Debating Worlds. Contested Narratives of Global Modernity and World Order - Daniel Deudney
Затем наступила Депрессия. Крах на Уолл-стрит и разрушение финансовой системы подорвали доверие к старому порядку и привычный, пусть и усталый, рассказ о коммерческом мире. Крах высвободил множество конкурирующих нарративов, чтобы заполнить образовавшуюся брешь. Неомеркантилистская реакция: спазм принудительной интеграции, который, казалось, ужесточил мнение о том, что богатство одного общества требует эксплуатации другого. Даже такие богатые общества, как Аргентина, почувствовали закручивание гаек. Пакт Рока-Рунсиман 1933 года, который нагло отдавал предпочтение британским импортерам говядины перед аргентинскими экспортерами, вывел напряженность на поверхность. Когда в Буэнос-Айрес пришли новости об условиях, экономист Эрнесто Малаккорто громогласно заявил, что эта сделка - "предательство Аргентины". Действительно, оголтелый неомеркантилизм 1930-х годов породил более явные призывы к перераспределению. В Аргентине яростные "Мясные дебаты" стали катализатором экономического национализма. В результате в Аргентине была принята политика, направленная на сдерживание оттока богатства. К 1943 году центральные банкиры этого образца процветания, основанного на экспорте, призывали к "росту, направленному вовнутрь". Будучи техническим термином, этот призыв вскоре стал политическим лозунгом и граффити, поскольку антиимпериализм набирал силу под мантией перонизма. Неру выступал против британской эксплуатации. "Единственный способ исправить [несправедливость и бывшую эксплуатацию] - это избавиться от господства одного класса над другим", - сказал он аудитории в Лахоре в 1920 году. "Эксплуатация Индии и других стран, - восклицал он в книге "Почему Индия?", - принесла Англии столько богатства, что часть его просочилась в рабочий класс, и уровень их жизни повысился". Обвинения в том, что международный порядок наказывает первичных экспортеров, привели к обвинениям в глобальной несправедливости и ощущению того, что развитие на периферии требует не только поворота вовнутрь. Для этого необходимо изменить географический поток ресурсов.
Эхом неомеркантилистского поворота стало возрождение мальтузианского нарратива о том, что бедность - это ловушка. Отягощенные биологическим и эволюционным беспокойством, неомальтузианцы настаивали на том, что бедные будут потреблять зеленые ростки процветания и развития и обрекут на гибель неимущих. Тень расы никогда не будет далеко от этой истории, поскольку отсталость стала ассоциироваться с фенотипом, так что целые народы стали нести черты своих самоиндуцированных несчастий. Если Китай, например, хотел вернуться к индустриальной современности, ему нужно было что-то делать с тем, что многие считали внутренними препятствиями, застрявшими в архаичных временах и еще больше отстающими. Одним из следствий этого стала поспешная ор-ганизация "отсталых" обществ в поддающиеся исчислению категории народов. Идея заключалась в том, чтобы сделать сообщества соизмеримыми и, таким образом, способными к реформированию с целью их интеграции. Трактат Чэнь Чанхэна "О народонаселении Китая" повторял некоторые мальтузианские настроения по поводу чумы Китая. Но экономист, получивший образование в США, также утверждал необходимость статистического анализа для обоснования государственного вмешательства, чтобы ограничить воспроизводство неправильного типа граждан. Он задал тон. Лихорадка опросов достигла своего пика в конце 1920-х годов; между 1927 и 1935 годами поколение социальных наук (shehui kexue) было призвано провести не менее 9000 опросов в стремлении создать социальные факты о Китае, чтобы поставить страну на путь прогресса. Один французский администратор в Индокитае беспокоился, что преждевременно предоставлять частным лицам полную свободу экономических действий в таком отсталом, аграрном обществе. Вместо этого "придется подчинить свою экономику жесткой дисциплине, чтобы избежать хаоса в ее основе". В 1938 году Корпорация Карнеги пригласила шведского экономиста Гуннара Мюрдаля приехать в США для изучения "негритянского вопроса" именно в этом духе. Но стоит напомнить себе, в какой степени Чэнь Чанхэн разделял мальтузианство. Сам Мирдаль в своих "Годкинских лекциях" 1938 года отстаивал практику рационального контроля рождаемости, чтобы предотвратить передачу страданий от людей, которые находятся в бедственном положении, путем сокращения числа наследников. "Сегодня, - утверждал он, - проблема заключается в том, как заставить народ воздержаться от того, чтобы не воспроизводить себя". Обращение вспять пагубных последствий глобальной отсталости означало национальную интеграцию неравномерных частей, начиная с того, чтобы сделать их видимыми, просчитываемыми и гармонизировать их в единую, национальную, временную реальность - создание современного национального государства было условием для заключения более выгодных сделок в неприятной, конкурентной, единоборствующей борьбе, которая захватывала торговую и миграционную политику во всем мире.
Есть что-то ироничное в этом межвоенном моменте изменений, ориентированных вовнутрь как условие для восстановления внешнего мира. Он совпал с недомоганием, а затем и крахом мирового экономического порядка. Как раз в тот момент, когда некоторые социологи обратились к местным народам как к источнику проблемы, мир вокруг них рухнул.
Однако распад и растущая напряженность империи в конечном итоге заставили изменить повествование. Общий кризис мировой экономики разрушил веру в добровольные модели интеграции и улучшения. В результате 1930-е годы стали десятилетием, которое принесло первые призывы к международному перераспределению ресурсов как необходимому компоненту национального роста. Без политики и институтов, которые обратили бы вспять процесс утечки ресурсов из "пе-риферии" - термин, который аргентинский экономист Рауль Пребиш, часто рассматриваемый как основатель "теории зависимости", начал использовать в своих частных корреспонденциях к 1940 году, - периферия была обречена на дальнейшее отставание. Наглое использование государственной власти в Европе и США для заключения более выгодных двусторонних сделок за счет торговых партнеров, а также пример внутренних структурных реформ в Италии и американского Нового курса показали как необходимость утверждения собственной власти на международной арене, так и необходимость новых сделок внутри страны.
Если 1919 год стал нулевым годом для привлечения внимания к глобальной несправедливости, а 1930-е годы расчистили путь для волны отступления от либерального торгового порядка, то Вторая мировая война стала новым глобальным моментом для перераспределительной справедливости.
Призывы к перераспределению исходили не от старого ядра или формирующегося гегемона мировой экономики. Фактически, латиноамериканские лидеры на протяжении 1930-х годов ходатайствовали о создании кредитного учреждения для вложения средств в страны, страдающие от нехватки капитала. С началом войны в 1939 году министры финансов стран Латинской Америки собрались в Панаме, чтобы создать Межамериканский финансово-экономический консультативный комитет для продвижения этой идеи. К 1940 году был подготовлен проект. Гарри Декстер Уайт из Казначейства США даже одобрил эту концепцию на встрече в Рио в январе 1942 года. На конференции в Хот-Спрингс в 1943 году рассматривались вопросы продовольствия и сельского хозяйства, а также проблема создания международных институтов, призванных содействовать свободе от нужды. Суть в том, что давление в пользу развития исходило извне очарованного круга государственных деятелей и социологов, которых мы обычно
