Жан Ануй - Дикарка
Флоран (бормочет, не двигаясь с места). Прощай, Тереза… И прости меня. Я не знал…
Пауза.
Тереза (смотрит на него. И вдруг тихо). Ты… плачешь?
Флоран молчит.
Ты?.. Плачешь из-за меня? Значит, ты умеешь плакать?.
Флоран (машинально отирает щеку). Разве я плачу? Прости пожалуйста.
Тереза (после паузы, во время которой она не двигаясь, не отрываясь смотрела на него). Значит, и ты не всегда счастлив, несмотря на красивые вещи, которые тебя окружают?
Флоран. Нет, как видишь.
Тереза. Значит, ты не всегда уверен в себе? Не всегда уверен в том, что всех одариваешь счастьем? Что все силы неба и земли всегда на твоей стороне?
Флоран. Нет, Тереза, с тех пор, как я знаю, что ты несчастлива, я растерялся, я чувствую себя беспомощным, как отец, у которого ребенок молча чахнет от неведомой болезни… Тебе больно, и это моя любовь причиняет тебе боль, тебе больно, а моя любовь не может тебе помочь. Я изо всех сил стараюсь сделать тебя счастливой, но тебе по-прежнему больно, — а ничего другого я не умею… Ты говорила мне о страданиях, которых я не знаю, а понимаешь ли ты то, что чувствую я?
Тереза (тихо). Может, ты хоть разок попробуешь быть, как другие: трусливым, злым, жалким, себялюбивым? Один разок?
Флоран. Не могу.
Тереза. Может, ты попробуешь не добиваться всего сразу, без всяких усилий, а с трудом пробивать себе дорогу, оступаясь, начиная сначала, страдая, стыдясь? Может, ты попробуешь — и мне станет легче?
Флоран (снова качает головой, глаза его полны слез). Я не могу. Вы все меня попрекаете, будто я виноват. Пойми, это очень трудно — научиться не быть счастливым… Раньше я иногда чувствовал себя как бы заколдованным, чувствовал, что мне никогда ни за что не придется платить ни стоном, ни слезинкой… И меня это даже устраивало. Но сегодня вечером я узнал, что страдание — тоже привилегия, которая дается не каждому.
Тереза (шепчет, плача от радости). О мой любимый, значит, и ты, ты тоже сомневаешься! Тебе стыдно, тебе больно?.. Значит, ты не настоящий богач… (Кончиком пальца снимает слезу со щеки Флорана.) Вот, взгляни, смотри, как она блестит на кончике моего пальца! Что мне до всего остального, если ты заплатил за меня своей слезой. О! Ты плакал, а я складывала наверху свой чемодан. Почему же ты не позвал меня, не сказал, что ты плачешь, — ведь тогда я не была бы так одинока?
Флоран. Я боялся, что ты не поймешь.
Тереза. Правда? Значит, тебе тоже нужно, чтобы я тебя понимала, чтобы я тебе помогла? А я, как дура, хотела уйти и ничего не знала. (Бросается в его объятия.) О, скажи, что я тебе нужна! Нужна, если не как взрослому мужчине, то хотя бы как ребенку, чтобы ты мог есть и ходить… Пусть я буду тебе нужна, чтобы мне было не так плохо.
Флоран. Ты мне нужна.
Тереза. Ведь от этого я тоже была несчастна. У тебя так много всего, что согревает, поддерживает и кормит тебя. А для меня ты один и очаг, и пища, и одежда.
Флоран. Ты мне нужна, Тереза.
Тереза. Больше чем все остальные радости?
Флоран. Больше чем все остальные.
Тереза (с улыбкой). Тогда живо зови их всех сюда. Я больше их не боюсь. (Прижимается к нему, спрятав лицо у него на груди.) Знаешь, я ведь лгала тебе… Не смотри на меня… с тех пор, как ты увез меня, во мне говорил дух противоречия… Я люблю тебя, люблю таким, какой ты есть. Не старайся быть похожим на других. У меня нет ни друзей, ни дома, ни семьи, но мне теперь все равно. Пусть придут твоя тетя и сестра, я их полюблю от всего сердца. У меня теперь тоже светло на душе, и я богата. Ты мой дом, моя семья, мой господь бог.
Тард (входит, под мышкой у него плащ, в руках два жалких чемоданчика). Вот и я. Готово. Бог мне свидетель, это против моей воли, и когда я запирал чемоданы, сердце мое разрывалось.
Тереза (обернувшись). Ах, это ты, папа! Папа, я счастлива, счастлива!
Тард. Черт возьми, после сцены, которую ты здесь закатила, трудно понять, как это ты умудряешься быть счастливой!
Тереза. Я счастлива, папа, потому что ты уедешь один с твоими картонными чемоданами, и я наконец освободилась от тебя!
Тард. Уеду один? Куда?
Тереза. Куда хочешь, папа. Как можно дальше.
Тард (просительно). Но на свадьбу я вернусь?
Тереза (с облегчением кричит). Нет, папа!
Тард (заморгав и как-то сникнув, бормочет). Но ведь… родной отец, дочурка…
Тереза (снова кричит безжалостно). Нет, папа!
Тард (сам не зная, что говорит). А ты остаешься?
Тереза. Остаюсь, и мне больше не стыдно, я сильная, я гордая, я молода, и у меня вся жизнь впереди и счастье!.. (Преображенная, приникает к Флорану.)
Понурившийся Тард уныло подбирает с пола свои чемоданы.
Занавес
Действие третье
Декорации те же, что и во втором действии. Вечер, но на дворе еще светло. По временам слышны отдаленные звуки рояля. Посреди комнаты стоит Тереза, перед ней на коленях мастерица и ученица примеряют свадебное платье, рядом старшая мастерица… На заднем плане в кресле на террасе вяжет тетка Флорана — г-жа Базен, очаровательная старая дама, вся в кружевах, лентах и драгоценностях. На диване перелистывает журналы сестра Флорана — Мари. В углу, поодаль от всех, курит свою трубку Гартман. На террасе, позади г-жи Базен, три служанки, среди них судомойка, — они смотрят во все глаза.
Пауза.
Г-жа Базен (служанкам). Ну, довольно, довольно, поглядели, и будет. Наглядитесь вволю во время свадьбы…
Экономка (выходя, судомойке, которая в экстазе приросла к месту). А ты что, не слышишь? Кому говорят? И вообще с чего это ты без спросу увязалась за нами? Сказано было раз и навсегда: ни под каким видом не суй носа в господский сад. А ну, марш на кухню, да поживее… (Г-же Базен.) Простите, мадам, мы не заметили, что она увязалась за нами…
Г-жа Базен. А ведь до сих пор эта девочка всегда знала свое место.
Экономка. В толк не возьму, какая муха ее укусила, — вечно слоняется там, где не положено… Что и говорить, она не чета прежней судомойке… Уж вы извините, мадам, я теперь глаз с нее не спущу. (Уходит.)
Г-жа Базен. Через полчаса стемнеет…
Снова пауза.
Старшая мастерица (одной из своих помощниц). Немного подтяни шлейф. Вот видите, мадемуазель, в этой комнате сразу можно судить, как сидит платье, а в вашей спальне никогда бы не подогнать все как следует. Только нам надо поторопиться, иначе мы не успеем к поезду десять сорок пять.
Мари (зевая от скуки). А я-то ждала вас с таким нетерпением! И вдруг — вы не играете в теннис! Вот досада.
Тереза. Да.
Мари. Будь еще здесь река, на худой конец можно было бы поплавать или заняться греблей. А мне, точно в насмешку, из Англии продолжают пересылать журналы по гребному спорту.
Пауза.
Мастерица. Заколи булавку повыше, Леонтина.
Мари. Вы никогда не бывали в Англии?
Тереза. Нет.
Мари. А я прожила там три года. Училась в великолепном колледже. Знаете, там нравы такие свободные, такие спортивные. Совсем другая атмосфера. И в результате мне не о чем говорить с моими здешними подругами: они все это время держались за юбки гувернанток или маменек. Досадно, что ваши родители не послали вас в Англию. Два-три года по ту сторону Ла-Манша — лучший способ для девушки узнать жизнь.
Тереза (тихо). О, не скажите, есть и другие способы…
Мари. Само собой. Но нас, француженок, держат в такой строгости, что мы до самой свадьбы остаемся наивными дурочками. Есть, правда, один путь — конечно, если родители не слишком старомодны, — работать. Увы, это не всякому доступно.
Старшая мастерица. К несчастью, вы правы, мадемуазель. В этом году господину Лаперузу снова пришлось уволить пятьдесят мастериц.
Мари. О нет, я не об этом. Когда имеешь связи, место всегда найдется. Я говорю о родителях. В некоторых семьях на работу все еще смотрят как на какое-то бесчестье. По-моему, работать восхитительно. А по-вашему?
Тереза (слабо усмехнувшись). Как когда. Хорошо, конечно, заниматься тем, что очень любишь, — как Флоран.
