Debating Worlds. Contested Narratives of Global Modernity and World Order - Daniel Deudney
Одним из мест конфликта по поводу перераспределительной справедливости стал отель в Бреттон-Вудсе в 1944 году, где должна была быть разработана послевоенная экономическая архитектура. Американские чиновники, такие как Уайт и Генри Моргентау, под влиянием давления со стороны Латинской Америки, уже поддержали идею кредитных учреждений, которые занимались бы не только "реконструкцией", но и "развитием". Когда Моргентау в мае 1942 года представил Рузвельту первые проекты Международного валютного фонда (МВФ) и Международного банка реконструкции и развития (МБРР), он утверждал, что эти учреждения необходимы "для обеспечения огромного объема капитала, который потребуется за рубежом для оказания помощи, реконструкции и экономического развития, необходимых для достижения мирового процветания и более высокого уровня жизни". Уайт настаивал на создании Банка, который бы "помог стабилизировать цены на основное сырье и другие важные товары", и предложил создать "Международную корпорацию по стабилизации цен на важные товары". Он даже одобрил поддержку младенческих отраслей на периферии, чтобы помочь бедным странам выйти из тяжелого положения. В Бреттон-Вудсе Моргентау заявил, что "бедность, где бы она ни существовала, угрожает всем нам". Но давление исходило в основном от латиноамериканских уговоров, от делегатов из Индии и Китая, и особенно от посланника из Мексики, бойкого Эдуардо Суареса.
С окончанием войны возник раскол между конкурирующими моделями мировой экономики - между восстановлением многосторонней, свободно-рыночной, реконвергенции с изменениями для ее стабилизации, и порядком развития, усиленным институтами, которые защитят экспортеров сырья от лишения ренты и выделят им ресурсы для диверсификации и индустриализации. В частности, экономисты из Латинской Америки и Индии, к которым вскоре присоединились экономисты из Африки и Азии, приводили доводы в пользу последнего. То, что получилось из отеля в Нью-Гэмпшире, хорошо известно; это не была архитектура развития. Поражение идеи Международной торговой организации, которая обеспечивала бы минимальные цены для производителей сырья, и Международного банка реконструкции и развития, который относился к последнему так же серьезно, как и к первому, оставило горький привкус у тех, кто надеялся на послевоенное время, отличное от того, которое было после 1918 года.
1945 год, как основополагающий момент, изменил условия взаимозависимости. Возник выбор между переосмыслением повествования о рынках как машинах для сокращения разрыва между обществами и перераспределительным стремлением убедиться, что неимущие получают хотя бы свою долю глобальной ренты. Это решение имело важные последствия. Бреттон-Вудс, вкратце, создал послевоенную экономическую архитектуру; он также выявил линию разлома, которая стала зоной сражения в последующие годы, поскольку развитие предложило язык для оспаривания разделения и управления глобальным богатством. Это подтолкнуло язык развития и нарратив о необходимости перераспределения в большей степени в лексикон антиколониализма.
Идея развития быстро оказалась в противоречии с зарождающейся концепцией многосторонности в США и Европе. Это произошло по одной важной причине: борьба против европейских империй подпитывалась поиском путей развития. Для колоний оставаться в своих старых мантиях означало обречь себя на дальнейшее отставание. После 1945 года представления о прогрессе резко разошлись. Независимость Индии в 1947 году была политическим событием с интеллектуальными последствиями. Некоторые британские и американские наблюдатели засомневались в глобальной ориентации страны, поскольку Неру опирался на советскую модель планирования для ускорения истории и перехода от сельского общества к индустриальной экономике; в конце концов, он служил национальным планировщиком в партии Конгресс с 1930-х годов. Свободная от Лондона Национальная комиссия по планированию получила больше полномочий, чем ее колониальный предшественник (называвшийся Национальным комитетом по планированию - что показывает, что ярость к планированию имела имперские и довоенные прецеденты). Смысл, как считал главный планировщик, физик Прасанта Махаланобис, заключался в том, чтобы обратить вспять процесс утечки ресурсов из колонии в метрополию, став новой производственной державой, ощетинившейся собственными заводами по производству тяжелой металлургии. Соединив статистику со сталью, индийские социологи могли осуществить фундаментальные изменения в мировой экономической географии и прервать многовековое одностороннее накопление под эгидой колониализма. Если британские власти когда-то воображали, что несут современность на периферию, то индийцы воображали, что обращают вспять ущерб и страдания. Это были два совершенно противоположных представления о будущем.
Таким образом, развитие все чаще рассматривалось как предприятие, предназначенное для одной части мира - имущих - за счет другой части - имущих. Справедливость приобрела явно перераспределительный характер, а ее требования приобрели более антагонистические черты. Чтобы бросить вызов глубоко укоренившимся нормам, правилам и институтам, национальные планировщики, новые герои этой истории, должны были преодолеть укоренившиеся препятствия. Либеральный стиль опирался на понятия гибкости, заменяемости и кривых, на которых можно было построить работу некой взаимозаменяемой, свободно текущей системы, настраиваемой и регулируемой в соответствии с требованиями времени. Когда дело дошло до того, что вскоре стало называться "третьим миром", предположения пришлось перевернуть. Гуннар Мюрдаль указывал на "растущий бунт в самих слаборазвитых странах, который является активной силой, разрушающей барьеры оппортунистического невежества в нашем сознании". Он назвал это "Великим пробуждением", моментом, открывшим "новую фазу в борьбе за равенство", поскольку люди стали лучше осознавать несправедливость в новом, глобальном масштабе. В основе Великого пробуждения лежало распространение "унаследованного идеала равенства возможностей" развитых стран на слаборазвитые. Бедные страны стали воспринимать себя не столько как отсталые, сколько как обездоленные. Проблема заключалась в том, что на периферии и в колониях достижение равных возможностей в глобальном масштабе означало "мировую революцию". Вопрос для Мирдаля заключался в том, будет ли это мирная революция или злонамеренная.
На периферии социологи объединяли свои усилия с плановиками, а иногда они становились одним целым. Свежий после "Нового курса", войны и реконструкции, этот альянс имел смысл. Он также позволил увидеть разрозненные связи между внутренней отсталостью и международным неравенством. Никто не сформулировал эту коалицию лучше, чем аргентинский экономист Рауль Пребиш и группа ученых-социологов из новой Экономической комиссии ООН для Латинской Америки (CEPAL). К середине 1940-х годов Пребиш отказался от своей прежней веры в либеральный интернационализм не потому, что стал более радикальным, а потому, что стал более трезвым; он чувствовал, что правила и организационные ошибки торговой системы наказывают основных экспортеров и перекачивают богатство с периферии в ядро. "Чтобы противостоять подчинению национальной экономики иностранным движениям и случайностям", - отмечал он в рукописи 1943 года, - "мы должны укрепить нашу внутреннюю структуру и добиться автономного функционирования нашей экономики". Проза была довольно бескровной, но он ясно показал связь между
