Ирина Райкова - Петр I. Предания, легенды, сказки и анекдоты
— Служу у графа Меншикова, ваше императорское величество.
— А, постой-ка, друг, я давно встречи ждал с тобой: расскажи, как Лида у Меншикова, куда ходит на балы? Как бы мне свидеться с ней, поиметь знакомство?
— Не знаю как, ваше императорское величество. — Строго блюстят родители ее, и я приставлен смотреть, как она по саду прогуливается.
— А ты мне помоги — я тебя награжу, могу на свободу тебя отпустить.
— Не знаю ваше императорское величество.
— Не знаешь ты, когда Лида ходит гулять?
— А на закате она ходит купаться в бассейн.
— А как она там: затворяется на крючок или так, просто?
— А не знаю, ваше императорское величество.
— Завтра можно будет ее увидеть?
— Вы следите сзаду сада; я калиточку не запру, а чтобы мне не наделать шуму, я удалюсь. А вы там заходите и делайте, как вам надо.
— Ладно, — говорит, — я тебя награжу.
Ну, тогда Петр день, два караулил. Лида купалась, а все у ей бассейн был заложен на крючке. И только на третий день она очень разгорелась; гуляла по саду, забегает в бассейн — и забыла запереть. Только разделась, как он — хлоп к ней! Дверь на крючок. Она скрестила руки и говорит:
— Что вы, император, делаете?
— Я ничего не делаю.
— Да разве можно такое похабство над девушкой?
— Ну что, тут ничего такого нет.
Он ее кладет на площадку и… Встает уходить.
— Нет, постой, — говорит, — император, так не уходи, и ты теперь искупайся со мной.
Ну, он не противился: разделся, залез в бассейн. Она достает из кармана его именные часы и перстень:
— Вот, император, если у меня родится сын, — ему часы; если дочь — перстень.
— Что ты, — говорит Петр, — да это позор будет мне и тебе, как узнают.
— Тебе не знаю, а мне позор: уж я наплевала отцу в бороду.
— Ну что ж, — говорит Петр, — пусть по-твоему будет.
— Так вот, император, часы и перстень для памяти.
— Ну, до свидания, не сердись на меня, что я тебя укараулил.
— Раз ты мог такой момент словить, то что я могу сделать: я девушка беззащитная.
Уехал, получил свое удовольствие. Ну, то, бывало, Меншикова Лида поздравляла с добрым утром, а теперь ее отец будил каждый день.
— Что это ты, Лида, какая-то сонная?
— Ничего, так, — говорит, — я, папа.
Прошло месяца четыре с половиною — тут уж ей толчок сделали ножки. Приходится что-то придумывать. Ну, как у графини, была у ней мамка. Когда один раз эта мамка сидела у ей в светлице, подзывает она ее:
— Знаешь что, мамка, можешь ты мою тайну сохранить? Со мной такой грех случился. Ты должна помочь в моем греху.
— Да что ты, матушка, что только тебе будет угодно, все для тебя сделаю.
— Устроишь так: я сделаюсь больной, месяца два полежу, ты способствуй мне перед папашей. Я такую солью штуку-пулю!.. Лекарство я буду в таз, а ты — в помойку яму выливать. Я сделаюсь матерью — и придется мне расстаться с дитем. Пойду на три года в монастырь, ты — со мной. Куда я, туда и ты со мной.
Ну, вот, она давай хворать, хворать, чахнуть, чахнуть, давай ее отец лечить, лечить, но только нет никакого облегчения.
— Нет, никакие меня медикаменты не вылечат, — говорит она отцу, — я сон видела: я посвятить должна себя в монастырь на три года. Какой-то старец явился мне: иди, говорит, в монастырь — и выздоровеешь.
— Ну так что ж, деточка, — говорит отец, — помолись, поживи в монастыре, только бы ты была жива. (Не было у Меншикова больше детей.)
Ну, тогда понемножку стала вставать она, сделала завещание, маленько стала есть, стала подтягивать корсет, чтоб незаметно, что она брюхата. Тогда носили кринолины — под ними ничего не поймешь.
Так — день, другой, осталось суток пять до отъезда в монастырь. Она говорит отцу:
— Дорогой папаша, надо ехать мне.
Он — оставлять ее:
— Останься, мол, устроим большой вечер на прощанье, поживи, в монастыре там скучное дело.
— Нет, папаша, больше не могу — надо ехать.
Тот, конечно, стеснять ее не стал, приказал заказать лошадей, собрали что надо в дорогу; она незаметно кучеру дала денег, чтобы вез, куда прикажет. Села помягче — и черт те бери, только колеса забрякали. Любаву-матку с собой посадила и отправилась в монастырь.
Стали они к монастырю подъезжать, ну, она будто притомилась, да и повозка была проходная (на почтовых она поехала). Остановились ночевать в деревушке. Она заказала, чтобы, что она потребует, все бы у них было, горничная чтобы всякий раз сейчас же могла прийти. Хозяин говорит: «Пожалуйте, милости просим, вот горница вам есть отдельная». Сейчас притопили, втащили туда вещи, и вот они поселились с Любавой.
Вот ночью начала она мучиться (растрясло ее еще дорогой-то), ну, значит — родить. Родился у ей мальчик — вылитый Петр I, красавец, волосы из кольца в кольцо. Говорит, чтоб все убрать, чтоб дело это никому не было известно. Мамка Любава все обстряпала, грязь прибрала.
— Ну, что, — говорит, — Лида, будем теперь делать?
— А вот что, — говорит. — Вот тут в пакете пять тысяч, возьми вот два куска материи, заверни все и отнеси его в монастырь.
Ну, Любава берет все и отправляет его в Соловецкий монастырь. Луна была ущербная. Подходит она к монастырю: сидит привратник у ворот, монашек-старик, сидит, клюет носом, потом взял прилег и храпит. Она тихонько подкралась, положила, тот — храпит. К утру старик заметил, как младенец закричал, соску ищет, выпала соска у его. Старик подымается: «Господи Иисусе Христе, сыне Божий…» Глядит: младенец завернутый лежит. Да чудное существо, красавец какой! Доложили игуменье, монашенка-черничка пришла, взяла пакет, прочитала: «денег пять тысяч, мать неизвестна, ухаживать за дитем как можно ловчей».
Игуменья взяла это дело на себя, окрестила, дали имя Павел, стали воспитывать; деньги положили до возраста лет, когда он возвратиться с ученья должен.
Ну, она вырастила его, лет восьми мальчик стал, давай его учить. Подходит время — отдали его в училище. Вот стало ему годов 15. Возмужал Меншиков внучек, стал тогда жаловаться, что ученики дразнят его, что нет у него родителей. Ну, тут рассказали ему, мальчик узнал, что он подкидыш. «А так-так! Несчастный я человек!» — «Да, тебя, — говорят, — девушка родила, вот и подкинули, чтобы ты матери своей не знал».
До чего ему пошла грамота! Он лучше учителя все изучил. Тот глядел, глядел… «Слушай, — говорит, — я тебя не могу больше учить; если хочешь, иди в наверситет, высшую науку изучать».
Ну, ладно. Живет в монастыре. Похаживает, посматривает, а монашки закидывают глазки, молитву стали забывать. Наконец, приходит игуменья и говорит:
— Мой милый, тебе семнадцать лет, ты уж мужчина, мы не можем тебя больше здесь держать.
А учиться до чего был горазд: играет на гитаре, на арфе и выучился петь — так поет, что закачаешься. А он как привык к им:
— Как же, — говорит, — мама, не могу с вами расстаться.
— Ну, — говорит, — здесь нельзя. Вот твои пять тысяч рублей (мать твоя неизвестная оставила), я их не утратила, получи, тебе пока хватит, пока на службу не определишься.
Он получил пять тысяч, пошел с учителем попрощаться. Учитель подарил ему арфу, гитару.
Нанял он подводу, выехал в Петроград. Походил по Петрограду, остановился в гостинице. У содержателя ее была дочь — хорошая, красивая. Откупил он себе номер, живет. Вот один раз заиграл он на арфе. Что ты! И на гитаре играет — да какой у него золотой голос! Народ прямо не может пройти. Окошко открыто, толпа прямо всю улицу запрудила, полицию вызвали.
— Папа, — дочь говорит содержателю гостиницы, — вы наймите этого человека, может быть, он займется со мной музыкой. Ты смотри, как он рассыпается — и я могла бы так играть.
Ну, он пошел. Заходит к нему:
— Молодой человек, моя молодая дочь хочет тоже научиться этой музыке; не пожелали бы вы с ней заняться?
Тот рассмеялся.
— Почему же, — говорит, — можно заняться, если она хочет. Я сам до сих пор учился да хочу вот отдохнуть, пока подыщу себе место.
— А сколько будет стоить это удовольствие?
— Ну, уж это сколько вы положите.
— Ладно, я сделаю так: вот тебе двести рублей в месяц и стол готовый.
Ну, он молодой человек, и она девица молодая. Играть-играть, да заиграли и совсем другую штуку. Вот один раз сидят, обнимаются, а мать его, Лидия Меншикова, уж все сведения собрала, когда и куда он должен приехать. Она туда-сюда, по гостиницам, по трактирам — нет и нет. А по городу слава идет, что в такой-то гостинице молодой музыкант и певец, какого еще свет не производил. Вот она в эту гостиницу и пыхнула.
— Не проживает ли у вас восемнадцатилетний человек здесь?
Хозяин подходит:
— Да, вот в пятом (или там шестом) номере дочь мою музыке обучает.
— Приведи, мне нужно этого человека непременно видеть.
Повел он ее, подходят к двери тихо. Отворяют, она залетает туда: он сидит на диване, а она у него на правой ноге сидит, обнял ее и целуются.
