Владимир Войнович - Трибунал : брачная комедия, судебная комедия и водевиль

Надежда. А кто ж тебе виноват? Ты в девяносто первом из партии вышел и никуда не вошел, а он вошел.

Былкин. Я вошел, да не в ту дверь. Промахнулся. А он попал в точку. Кто мы ему теперь? Небось уже и не помнит, как за тобой ухлестывал.

Надежда. А мне кажется, он и сейчас на меня поглядывает.

Былкин. Ну да, больше ему не на кого поглядывать, как на тебя!

Надежда. А что ж, на Ленку, что ли, свою смотреть будет? Вам же, мужикам, свое всегда приедается… Да на меня и другие мужчины еще обращают внимание. Особенно летом. Когда я на каблуках и в мини-юбке.

Былкин. Пора на макси переходить. А про икру так и не сказала, почем брала.

Надежда. А если скажу, будешь ругаться?

Былкин. Буду. Но ты скажи шепотом. (Надежда шепчет.) Что-о-о?! (Надежда шепчет.) Ты в своем уме?! Да мне никакой зарплаты на это…

Надежда. Но мы, слава богу, на зарплату и не живем.

Былкин. Не намекай. Да, признаю, приходится брать взятки. И только ради тебя и Клавки. Сам бы я ни за что. Потому что я родился честным человеком и в детстве ничего не крал, кроме папирос у отца. А теперь беру, пока дают и еще не поймали. А вот на пенсию вышибут, тогда кто мне чего даст? Если на зарплату нельзя жить — на пенсию, думаешь, можно?

Надежда. А зачем тебе на пенсию, ты у меня еще в силе.

Былкин. В силе не в силе, а Коблов уже намекал, что пора подумать.

Надежда. С чего это вдруг? Если он таких, как ты, поразгоняет, сам-то на что жить будет?

Былкин. Будет жить еще лучше. Наберет молодых, понаглее и поухватистей, они ему будут побольше отстегивать.

Надежда. А ты мало даешь?

Былкин. А с чего я дам больше? Мне меньше стали давать, я ему меньше. Это ж там, где он сидит, придумывают всякое, как это, ноу-хау против бюрократии. Чтоб все через Интернет, онлайн, без бумажной волокиты. А без волокиты, кто мне чего даст? Мне не дадут, я вам не дам, вы ему не дадите. Он обидится на вас, вы — на меня. А чего обижаться, это ж не я, это вы придумали без волокиты вот и живите без волокиты, без домов в Майами и счетов в швейцарских банках. И я буду. Честно. Зато остаток жизни на пенсии проведу, а не на нарах.

Надежда. А какая у тебя будет пенсия?

Былкин. Повышенная. Тысяч пятнадцать.

Надежда. Пятнадцать? Ты что, смеешься? Нам с Клавкой пятнадцать на туалетную бумагу не хватит.

Былкин. А вы ее экономьте, за желудком следите. Вам ни на что не хватит, а люди и этим обходятся. На эти деньги питаются, одеваются и за квартиру платят.

Надежда. Как же они живут, когда кило мяса стоит…

Былкин. А они без мяса. Вегетарианцы.

Надежда. Но все-таки люди людям рознь. А у тебя ж заслуги…

Былкин. Заслуги все в пятнадцать тысяч уложат. Стаж, премии, ордена, медали и зарплату за последние годы.

Надежда. А остальное?

Былкин. Если ты о том, что сверх зарплаты, так это учитывают не в собесе, а в прокуратуре. Статья 290, часть вторая, до двенадцати лет.

Надежда. Да ладно тебе. Если что — откупимся, не впервой. Слава богу, прокуроры у нас не вегетарианцы, тоже свое берут.

Былкин. Какие берут, какие — нет.

Надежда. Где такие, что нет? Покажи.

Былкин. А у нас в округе такой, Мирилюдов. Не берет, живет в двухкомнатной квартире. На работу ездит в троллейбусе.

Надежда. Прокурор в троллейбусе? Какой ужас! Вот страна! Правду Клавка говорит, что здесь жить нельзя.

Клава (входит из другой комнаты). Ну что же мне все-таки надеть?

Надежда. Господи, ну что за проблема? У тебя остались школьные наряды.

Клава. Какие?

Надежда. Да вот хоть платье, которое мы тебе для выпускного бала справили. Посмотри, какая красота! Какие вытачки, рюшечки! И размера ты достигла того же. И выглядеть будешь как семнадцатилетняя. Прямо хоть под венец.

Клава. Мам, ты смеешься? Какой там венец!

Надежда. Нет? Тогда вот джинсы. Тоже с десятого класса. И совсем новые, как будто и ненадеванные.

Клава. А мне как раз новые ни к чему. Но если здесь распороть, тут порвать, а там обкорнать… Вот, папуля, и никакого расхода. Так что ты становись на честный путь, и мы с тобой тоже. Ладно, сейчас переоденусь и сбегаю в парикмахерскую.

Былкин. Ты что? А американец?

Клава. Я быстро. А он если появится, займите его пока разговором.

Надежда. Ой! А я даже не знаю, о чем с ним говорить.

Былкин. Я тем более.

Клава. Тоже задача! Поговорите о погоде, как долетел, инфляция, налоги, курс доллара, расовые проблемы, перезагрузка, Афганистан, акт Магнитского, закон Димы Яковлева, гей-пропаганда. В общем, разберетесь.

Уходит.

Былкин. Все-таки не нравится мне это.

Надежда. «Это» — что?

Былкин. Я не понимаю, зачем ей этот американец, что для нее эта Америка.

Надежда. А ничего. Это для нее какая-то абстрактная территория. Мираж. Сказка. Ей кажется, что уедет в Америку — и все ее проблемы сами собой решатся.

Былкин. А ты одобряешь.

Надежда. Нисколько. Я даже против. Но ты знаешь, мне эта Америка иногда снится, и так явственно, как будто я там родилась.

За окном сирена спецсигнала, сцена озаряется переливчатым светом мигалки.

Былкин. Что там? Полиция?

Надежда. Сейчас посмотрим.

Звонок в дверь. Надежда спешно охорашивается перед зеркалом, бежит к дверям, возвращается с Кобловым и Володей.

Коблов. Привет дому сему!

Былкин. Здравствуй. А я смотрю, кто-то со свистом прикатил. Думал, полиция или «Скорая помощь».

Коблов. А я и есть «Скорая». Вот тебе лекарство для профилактики. (Протягивает бутылку виски.)

Былкин (читает). «Блюе лабел». Хорошее?

Коблов. Блю лейбл. Лучшее. Мне для друга ничего не жалко. Кроме времени. Бывает непросто выкроить. С тех пор как возглавил антикоррупционную службу…

Володя. В ранге министра.

Коблов. …для личной жизни времени не остается. В восемь ухожу из дому, и хорошо еще, если к полночи вернусь. Коррупцией все пронизано. Снизу доверху. Никто ничего не боится. И что интересно, чем больше с этой коррупцией боремся, чем больше антикоррупционных структур создаем, тем больше ее и становится.

Володя. А потому, Геннадий Семенович, что этим структурам тоже кушать хочется.

Коблов. А ты помолчи. Слишком разговорился. Тебе по твоему положению помалкивать надо и поддакивать начальству. Вот и этот ничего не боится. Кстати, позвольте представить. Володька, мой пресс-секретарь. Довольно наглый тип. Развязный, за словом в карман не лезет. Вчера, между прочим, в телешоу участвовал, как раз речь шла о коррупции… Ты не видел?

Былкин. Виноват, я не все программы смотрю.

Коблов. А эту стоило посмотреть. Он там сказал… Ну скажи сам, что ты сказал.

Володя. А что я сказал? Правду сказал. Я всегда говорю правду, только правду и ничего, кроме правды.

Коблов. Ну и нам изложи.

Володя. Излагаю. Встал вопрос, на ком коррупция держится и кому нужна. Я сказал: вам и нужна. Вы же все, одни и те же лица, ходите с канала на канал, размахиваете руками, спорите, откуда она начинается, снизу или сверху, головку к потолку задерете, она у вас от вашей же храбрости безумной закружится, и опять спускаетесь вниз, к полицейскому, который во всем виноват. И бежите на другой канал ту же воду толочь в той же ступе. И сами вы знаете, и зрители знают, что от ваших споров никакого проку не будет никому, кроме вас самих, в том, что очередной раз в «ящике» помелькаете и какую-то выгоду для себя лично из этого извлечете. А коррупция останется, и нам всегда будет с чем бороться.

Коблов. Видишь, какой златоуст.

Былкин. Да. (Володе.) А вы не боитесь прямо такие слова по телевизору говорить?

Володя. А чего бояться? Меня для того и зовут, чтобы я делал вид, что я такой бесшабашный, и другие с тем же туда идут. Но все понимают, что мы играем в игру «да и нет не говорите, черный с белым не берите», а все остальное — сколько угодно. И чем острее, тем лучше.

Былкин. Да, интересно. (Коблову.) А ты что ж супругу не взял?

Коблов. Ленку-то? Так она ж у меня акула капитализма. Вся в делах. Сейчас в Марсель умотала на переговоры о строительстве нового крупнотоннажного танкера. Ты представляешь, я передал ей свой бизнес, а она, слабая женщина, во какими делами ворочает. Двенадцать нефтеналивных танкеров. Целый флот. Я ее так и зову: адмирал флота. Ну, а вы как живете?