Автор Неизвестен - Сказки народов Югославии

В Нижнем Яворье было много беглецов. Поп велел передать им, чтобы пришли ко всенощной в церковь — вербовщики, мол, их не тронут. Тут-то все они и попались в ловушку — схватили их вербовщики в церкви и отправили в Плиберк. Плиберкский судья только руками разводил от удивления — как же удалось поймать сразу столько парней? А когда узнал, какую им западню устроили, крепко осерчал на попа и на вербовщиков и распустил всех пленников по домам — благо тут вскорости какой-то праздник случился.

Беглецы нигде не чувствовали себя в безопасности. Уходить далеко от селений нельзя — этак недолго и без еды остаться. Беглецы из Межицы скрывались в Солчаве, туда вела одна-единственная тропа, и охраняли ее и днем и ночью. Солчавские крестьяне были не такие дураки, чтоб выдавать парней, наоборот, укрывали их. В благодарность беглецы все лето задаром на них работали, так что хозяевам не нужно было нанимать батраков. Так и разбогатели солчавские крестьяне и по сей день живут в достатке.

РАЗБОЙНИК И ГРАФ РАДАЯ

В те времена, когда еще не было ни железных дорог, ни железных птиц и прочих чудес, а непаханых степей было больше, чем садов и нив, — развелось столько разбойников, что ни жандармы, ни пандуры[6] не могли с ними справиться. Да и кто бы мог с ними сладить? Все это были отчаянные парни, голытьба, которой надоело маяться в тяжкой нужде, вот и сорвалась она, как голодные псы, с цепи. Грабили замки графов и баронов, забирали скот и коней и отдавали бедноте. Народ оберегал и укрывал разбойников, потому что они всем делились с бедными.

Знатные и важные господа в Пеште совсем сна лишились! Делать им нечего, они на досуге всегда какую-нибудь пакость выдумают. И вот однажды граф Радая объявил королю, что он готов истребить разбойников, если ему разрешат действовать, как он хочет. Король согласился.

И начались тут дела несусветные. Для графа Радаи закон не писан, что он выдумает, то и закон — людской и божеский. Сидит себе граф в Сегедине да винцо холодное попивает, а его пандуры повсюду чудеса вытворяют. Сказывают, что у графа на Тисе такая машина была, что могла живого человека перемолоть как на колбасу, и молотое его мясо выбрасывали рыбам. Редко кому удавалось живым выбраться из его лап, и уж если кто вырвется, сколько ни проси, ни упрашивай, ни умоляй его рассказать, что там было он как в рот воды наберет и только отвечает:

— Иди сам к Радае — узнаешь!

Всем известно было, что если какой-нибудь пандур Радаи попадается в руки разбойников, то на нем и местечка живого не остается, где бы он мог почесаться: если его и выпускали живым, то кожу-то с тела белого сдирали.

Старики рассказывают, что в те времена славился один разбойник-удалец, да такой красавец, какие раз в сто лет рождаются. Кровь у него была горячая, и в сраженьях со стражниками он орудовал не пистолетом, а саблей и дубиной. Рубит стражников Радаи, да еще приговаривает:

— Вот как научил нас драться Королевич Марко!

Все шло хорошо, но там, где булат не возьмет, там золото купит. Радая нашел продажную душу. Бедного разбойника выдали. Пандуры спящего схватили его, не успел он и саблей взмахнуть, — сковали ему руки. Пандуры взвалили его как мешок на коня и привезли к графу Радае.

У графа Радаи словно камень с души свалился. Поймал наконец своего злейшего врага. Так и сверкал от ненависти очами.

— Отрублю тебе голову, да еще и твоей же саблей!

Граф угрожает, а разбойник как расхохочется, так что цепи на руках зазвенели.

Разъярился Радая, кричит:

— И ты еще можешь смеяться?

— А почему бы нет? — ответил разбойник наставительно, словно был перед ним несмышленый ребенок. — Эх ты, Радая! Я собой пригож, да и то не позволял твоим палачам смотреть на меня, — сразу же сносил им голову с плеч, а ты позволяешь мне глядеть на твою пакостную рожу.

— Долго глядеть не будешь, пандуры уже несут для тебя плаху.

Радая грозится, а разбойник опять как расхохочется и говорит:

— Ну что ж, знать, суждено мне погибнуть, если уж попал я в твои сети. Зато уж и прощусь я с тобой по-свойски, хоть и связаны у меня руки.

И не успел Радая моргнуть, как разбойник плюнул в бороду графа, для которого закон не писан! Да еще перед пандурами!

Побагровел Радая от злости, а еще больше от стыда и тоже плюнул разбойнику в лицо.

— Вот теперь мы квиты! Знай, не пройдет и минуты, как твоя голова слетит с плеч.

Радая трясся от ярости, а разбойник чуть не лопнул от смеха.

— Скажи мне перед смертью, чему ты опять смеешься? — спрашивает Радая, чуть не плача от досады.

— Да как же мне не смеяться, коли ты так глуп и думаешь, что отомстил мне за свою бороду! Эх, Радая, я-то сейчас оплеванную голову с плеч сброшу, а ты, на позор себе, будешь ходить с оплеванной рожей до самой смерти.

ДУБРОВЧАНИН КАБОГА И ДОЖ ВЕНЕЦИАНСКИЙ

Написал однажды венецианский дож письмо дубровницкому князю Кабоге, и вот о чем говорил в том письме:

— Кабога, гордость Дубровника, честь тебе и хвала, если ты мудрая голова! Вот я сейчас испытаю твою мудрость и задам тебе вопросы. Не ответишь как надо — клянусь верой и правдой, снесу тебе голову с плеч. Хорошенько подумай, что отвечать будешь. Мудро отвечай, зря не погибай! Первое: измерь и скажи мне — сколько будет от неба до земли. Ошибешься хоть на волос, пропали все твои труды и подсчеты. Второе: измерь, да как следует, и скажи мне, где находится середина света. Меряй по совести твоя ведь голова в ответе! Третье: перелей все море да измерь, сколько в нем воды, а часть моря высуши, чтобы земли прибавилось и нам бы на ней пшеницы и риса посеять.

Вот, сокол мой, и пришло то диковинное и злосчастное письмо к мудрому дубровницкому князю Кабоге. Прочел он его несчетное число раз и над бедой своей задумался. Да что тут делать, нечего и голову ломать! Тут и Соломон не разгадает. Сидит, думает Кабога, закручинился — будто все добро у него погорело. Увидел это его слуга, крестьянский сын, и спрашивает:

— Что это ты, господин, невесел, сердце болит на тебя глядеть!

Кабога молчит, словно и не слышит. Но слуга не дает ему покоя, все допытывается и наконец пригрозил, что уйдет от него, — не может он видеть таким Кабогу, прямо, говорит, в жар меня бросает.

— Поведай мне, хозяин, о чем горюешь, авось что-нибудь придумаю, на плечах у меня не кочан капусты.

Мудрый Кабога чуть улыбнулся и шутливо ответил:

— Знаю, сынок, а потому расскажу тебе о моих напастях, только никогда и никому не смей хотя бы одним словом о них обмолвиться, если тебе жизнь дорога. Так вот, сынок, пишет мне дож венецианский, требует ответа на три вопроса, а коли не отвечу, не сносить мне головы. Первое, говорит, должен я ему измерить, сколько будет от неба до земли; второе — сказать ему, где середина света; третье — перелить и высушить море, чтобы он мог посеять пшеницу и рис. Вот и не знаю я, что делать, куда деваться! Растерялся я, вроде муравья на горящей головне. Ум за разум заходит, право!

Как услышал это слуга, рассмеялся и говорит:

— Эх, господин, и охота тебе над этим голову ломать! Почему ты мне раньше не сказал, — это все легко разгадать! Убей меня бог, коли не разгадаю. Что тебе стоит, хозяин, достать сто окк шелковой пряжи, достань и пошли их этому болтуну, дожу венецианскому, и напиши: вот, мол, измерил я тебе точно — сколько от неба до земли, как раз столько, сколько тут шелка; а не веришь — сам вымеряй! Если я ошибся хоть на волосок — вот тебе сабля, а вот моя голова! На второй вопрос ответь ему, что середина света в Дубровнике. Если его мудрецы скажут, что это не так, ты можешь им свободно ответить: «Проверьте». А на третий вопрос скажи, что ты и тут готов ему услужить, но только пусть пришлет из Венеции посудины, чтобы в них перелить море да измерить, сколько в нем воды, — у них, мол, торговля бойкая и такие посудины найдутся.

Кабога слугу послушался: послал в Венецию сто окк шелковой пряжи и написал все, как надо. Прочел дож венецианский, что Кабога ему отвечает, завертелся, будто сидел на иголках. Собрались к нему вельможи, как будто пчелы на мед слетелись, кружатся вокруг да около и все расспрашивают, а дож как закричит на них:

— Что вы тут вертитесь, пристаете, как осы! Разорались, а тут, как в церкви, шепотком надо говорить! Этот сукин сын Кабога из Дубровника перемудрил меня. Посылает мне сто окк шелковой пряжи и пишет, что столько и будет от неба до земли, а коли я не верю, то пусть сам измерю. А еще, говорит, узнал я, что середина света — в Дубровнике, а кто не верит, пусть сам измерит. А как стал отвечать на третий вопрос — высмеял нас. Торговля у вас, говорит, бойкая, так пришлите мне посудины, и тогда я перелью в них море и измерю его, а часть можно высушить. Вот ведь как, еще и насмехается! Ах, чтоб его змея ужалила! Наш, говорит, Дубровник стоит на камне в голодном краю, вот нам и жаль моря: