открывает дверцу и заклядывает внутрь. Затем падает на колени, закрывает рот ладонью.
Мэрилин. Что ты с ним сделал?
Кармайкл. Ничего.
Мэрилин. Он без сознания.
Кармайкл. Да ладно, в сознании он!
Кармайкл подходит к шкафу и заглядывает в него.
Кармайкл. Да, ты права. Без сознания. Упал духом, когда я в него выстрелил.
Мэрилин пристально смотрит на Кармайкла, он возвращается к свертку.
Кармайкл. Я выстрелил ему примерно… в голову.
Мэрилин. Что ж ты творишь-то?
Кармайкл. Да ужас.
Мэрилин. Помоги мне вытащить его отсюда.
Кармайкл. Эй, слушай: твой парень, ты и вытаскивай.
Приложив недюжинные усилия, Мэрилин неуклюже вытаскивает тело наружу — это Тоби, чернокожий парень лет 27-ми. Во рту кляп, немного крови на голове. Мэрилин вытаскивает кляп, бьет его по щекам, Тоби постепенно оживает, шевелится, стонет.
Мэрилин. Тоби, ты меня слышишь?
Кармайкл. Чёртов пидорас.
Мэрилин. Он не пидорас! Тоби?
Кармайкл. А имя, как у пидораса!
Тоби приходит в себя, осматривается, тихо рыдает.
Кармайкл. Видишь? Ревёт! Я ж говорю: пидорас.
Тоби. Я не пидорас.
Кармайкл. А кто рёвет-то, я что ли?
Тоби. Слушай, даже самые сильные люди иногда плачут, ты не знал? В особенности, когда их запирают в шкафу и стреляют в голову!
Кармайкл. Что? Это я что ли в твою голову выстрелил?
Тоби. Ну, мимо головы, какая разница!
Кармайкл. Выстрелить в голову и выстрелить мимо головы — это для тебя одно и то же, что ли?
Тоби. Ну, я же испугался!
Кармайкл. Было от чего испугаться, старик! В этом и суть! Поэтому ты и ревешь как пидорас.
Мэрилин. Что ты тут к нам со своей гомофобией прицепился? Вон рука твоя лежит, да? Пошли отсюда, Тоби.
Тоби. А он отдал тебе пятьсот баксов?
Мэрилин. Тоби, пошли отсюда поскорее и забудем об этом кошмаре.
Кармайкл, наконец, справился со свёртком. Внутри него оказалась высохшая, скрючившаяся, жёсткая, темнокоричневая кисть. Кармайкл пристально изучает её некоторое время, покачивая головой.
Тоби. Нет, я так не согласен. У нас была договоренность. У нас бизнес. Мы отдаем ему его руку. Он отдает нам пятьсот баксов.
Кармайкл. Хотите услышать историю, как я эту руку потерял? Иначе свои пять сотен не получите.
Мэрилин. Да не хочу я ничего слышать.
Тоби. Мы хотим только твои деньги.
Кармайкл. Нет, вы оба сейчас послушаете мою историю.
Тоби. Так я и знал.
Кармайкл. Это случилось ровно двадцать семь лет назад, день-в-день почти что. Молодой паренёк семнадцати лет или около того жил в городе Спокан, штат Вашингтон. Однажды он играл сам с собой в мяч недалеко от дома его матушки. К нему подвалили шестеро быдловатых мерзавцев, которых он совсем не знал и они не знали его. Они взяли его зашкирку и потащили на очаровательный пустырь за городом, у холма, туда, где стоял железнодорожный мост через реку. Без единой на то причины, без объяснений, без единого даже слова они положили руку этого юноши на рельсы… А этот паренёк был я, я, говорю вам… они силой прижали его к земле, он кричал, вырывался, как это делал бы любой на его месте. Грузовой поезд приближался, он уже был совсем близко, вон из тех сосёнок выбирался. Эти твари заставили парня смотреть на этот поезд. Но даже в этот момент он все еще надеялся, где-то глубоко внутри своей души он надеялся, что они просто шутят. Но они не шутили, и паренёк с ужасом видел, как поезд грозно, неумолимо приближался и даже как он мгновенно и чисто отрезал кисть по запястье. И он, истекая кровью и крича, смотрел ему вслед: как поезд убегал вдаль, на станцию Спокан и мчался себе дальше на запад, ничего не замечая вокруг. Подонки подняли отрезанную руку, эти отбросы человечества, и забрали её с собой, а когда они отошли на три сотни ярдов, они обернулись, усмехнулись и, что бы вы думали, они сделали? Они вежливо попрощались с парнем. Они попрощались с ним его же рукой. Сделали ему ручкой, так сказать. Больше он их не видел. До поры до времени, разумеется. Как вы думаете, как чувствовал себя паренёк в этой ситуации? Когда с ним прощаются его же рукой, издалека. Как бы вы себя ощущали?
Тоби. Не очень хорошо. Так что ли?
Кармайкл. Да, ты прав, не очень хорошо. Совсем не хорошо. Но внезапно парень перестал плакать. Он не был пидорасом, он поджарил культю на огне, чтобы кровь не текла ручьями — он вспомнил, что видел способ где-то в комиксах. И это на удивление сработало, он лежал и думал, что умирает. И тогда он решил, что, если не умрет, то посвятит весь остаток жизни двум вещам. Отыскать то, что по праву принадлежит только ему. И отомстить тем тупорылым тварям, которые сотворили с ним весь этот кошмар без всякой на то причины. Всех этих гопников я уже упокоил. Если кому-то оно надо, теоретически можно отыскать их черепа, но вот опознать трупы уже будет сложно — на них, как говорится, лица нет. Но руки моей… как ни сложно догадаться, с ними не было. Перед тем, как они подохли, я заставил их назвать имя человека, которому они якобы продали мою руку. И я нанёс ему визит. Из шести рук, которые он мне показал, ни одна не была моей. И тогда он дал мне имя человека с Востока, который может мне помочь, он в свою очередь дал мне имя человека с Запада, который тоже мог бы мне помочь. И вот так я колесю по всей Америке двадцать семь лет, и хочу просто, чтобы вы меня поняли, чтобы оценили масштаб той катастрофы, драмы, свидетелями которой вы невольно стали. Я потратил лучшие годы своей жизни на то, чтобы найти нечто. Торговался с грязными уличными мошенниками, искал торговцев трупами на блошиных рынках и в засранных лавчонках с тараканами, во всех злачных местах, я спускался на дно нашей загнивающей нации и общался с отребьем. Я искал нечто, о чем они, возможно, знали, может, своровали где мою руку, что добром бы для них не кончилось, потому что она им никак пригодиться не может, они не смогут её водрузить обратно, не смогут что-нибудь «взять» ею, но они же не придурки в самом деле. Ну, вот нашли они её и успокоились, вот она — их, им принадлежит, но на самом же деле не им! И вот после всего этого кошмара, после этих поисков и путешествий я стою перед вами, после очередного броска игральной кости, и снова вижу, к чему приводят все мои розыски… Да, это рука нигера… Не так просто этот финик мне принять, но придется согласиться. Вы мне подсунули руку сраного нигера, а я просил вас принести мне мою руку. Довольно трудно, друзья, обвести меня вокруг пальца. Я немного расстроен, скажу вам откровенно.
