Буржуазное достоинство: Почему экономика не может объяснить современный мир - Deirdre Nansen McCloskey
Важно, чтобы достоинство и свобода работали вместе. Свобода без достоинства, как, например, отсутствие достоинства, с которым сталкивался странствующий торговец за пределами своего родного города в средневековой Европе, Китае, Южной Азии или Африке, приводит к деятельности без верного чувства собственного достоинства, к жажде, но смиренной и презирающей себя черствости рынка. Уилла Кэтер в 1931 г. писала о "нервных маленьких попрыгунчиках, пытающихся выкарабкаться", по контрасту с восхищавшими ее буржуазными успехами раннего Среднего Запада Р.Э. Диллоном и Дж.Х. Труменом, что действительно верно. Не обладая достоинством, маленькая попрыгунья-буржуазия подвергается нападкам со стороны политики, общества и литературы, что приводит к плохой экономической политике, как в Габсбургской, затем Бурбонской, а затем фашистской Испании, и 3 долларам в день. Наглядным примером в европейской истории являются евреи, получившие юридическое освобождение в XVIII-XIX веках, но не обретшие достоинства, что привело к печальным последствиям русских погромов, венской антисемитской политики и "Окончательного решения".
Точно так же достоинство без свободы превращается в статус без надежды, в еще один вариант иерархии былых времен, как в зарегулированных гильдиями городах Венеции или Любека в пору их зрелости. Такое случалось неоднократно рано и поздно, что энергичная, новаторская буржуазия оседала, наконец, на ло-кальной политической власти и переставала новаторствовать, как это делали (пока не проснулись в XIX веке) швейцарский "патрициат" или голландские "регенты". Купеческая аристократия Венеции была закрыта в 1297 году, и тем не менее венецианцы благодаря необыкновенному патриотизму и собранности смогли удерживать золотой Восток в платежах еще несколько столетий. Более обычным является случай, когда олигархия возникает, затем закрывается, а потом быстро засыпает. Спать, собирая ренту, гораздо приятнее, чем бороться. Если бы буржуазия таким образом вошла в элиту, но ценой лишения себя способности к активным и ориентированным на внешний мир инновациям, то современный мир был бы очень похож на древние режимы Северной Италии или Ганзы по цене от 1 до 5 долларов в день.
Все это в значительной степени изменилось в Голландии в ходе буржуазной ревальвации XVII-XIX веков. Людей нужно было убедить принять результаты инноваций. Это была сложная культурная задача - создание того, что великий экономист Йозеф Шумпетер, с ностальгией оглядываясь в 1942 году на Европу накануне Первой мировой войны, назвал "цивилизацией, уважающей бизнес". Но это произошло, причем впервые и исключительно в Северо-Западной Европе, благодаря ряду счастливых предпосылок и случайностей. Переоценка трансцендентной чести, уже не сводимой ни к героизму, ни к святости, ни к придворному изяществу, изменила общество и политику. Стало почетно - "почетно!" - фыркает аристократ - изобрести машину для изготовления винтов или отправиться торговать в Катай. В отличие от этого, то, что Токвиль назвал "привычками сердца", изменилось мало. Инициирующая перемена была не психологической (как утверждали, например, Макс Вебер в 1905 г. и Роберт Лукас в 2002 г.), не экономической (как утверждали Карл Маркс и Фридрих Энгельс в 1848 г. и Дуглас Норт в 1990 г.), а со-циологической, исторической и политической. То есть примерно в 1600 г. в пионерской Голландии, а затем в 1700 г. в еще больших масштабах и постоянно в инновационной Британии часть элиты начала переоценивать город и его вульгарное и разлагающее творчество.
Джон Лильберн, один из лондонских радикалов-купцов дворянского происхождения (он родился в королевском доме в Гринвиче), левеллер Английской революции после 1642 г., в 1653 г. считал законом Божьим и Англии, что "ни один человек... не может быть привлечен к ответу ни за что, кроме как за существенное нарушение личности, имущества или доброго имени другого ". К 1660-м годам голландский торговец тканями Питер де ла Корт заявлял, что "власть использовать свои естественные права и имущество в своих собственных целях безопасность ["стремление к счастью" вскоре стало обычным выражением]... ...будет для простолюдинов... земным раем, ибо свобода собственного разума человека, особенно в вопросах, в которых заключается все его благосостояние, для такого человека столь же приемлема, как империя или королевство". Не надо аристократических империй и королевств, пожалуйста; мы - буржуа, и нам нужна лишь свобода, чтобы заниматься трудовыми делами, стремясь к счастью. В 1690 г. английский торговец с османами Дадли Норт (сам выходец из аристократической семьи) писал в еще более современном, экономическом и буржуазном ключе, что "не может быть торговли, не приносящей пользы обществу, ибо если какая-либо из них окажется таковой, люди оставят ее; и там, где торговцы процветают, процветает и общество, частью которого они являются"."Поэтому laissez faire (делай, что хочешь, свободно от регулирования), как стали говорить французские теоретики буржуазной жизни начала XVIII в., такие как Пьер де Буагильбер, а позднее laissez passer (торгуй, чем хочешь)". Подобные промаркетинговые взгляды так и не стали всеобщими. Несмотря на то, что среди его знакомых была значительная часть купцов и подмастерьев делового Лондона, единственные пьесы Шекспира, затрагивающие буржуазию, - "Венецианский купец" и "Виндзорские веселые жены". В "Купце" мещанин Антонио глуп в своей любви к аристократу Бассанио, а другой крупный мещанин - Шейлок. Во всех остальных произведениях Барда воспеваются почтенные аристократы, комичные крестьяне или милые пастухи (священники встречаются крайне редко). Его почтенные герои, говорящие чистым стихом, а не комической прозой ("Веселые жены" почти все написаны мещанской/простонародной прозой), отразили социологию достоинства своего времени и иерархические условности елизаветинского театра. Элите потребовалось столетие или более после эпохи Шекспира, чтобы начать говорить о коммерческом творчестве как о нормальном, приемлемом, не вызывающем нареканий, как во всех многочисленных произведениях Даниэля Дефо, затем в эссе и пьесах Аддисона и Стила, затем в "буржуазных трагедиях" на сценах Англии, Франции и Германии, а затем, прежде всего, в современном европейском романе. Спустя два столетия после Шекспира герои даже романов Джейн Остин, хотя и являются некоммерческими дворянами, мыслят категориями разума и чувствительности, благоразумия и любви. Да и сама Джейн в своих письмах с восторгом говорит о своем буржуазном авторском бизнесе и радуется гонорарам. Однако антикоммерческий снобизм даже в Британии не прекратился полностью и никогда. Его можно увидеть в злополучном совете Эммы Вудхауз Гарриет Смит в романе "Эмма" (1815) не выходить замуж за мещанина-фермера Роберта Мартина. Один из братьев Джейн на некоторое время стал буржуазным банкиром, хотя двое других в итоге стали аристократами-адмиралами в Королевский флот. Аристократические или христианские добродетели никогда полностью не покидали воображение ни Запада, ни Востока. Иногда они носили злонамеренный характер, как, например, японский милитаризм или американский фундаментализм, а иногда являлись славным завершением буржуазной этики.
Либеральная половина "ревальвации" была столь же, и даже более известной, медленной. Доминирование в британской политике
