Ата Каушутов - Точка зрения (Юмористические рассказы писателей Туркменистана) [сборник]
И вот я предстал перед комиссией. Все меня очень хвалили: какой я сознательный, как ясно вижу перед собой цель и как уверенно к ней иду. Под конец председатель комиссии сказал:
— Товарищ Кокенлиев! Мы ценим ваш порыв. Именно так поступали Докучаев, Тимирязев, Вавилов, Вильямс и другие. И нам тем более приятно, что вы, такой увлеченный, такой серьезный молодой специалист, будете работать в столице республики. Человек, обладающий сельскохозяйственными знаниями, требуется финансовому ведомству, и мы распределяем вас туда. Я вижу недоумение на вашем лице, коллега. Но поверьте: работать в таком ведомстве не менее трудно и ответственно, чем в отстающем колхозе. Поздравляю, всего хорошего, когда выйдете, попросите следующего.
Ничего не соображая, я пошел к декану. Тот тоже был со мною ласков и предупредителен.
— Читал, читал… Понимаю, понимаю. Сам был молод. А молодость не всегда умеет рассчитывать свои силы и возможности. Но тем более ценно, что и при таком состоянии ты не ищешь легких путей, а стремишься на самый сложный участок. Однако мы должны о тебе позаботиться, да — мы!
— А какое у меня состояние здоровья? Я здоров, как племенной бык, — сказал я не очень учтиво, терять-то мне было нечего.
— Да, вот я же и говорю: молодость склонна преувеличивать. Стану я верить тебе на слово, если в твоем деле официальная справка. Там лиловым по серому записано: болезнь сердца, нуждается в постоянном наблюдении, случай представляет интерес для науки. Вот видишь, ты даже сейчас задыхаешься. А побегай-ка по полям! Из ведомства мне уже звонили. Тебя ждут.
Я начинал догадываться, чьих это рук дело. И стоило мне войти в дом, как родители принялись разглядывать меня, а я — их, словно раньше мы никогда не видели друг друга. Нетрудно было заметить, что я взвинчен.
— Что с тобой, сын? — встревоженно спросила мать. — На тебе лица нет. Ты заболел!
— Да, ты очень плохо выглядишь… — сказал отец. — …Ты заболел, — закончил отец свою мысль.
— Откуда в моем деле справка, будто я представляю особый интерес для медицины и потому нуждаюсь в постоянном наблюдении ее светил? — спросил я, стараясь все время помнить, что передо мной родители, которым я обязан приходом в этот мир.
— А ты что же думаешь? — сказала мать. — Что я, что мы с отцом позволим единственному сыну уехать из дому неизвестно куда? Мы с отцом хотели сделать тебе сюрприз.
— Сюрприз?! — Я не страдал косноязычием, но тут у меня слов не хватило.
— Да, конечно, — подтвердила мать. — Мы думали, ты нас тоже любишь и не захочешь уезжать. Ах, сын!.. Я, кажется, ясно говорю, по-туркменски говорю, но ты разучился меня понимать. — Она слегка всхлипнула. — Знал бы ты, скольких нам сил стоило убедить врача…
Я вскочил. Снова сел. Снова вскочил и прислонился к стене: кажется, ноги отказывались меня держать. Так и в самом Деле заболеешь. По моему виду мать поняла, что сейчас я начну яростно сопротивляться, как волк-одиночка, загнанный в угол охотниками. И она меня опередила, пустила в ход не очень оригинальное, но безотказно действующее средство. Она заплакала.
Отец ходил вокруг нее с сокрушенным видом и даже не старался ее утешить. Разве можно утешиться, когда у них вырос такой черствый, такой злой и неблагодарный сын. Этому ли они учили его с детства? «Он хочет довести мать до инфаркта», — говорил отец. «Он хочет стать моим убийцей», — говорила мать, и дождь продолжал литься, поток заполнял комнату.
Скоро я был в слезах по пояс, но крепился. Потом — по грудь. Я твердил про себя: «Я агроном, я агроном». Но в конце концов, чтобы не захлебнуться, я вынужден был крикнуть:
— Ладно! Ладно, ладно! Остаюсь! Слышите? Газировкой буду на углу торговать, бочки по ночам вывозить… Я остаюсь!
— Зачем же бочки вывозить? — сказал отец.
— Ты будешь работать в финансовом ведомстве, — сказала мать, у которой сразу иссякли слезы.
Весь вечер я метался по двору, как барс на цепи, как горный орел в клетке, как агроном в кабинете.
На веранду вышел отец. Он сказал мне:
— Жизнь прожить — это тебе не на смирном мерине проехаться. А если ты настоящий агроном, любишь землю — зачем далеко ходить? Вот тебе наш маленький участок. Покажи всем, что можно сделать с ним.
…Ну что еще сказать? Я не мог стать убийцей своей матери. Я работаю по финансовому ведомству. Ежедневно, кроме выходных, отсиживаю долгие часы в учреждении. На посту пребываю. Я ведь инспектор по градобитию (должность немалая, и оклад солидный), а град, проклятый, ни разу не выпал с начала моей, извините, за выражение, трудовой деятельности. Сам не заметил как, я превратился в исключительно мрачную личность. Если другие радуются ясному солнышку, то мне хорошее настроение создают черные тучи. Гляжу с надеждой: он все-таки выпадет, этот чертов град, и наконец-то у меня появится работа.
Подумать только, до чего дошел: град — бедствие для всех, а для меня предел мечтаний.
Аширберды Курт
«Не губи, дружище!..»
(перевод К.Абдуллаева)
Все было ясно: этот человек за прилавком взялся самым бессовестным образом надувать покупателей.
Как только паренек с мясом отошел, женщина, стоявшая за ним, обратилась к продавцу:
— Что вы делаете? Вы же обманули мальчика.
Мясник оказался из бывалых. Вместо того, чтобы попытаться напустить тумана, он прямо перешел в атаку:
— Хочешь — бери, не хочешь…
Банально и пошло. Примитивно как-то вышло все. Вызывающая наглость продавца привела очередь в движение. Заставили паренька вернуться к прилавку. Продавец, хотя и догадался, чем это может кончиться для него, продолжал стоять на своем. Более того, он швырнул сверток с весов, когда покупатели попытались снова взвесить купленное мясо.
Собралась толпа. Подавляющее большинство присутствующих нашло виновным продавца. Заставили перевесить. Все было ясно, как дважды два — четыре.
В трех экземплярах составили акт. Постарались не упустить ничего — указали полностью имя, фамилию, профессию, адрес каждого, подписавшего документ. И надо же — одним из них оказался я.
Было решено так — один экземпляр отправить в торговую организацию, другой — в редакцию газеты, а третий оставить в самом магазине. Событие это было зафиксировано в книге жалоб. Узнав, что я газетчик, все дружно попросили меня доставить акт по назначению. Что мне оставалось делать?..
Редактор в тот же день сказал мне так:
— Ну что ж, материала для фельетона достаточно, пиши.
Возвращаясь после работы домой, я размышлял о фельетоне. Главное, построить его скелет. Потом облечь плотью, хорошо продумать концовку, еще раз уточнить детали. Когда подходил к дому, мысленно я уже ставил точку под материалом. Здорово должно получиться.
Здорово!.. Но почему столько людей у моей двери? Наверняка, ждут меня. Вон как обрадовались, в глазах — свет да радость. И лица сплошь знакомые. Успею ли написать сегодня?
Всегда приятно иметь столько знакомых — с одним из них я частенько встречаюсь за одной скатертью, другие при встрече обязательно поздороваются с тобой. А сейчас что за праздник? Угощаю их чаем и жду, что скажут, — по всем правилам вежливости и гостеприимства.
И они сказали:
— Не губи, дружище!
Кого?… Вот оно что! Это, оказывается, ходатаи, которые пришли просить за нечистого на руку мясника. Ну и дела! Как им объяснить, что я не могу, да и не хочу изменить правде, изменить своему профессиональному долгу. Не имею права.
Возмущаюсь я, а они слушают, подливают чайку да улыбаются.
— Не губи…
В дверь постучали. Еще четыре ходатая. Зазвенел телефон — и опять проситель. Что за наваждение? Скоро ловлю себя на том, что только и бегаю между дверью и телефоном.
В общем, однокомнатная секция у меня, а стал я чувствовать себя, как на вокзале. Шум, треск, суета… Оставаясь вежливым, я твердо стоял на своих позициях. Улыбки тускнели и уходили от меня гости с кислыми лицами. Долго еще густой сигарный дым, как туман, стоял в моей комнате. Какое тут писать — открыв окна и дверь, я лег спать.
Перед рассветом — первый стук в дверь. Просители, просители, милые просители! Сколько их… Прием на низшем уровне. Голодный обмен мнениями. Магазины еще закрыты, а в доме нет чая даже на одну заварку. После вчерашнего вечера.
И еще стучат. Оставляю дверь открытой. Теперь звонит телефон, звонит до исступления.
— Не губи, дружище!..
Ровно в восемь я отправился на работу. На пороге редакции тесно от ждущих меня. Еле прорвался. Забегаю в кабинет — и тут улыбаются голубчики-просители. Что интересно: с некоторыми я не виделся уже годы, хотя многие называют себя родственниками — близкими и дальними. Были и такие, которые утверждали, что именно они мои родственники, а не другие. В доказательство — справки в лицо, где и печать, подписи и чуть ли не группа и состав крови. Вот ведь как приспичило… Еле выпроводил.
