Огненный перст - Акунин Борис Чхартишвили Григорий Шалвович
Поп Мавсима ходил меж рядов, махал кропилом, брызгал во все стороны святой водой.
– …А кому нынче помереть, не бойтесь, – гудел он. – За честную воинскую смерть Бог все грехи простит. На том свете лучше, чем на этом.
С кем бы попрощаться, думал Ингварь. Выходило, что не с кем. С Ириной бы, но она далеко. С воинами нельзя – нечего людей зря пугать, хватит с них протопопова увещевания.
Разве с Васильком?
Пошел назад, где в овражке, с тягловыми лошадьми, был привязан буланый.
– Прости, друже, что обижал, плеткой охаживал. Видишь, иду в бой пеший. Может, не свидимся, – сказал Ингварь, обнимая теплую конскую морду. Василько косил глазом и шумно вздыхал, будто понимал.
А больше делать было нечего. Только ждать. Очень уж долго собирался Борис. Или это время тянулось так медленно?
– Вернись к людям, – позвал сверху Добрыня. – И не кисни. Улыбайся, гляди кочетом, шутки шути. Ты – князь, на тебя смотрят.
Вот и дело нашлось. Стал ходить взад-вперед, растягивать губы до самых ушей. С шутками только не получилось – ничего такого на ум не шло. Держался всё больше около мужиков, которым, конечно, было страшней, чем дружинникам.
Говорил нескладное:
– Ничего, ничего… Вместе… Как-нибудь… Что уж, раз дошли… Надо.
Добрыня шикнул:
– Молчи лучше. Так ходи.
…Вот поодаль, с южной стороны от кургана, шагах в двухстах, выехал на пустое место огромный стальной всадник на таком же стальном коне. Поднял копье, что-то неразборчивое задорное прокричал. К нему съехались конные. Ох, немного. Отсюда посмотреть – малая кучка.
Но грянул заливистый хохот, от которого заволновались, завскидывались кони. Борис повысил голос, и теперь стали слышны слова:
– За мной, братие, клином! Я их взрежу, как нож масло!
Красиво запрокинул голову, протрубил в рог. Потом опустил забрало, тронул коня шпорами, наставил копье.
Поскакал!
Два десятка верховых пристроились сзади, словно выводок утят за уткой, но вскоре начали отставать – Роланд шел ходко, всё больше набирал скорость. Высокая сухая трава стелилась под копыта, в стороны летели черные комья земли.
– Изгото-о-овсь! – тонким (самому слышно, что неприятным) голосом завопил Ингварь. Сзади загремело железо, воины поднялись, сгрудились, но он не обернулся, смотрел лишь на поле.
Небо над атакующим отрядом почернело от крошечных черточек. Лучники метили в переднего всадника. Стрелы дробно цокали, ударяясь о панцирь коня, о латы князя – и не причиняли никакого ущерба.
Вот Борис уже начал подниматься по склону, совсем немного замедлив бег.
Вокруг Ингваря орали, колотили мечами по щитам дружинники, и сам он тоже кричал.
– Что же Юрий? – оглянулся на Добрыню. – Минута прошла, пора!
Забродская конница, сбившаяся в плотную стаю с противоположной от Бориса, северной стороны, не трогалась с места.
– Юрий не пойдет, пока наверху не начнется сеча, – ответил боярин и охнул, словно от боли. За спиной у неуязвимого всадника упал вместе с конем кто-то из дружинников – не все стрелы летели только в Бориса. – Никак Стеньшу Волошца свалили…
– Тогда давай мы! – Ингварь всё смотрел на брата, бывшего уже на середине подъема. – Пособим!
– Людей зря положим. Видишь, с нашей стороны сколько было стрелков, столько и осталось.
С кургана донесся гулкий, раскатистый звук – брякнула тетива одного из больших самострелов. Прежде они бездействовали. Ждали, пока конники приблизятся, чтобы бить наверняка.
Роланд поднялся на дыбы, на мгновение-другое застыл так, со вскинутыми копытами. Повалился на бок, подмял всадника.
– А-а-а! – прокатился по рядам горестный вопль.
– Доспех коню пробило! – выдохнул Добрыня. – Конец Борису. Сам не поднимется!
Конные дружинники мчались на помощь князю, но теперь с холма били уже не по головному всаднику, а по ним. Один кувырком полетел из седла, другой закачался, выронил меч и щит, двоих скинули раненые лошади… Остальные, так и не добравшись до Бориса, начали поворачивать обратно. Еще один упал вместе с конем. И еще. И еще.
Атака захлебнулась и рассыпалась. Уцелевшие во весь опор мчались обратно, а вслед им свистели бесчисленные стрелы. Юрий Забродский со своей полусотней стоял там же, где был.
Борис копошился на земле, пытаясь выбраться из-под коня.
– Добрыня, веди людей! Так на так пропадать! – крикнул Ингварь. – Скорее, брат гибнет!
– Пускай его, – ответил боярин вполголоса. – Пожди чуток. Сейчас ударим…
Прищуренными глазами он смотрел на вершину кургана. Ингварь увидел, как через повозку перелезли две юркие фигурки, стали спускаться к лежащему всаднику. Половцы! Прикончить хотят!
– Братцы, вперед! – заголосил Ингварь, оттолкнув Добрыню. – Вперед!
Бежать в тяжелых доспехах было трудно. Сначала Ингваря обогнали дружинники, а потом и ополченцы в серых рубахах. Все орали, хрипели. В воздухе по-змеиному шипели стрелы.
– И-и-и-и-и!!! – С визгом, задев острым локтем, мимо пронесся козлобородый мужик с зажмуренными глазами. Налетел на кочку, кубарем покатился по земле, но визжать не перестал. Споткнулся и Ингварь – о человека, который сидел и пытался вырвать из груди стрелу.
Упал.
Кто-то подхватил ниже подмышки, помог подняться.
Путятич.
– Меня держись. Вперед не лезь! Эх, забродчане, гады! Всё стоят.
Ингварю забродских было не видно – только спины впереди: одни серые, холщовые, другие серебристые, кольчужные.
Бежал уже не по ровному, а вверх по скату. Как в плохом сне – бежишь-бежишь, а всё вроде на месте.
Увидел старого дружинника, Сенца. Тот не орал, умело прикрывался щитом, спокойно поглядывал вокруг. Вот на кого можно положиться!
– Сенец, возьми двоих, бегите к князь-Борису! Вынесите в поле! – крикнул Ингварь.
Кивнув, Сенец отстал.
А передние уже не бежали. Останавливались, толпились, налезали друг на друга.
Оказывается, вершина кургана – вот она, рядом.
На сдвинутых повозках стояли плечом к плечу ужасные чудища: сплошь железные, с железными же харями – бычьей, волчьей, кабаньей. Вместо глаз чернели дырки.
Это были ланганы из ханской охраны. В бою они опускали забрала со звериными личинами.
Те, что влезли на телеги, рубили стоявших внизу кривыми саблями; другие тыкали копьями – не только сверху, но и снизу, из-под колес.
– Посторонись! – гаркнул Добрыня.
Оттолкнув дружинника, рванулся вперед, ударил одного половца рогатиной в грудь. Другого схватил за ноги, дернул. Еще двое, испугавшись, спрыгнули на ту сторону.
– Снимай их копьями, как я! Вали! – кричал боярин. Он был уже наверху.
Полез к нему и Ингварь. Выпрямился.
С телеги было всё видно. Оба забродских отряда – и пеший, и конный – стояли по-прежнему, но весь восточный склон кургана был заполнен свиристельцами. Они карабкались на телеги, а некоторые уже были внутри кольца. Стрелы больше не летали, началась сеча.
Совсем близко, шагах в тридцати, над круглыми половецкими шлемами торчал шест с белыми лошадиными хвостами. Под ним сидел на вороном коне человек в сверкающем, будто рыбья чешуя, доспехе и размахивал руками.
Это и есть Тагыз, понял Ингварь.
Заметил его и хан. Показал, что-то крикнул.
Телега закачалась, на нее поперли звериные личины. Но путь им преграждали свои дружинники. Поднимались и опускались клинки, топоры. Сталь билась о сталь. Пахло кровью, потом, мочой.
– Стой здесь! Пусть тебя всем видно будет! – прорычал Добрыня. У него поперек щеки ниткой тянулись мелкие красные брызги. – А я туда! Надо бунчук сбить! Тогда побегут! Ы-ы-ы!
Он взревел и спрыгнул прямо в кучу-малу.
Все скопище заколыхалось, попятилось к шесту. Звериные личины одна за другой падали.
