Век веры - Уильям Джеймс Дюрант
Было бы ошибкой представлять Юлиана как вольнодумца, заменившего миф разумом. Он осуждал атеизм как зверство,42 и преподавал такие сверхъестественные доктрины, которые можно найти в любом вероучении. Редко какой человек сочинял такую бессмыслицу, как в гимне Юлиана солнцу. Он принимал неоплатоническую троицу, отождествлял творческие архетипические Идеи Платона с разумом Бога, считал их посредником Логоса или Мудрости, с помощью которой было создано все сущее, и смотрел на мир материи и тела как на дьявольское препятствие на пути к добродетели и освобождению заключенной в нем души. Через благочестие, доброту и философию душа могла освободиться, подняться до созерцания духовных реальностей и законов и таким образом погрузиться в Логос, возможно, в самого Бога. Божества политеизма, по мнению Юлиана, были безличными силами; он не мог принять их в их популярных антропоморфных формах; но он знал, что люди редко доходят до абстракций философа или мистических видений святого. На публике и в частном порядке он практиковал старые ритуалы и принес в жертву богам столько животных, что даже его поклонники краснели за его холокосты.43 Во время своих походов против Персии он регулярно обращался к предзнаменованиям, как римские генералы, и внимательно слушал толкователей своих снов. Похоже, он не доверял колдовству Максима.
Как и всякий реформатор, он считал, что мир нуждается в нравственном обновлении, и для этого он разработал не просто внешнее законодательство, а религиозный подход к внутренним сердцам людей. Его глубоко тронул символизм мистерий в Элевсисе и Эфесе; ни одна церемония не казалась ему более подходящей для того, чтобы вдохновить на новую и более благородную жизнь; он надеялся, что эти впечатляющие обряды инициации и посвящения могут быть распространены среди немногих аристократов на большую часть народа. По словам Либания, "он желал, чтобы его называли скорее священником, чем императором".44 Он завидовал церковной иерархии христианства, его преданным священникам и женщинам, общинности его богослужения, обязывающей убедительности его благотворительности. Он был не прочь подражать лучшим сторонам религии, которую надеялся вытеснить и уничтожить. Он призвал новую кровь в языческое жречество, организовал языческую церковь со своим главой и призвал свое духовенство соперничать и превосходить христианское служение в обучении народа, раздаче милостыни бедным, гостеприимстве чужестранцам и подаче примеров хорошей жизни.45 Он основал в каждом городе школы, где читал лекции и излагал языческую веру. Своим языческим священникам он писал, как Франциск своим собратьям-монахам:
Ведите себя со мной так, как, по вашему мнению, я должен вести себя с вами; если хотите, давайте заключим договор, согласно которому я буду указывать вам на свои взгляды относительно всех ваших дел, а вы в свою очередь будете делать то же самое для меня относительно моих высказываний и поступков. Ничто, на мой взгляд, не может быть более ценным для нас, чем эта взаимность....46 Мы должны делиться своими деньгами со всеми людьми, но в большей степени с добрыми, беспомощными и бедными. И я утверждаю, хотя это и покажется парадоксальным, что благочестивым поступком было бы делиться одеждой и пищей даже со злыми людьми. Ведь мы отдаем именно человечность человека, а не его моральный облик.47
Этот язычник был христианином во всем, кроме вероисповедания, и, читая его и сбрасывая со счетов его мертвую мифологию, мы подозреваем, что многими симпатичными чертами своего характера он был обязан христианской этике, впитанной в него в детстве и ранней юности. Как же он вел себя по отношению к религии, в которой был воспитан? Он предоставил христианству полную свободу в проповеди, богослужении и практике и отозвал ортодоксальных епископов, сосланных Констанцием. Он лишил христианскую церковь всех государственных субсидий и закрыл для христиан кафедры риторики, философии и литературы в университетах на том основании, что эти предметы могут с пониманием преподавать только язычники.48 Он отменил освобождение христианского духовенства от налогов и обременительных гражданских повинностей, а также свободное использование епископами помещений, предоставляемых для государственной службы. Он запретил передачу наследства церквям; сделал христиан неправомочными для занятия государственных должностей;49 приказал христианам каждой общины полностью возместить ущерб, нанесенный ими языческим храмам в предыдущие царствования, и разрешил сносить христианские церкви, построенные на незаконно захваченных землях языческих святилищ. Когда в результате этой скоропалительной логики возникли смятение, несправедливость и беспорядки, Юлиан попытался защитить христиан, но отказался изменить свои законы. Он был способен на сарказм, едва став философом, когда напомнил некоторым христианам, пострадавшим от насилия, что "их Писание увещевает их переносить свои несчастья с терпением".50 Христиане, реагировавшие на эти законы оскорблениями или насилием, подвергались суровому наказанию; язычники же, прибегавшие к насилию или оскорблениям в общении с христианами, относились к ним со снисхождением.51 В Александрии языческое население питало особую ненависть к арианскому епископу Георгию, который занял кафедру Афанасия; когда он спровоцировал их публичной процессией, сатирически изображавшей митраистские обряды, они схватили его и разорвали на куски; и хотя немногие христиане защищали его, многие христиане были убиты или ранены в ходе возникших беспорядков (362 г.). Юлиан хотел наказать бунтовщиков, но его советники убедили его довольствоваться письмом с решительным протестом к жителям Александрии. Афанасий вышел из укрытия и вновь занял свой епископский престол; Юлиан заявил, что это было сделано без согласования с ним, и приказал Афанасию удалиться. Старый прелат повиновался; но в следующем году император умер, и патриарх, символ торжествующих галилеян, вернулся на свою кафедру. Десять лет спустя, в возрасте восьмидесяти лет, он скончался, богатый почестями и шрамами.
В конце концов страстная настойчивость Юлиана победила его программу. Те, кого он обижал, боролись с ним с изощренной настойчивостью; те, кому он благоволил, отвечали равнодушием. Язычество было духовно мертво; в нем больше не было ни стимула для молодости, ни утешения для печали, ни надежды на то, что за могилой. Некоторые новообращенные приходили к нему, но в основном в расчете на политическое продвижение или императорское золото; в некоторых городах восстановили официальные жертвоприношения, но только в обмен на услуги; в самом Пессине, на родине Кибелы, Юлиану пришлось подкупать жителей, чтобы они почитали Великую Мать. Многие язычники понимали под
