Мартин МакДонах - Безрукий из Спокана
Тоби. Я имею в виду, дорогая, что мы можем попытаться открыть его, взять что-то оттуда и бросить…
Мэрилин (оставляет попытки что-либо сделать). Будешь еще издеваться, Тоби, и я…
Тоби. Просто достань чемодан, детка! Иначе мы взорвёмся как сектанты в Уэйко[5].
Мэрилин (снова пытается дотянуться). «У тебя что ПМС?»… Скажи спасибо, что я тебе не врезала по яйцам тогда, когда ты плакал, как чёртова баба…
Тоби. Чемодан, дорогая, чемодан… Сосредоточься!
Мэрилин. И почему ты, черт тебя подери, мне ничего не сказал про другую руку?
Тоби. Какую другую руку, черт тебя подери?
Мэрилин. Руку на самой верхней полке холодильника.
Тоби (пауза). Ты что, издеваешься?
Мэрилин. С татуировками.
Тоби. Нет никакой руки с татуировками! У меня вообще нет никаких идиотских рук!
Мэрилин. Ах, теперь у тебя уже нет никаких идиотских рук!
Тоби. Чемодан, Мэрилин, ну пожалуйста…
Мэрилин. Я не сдвинусь с места, пока ты мне не объяснишь, что это за дебильная история с дебильной татуированной рукой и вообще что это за история!
Мэрилин садится на пол. Тоби стонет.
Тоби. У этого парня все пальцы в пластырях. Я и подумал, что под ними татуировки. Не так было сложно догадаться! Чёртов ублюдок весь в татуировках. Было несложно предположить, какие у этого чёртова ублюдка татуировки: на одной руке LOVE, а на другой HATE. Любовь и ненависть! Так и оказалось у этого козла! Есть такая тема про этих ублюдков: они, блин, типа не такие, которые будут татуировки с китайскими иероглифами на щиколотку себе колоть! Вот поэтому было элементарно догадаться, что на его отсутствующей руке было написано HATE, а на той, что осталась, — LOVE!
Мэрилин. Но как ты узнал об этом?
Тоби. Просто банально, мать твою за ногу, догадался. А теперь можешь ли ты достать этот чёртов чемодан, ну, пожалуйста, дорогая? По-жа-луй-ста.
Мэрилин. Стой, погоди, дай мне разобраться. Он бежит в наш дом за своей рукой… а там никакой руки-то и нет. Это же его в настоящее бешенство приведет, слово даю.
Тоби. У тебя уже почти получилось. Нам нужно спешить. Дорогая, попробуй еще раз.
Мэрилин покорно ложится на пол и пытается снова. Медленно-медленно чемодан сдвигается с мертвой точки. Теперь до чемодана может дотянуться Тоби, если сильно постарается. Он, как может, пытается это сделать. Мэрилин встаёт.
Тоби (надрываясь). Господи Иисусе, да что же там такое?!!
Мэрилин. Я же тебе говорила, а? Да еще и воняет чем-то… Невыносимо.
Тоби (пытается открыть чемодан). Да что он туда наложил-то, какого дерьма?
Чемодан внезапно открывается сам, и из него вываливается сотня человеческих рук. Одни мумифицировались, ссохлись, другие слиплись, еще одни в клейкой жиже, гниющие, иные совсем новенькие, иные синюшные, иные окровавленные, иные без кожи, некоторые руки по локоть, а некоторые вообще отрезаны от плеча, есть и просто несколько пальцев на кусочке кожи. Есть даже детские ручки, как это ни печально.
Мэрилин. Ааааааааааааааа! Оооооооооооо!
Тоби. Господи Иисусе, этот чувак везде с собой таскает чемодан с сотней рук. Зачем ему это?
Мэрилин. Тут же детские ручки, Тоби. И они еще свежие. Детские ручки!
Тоби. Ну, господи, Мэрилин, кто еще может разъезжать по Америке со сраным чемоданом, полным детских рук и еще других всяких, как не полный козел, дебил и урод?
Мэрилин. Так что мы теперь делать будем?
Звонит телефон. Они смотрят друг на друга. Тоби медленно, как может, тянется к телефону, затем, отчаявшись, хватается за провод и поттаскивает аппарат к себе. Телефон падает с прикроватного столика, с треском стукается об пол, трубка отлетает, звонки прекращаются. Тоби дергает шнур на себя, тянется в полную силу и, наконец, овладевает трубкой.
Тоби. Хмм… алло?
Слушает голос из трубки секунд десять или больше, качая головой.
Тоби. Хмм… послушайте, повисите немного на трубке. Секундочку. Благодарю вас…
Пауза. Тоби прижимает трубку к груди, поворачивается к Мэрилин.
Тоби. Эй… слушай. Это его мама. (Пауза.) Она рыдает. Истерически. (Пауза.) Что мне ей сказать?
Тоби и Мэрилин смотрят на руки, разбросанные по сцене.
Затемнение.
Сцена вторая
На видеоэкране — укрупнённое изображение горящей на канистре свечи. Мервин стоит рядом и произносит монолог.
Мервин. Как жалко бывает, когда рядом нет обезьянки. Вам бывает жалко? Мне бывает. Причем без шимпанзе как-то менее жалко, а лучше всего, больнее — когда рядом нет гиббона. Или кто там еще у них бывает? Что с ними делать, если они у тебя дома живут? Ну, полазят они везде, всё потрогают. Да. Ну, купите им связку бананов. Они вообще эти бананы хоть едят, или это стереотип? Или им эти бананы до фени? Об этом ведь пресса не пишет совсем. А в зоопарки я как-то уже не хожу, должен признаться сразу. Был когда-то пару раз еще юношей, когда особенно делать было нечего. Но постепенно зоопарки стали меня прессинговать, понимаете? Я приходил туда сильно пьяным, но было еще хуже. Потому что в пьяном виде я только и думал о том, что животных надо спасать, вызволять из беды, а на самом деле никого я не спасал, чёрт, и все это превращалась в бесполезную болтовню и шатание. Единственное, что я мог себе позволить, — протянуть пальцы в клетку к гиббону через решетку и позволить ему или ей потянуть меня за них. И мне совсем не было страшно за свои пальцы! Гиббон словно бы всё понимал: что я пьян и что мне нужна человеческая поддержка. Его глаза словно бы спрашивали, отчего я пьян, по какой такой причине. А я как бы говорил ему: «Бог мой, посмотри, что они с тобой сделали. Посадили в клетку, в которой ты не хочешь сидеть, заставляют тебя пальцы тянуть, а тебе сейчас надо бы дома быть, в джунглях, и не тянуть ничего, чего бы ты тянуть не хотел». Может, бананы с ветки тянуть или другого гиббона за хвост. А еще я думал так: Неужели каждая одинокая мартышка в каждом зоопарке в каждой стране мира засыпает ночью и думает: «Слушай, парень, не хочу я в этой клетке сидеть, дергать алкашей за пальцы, ничего не зная о том, что творится на белом свете, а хочу я дома быть, в Африке или где-нибудь еще, где джунгли есть, перепрыгивать с ветки на ветку, бананы лопать или еще что». А еще я думал: «Э, нет, каждую ночь, когда они засыпают, они мечтают так: „Вот я вернулся, я уже дома, я ем бананы с ветки“. И бац! Каждое утро просыпаются в чертовой Аризоне. И рядом — пьяные дебилы». Затем я позабыл зоопарки и начал жрать амфетамин. Из-за него меня замели, потом освободили под поручительство и вот теперь я здесь вынужден работать, в долбаном отеле, под страхом нового ареста. Так и живу до сих пор. А надо вам сказать, ребята, что это адская мука в отеле работать. Кто захочет тут работать? Ну, разве что извращенцы какие, которые любят отели. Я все время хочу, чтобы здесь произошло что-то невероятное, понятно вам? Может, шлюху какую-нибудь на нож посадят, а я её спасу. Или две лесбиянки друг друга покалечат. Так я ж не против, всё равно их спасу! Надо ходить за людьми, заботиться, даже если они немножко не такие, как мы. Может даже, мне медаль вручат от какой-нибудь ассоциации лесбиянок. «За спасение лесбиянок». Есть у них такие медали? Должны быть. (Пауза.) Я всегда хотел, чтобы у нас случилось что-то подобно тому, как у меня однажды в школе было: кровавая бойня. У вас такого не было в школе? У меня было. На обычных уроках, на которых вообще всегда скучно и ничего такого интересного. А это было нечто, словно наваждение какое-то. Да, наваждение. Двое перевозбужденных подростков ворвались в школу и начали палить по всем подряд, что-то в их жизни их очень расстроило, понимаете. Ну, может, на тренировках там у них чего-то не вышло или что там вообще еще? Ну, это же любого из себя выведет. И вот они вошли к нам прямо в военном камуфляже, хотели как-то выделиться, а я всегда мечтал быть очень отважным и спасти кого-нибудь. Ну, может, не всех, потому что со мной же будет явно не так кошмарно, как эта школьная резня в моем детстве, когда они положили человек двенадцать. И тогда бы я, истекая кровью, загородил им дверь, лежал бы с пробитой ногой, а пули бы так и свистели через дверь. Или через окно. Знаете что? Я бы не посмел умереть, не успев совершить чего-нибудь храброго! Но я точно не хотел бы, чтобы мне голову прострелили в самом начале бойни и я бы уже никогда не узнал, чем же всё закончится. Это как-то подло. Сидеть за партой, решать алгебру и… бац! — больше ничего нет. Ты просто жертва школьной бойни. Но, богом клянусь, многие из тех, кто спасся, и даже те, кто сделал что-то храброе, если бы их после всего этого кошмара спросили, что бы они предпочли, они бы ответили, что хотели бы обычного нормального школьного дня, чтобы они, скучные, пришли домой и ничего бы не случилось и никто бы не ворвался в класс и не стал стрелять по всем. Или в столовую там или еще куда. (Пауза.) Нас вообще-то в столовую не пускали, когда мы только в школу пошли, а вас как, пускали? Нас — нет. Столовая для нас работала только в обед. Я и до сих пор хотел быть знать, что в столовой происходит часиков в девять. (Пауза.) Может, завтракают там, а, может, еще что. (Пауза.) Грустно всё это. (Пауза.) Так, а почему же я об этом заговорил? О бойне. Ну да, этот однорукий. Так вот, где-то около полуночи я увидел, как он слезает с пожарной лестницы и убегает в ночь с пушкой в руке. Это сто процентов была пушка, мне ли не знать? И это совершенно точно не сирена на стоянке. Он солгал. Это значит, что та девушка все еще находилась в его номере, может, уже в виде трупа или подыхала прямо в эту секунду. Я бы предпочел, чтобы она подыхала, а не была уже трупом. Почему? Я бы кровь ей остановил, оторвав рукав от своей рубашки, и мы бы еще немножко поболтали о том, о сём. Что лучше для неё: просто умереть или быть перевязанной перед смертью? Правда, ведь лучше быть перевязанной? И я здоров, не подумайте ничего дурного! Конечно, её цветной приятель, я вообще не понимаю, где он сейчас. Но я отчетливо помню, где я его видел. Эта та самая сволочь, которая меня на амфетамин хотел подсадить, позапрошлой зимой. Я дал ему шестьдесят баксов, и он велел мне ждать. Я ждал, а он взял и убежал. Он, сука такая, даже не вернулся. Я ждал его около часа. Весь в снегу. Появились копы. Я не грубил им, они сами нарвались, но я, блин, злой был. А эта маленькая гнида, наверняка, всё видела из-за угла или еще откуда и ржала, блин. Поэтому я сразу его опознал, как только он внизу у стойки появился, а он, блин, вообще сквозь меня смотрел. Может, из-за боксерских трусов, может еще почему. Эта сволочь отпечаталась у меня в мозгу. (Пауза.) В любом случае, когда мама этого однорукого позвонила, я ее сразу с комнатой соединил. А что еще мне нужно было делать? Что ли сказать: «Простите, вашего сына нет в номере, он только что спрыгнул с пожарной лестницы и убежал в ночь с пушкой в руке»? Да она тут же завопит как обожженная! А она и так уже орала как чёртова истеричка. Поэтому я взял да соединил её с номером. Пусть эти двое козлов там разбираются.
