Anthro-Vision - Gillian Tett
Впоследствии Боас уехал в Америку, где в 1911 г. опубликовал книгу "Разум примитивного человека". В ней он утверждал, что единственная причина, по которой американцы и европейцы чувствуют свое превосходство над другими культурами, заключается в том, что "мы участвуем в этой цивилизации" и «она управляет всеми нашими действиями с момента нашего рождения». Другие культуры могут быть не менее ценными и достойными, если только мы откроем глаза, заявлял он. В нью-йоркских интеллектуальных кругах того времени - в начале ХХ века - это было сродни коперниканской революции в социальных науках. Идеи Боаса считались настолько еретическими, что ему с трудом удалось найти подходящую научную работу. В конце концов, он перебрался в Колумбийский университет, где привлек к себе единомышленников - Маргарет Мид, Рут Бенедикт, Эдварда Сапира, Зору Нил Херстон и Грегори Бейтсона. Начиная с 1920-х годов эти ученые разъехались по всему миру, от Самоа до американских пуэбло, чтобы изучать далекие культуры, подражая интеллектуальным рамкам Боаса.
Подобная интеллектуальная революция началась и по другую сторону Атлантики. Одним из пионеров был Альфред Реджинальд Рэдклифф-Браун, английский интеллектуал, который в начале ХХ века решил, что "хочет сделать что-то, чтобы реформировать мир, избавиться от бедности и войны", и отправился на Андаманские острова и в Австралию, чтобы увидеть, как обычаи и ритуалы обеспечивают функционирование их обществ. Другой, еще более влиятельной фигурой был польский иммигрант Бронислав Малиновский, который в 1920 г. поступил в Лондонскую школу экономики для получения докторской степени по экономике, а затем отправился в Австралию для изучения экономики аборигенных общин.
Когда в 1914 г. началась Первая мировая война, Малиновский был задержан как "инопланетный враг" и отправлен на Тробриандские острова в Полинезии. Застряв в палатке на пляже, он решил спасти свою докторскую диссертацию, изучив вместо этого сложный обмен раковинами, ожерельями и повязками (так называемыми "кула"), который происходил на Тробриандских островах. Он не смог провести экономическое исследование "сверху вниз", как планировал. Поэтому он использовал единственный доступный ему инструмент - наблюдения очевидцев. Как и Боас, Малиновский обнаружил, что незапланированная поездка изменила его жизнь: вернувшись в Лондон, он заявил, что единственный способ понять странных "других" - это наблюдать за ними воочию, с погружением. Такой подход не означал, что исследователь должен стать инсайдером, или, выражаясь общепринятым в империи языком, "go native". "Даже самый умный туземец не имеет четкого представления о куле как большой организованной социальной конструкции, а тем более о ее социологических функциях и последствиях", - писал Малиновский. Но это было жизненно важно, «чтобы понять точку зрения туземца, его отношение к жизни, осознать его видение своего мира». Чтобы видеть ясно, нужно было быть и аутсайдером, и инсайдером. Инсайдеры воспринимали кулу как нечто само собой разумеющееся, аутсайдеры считали кулу просто мелочью. Однако человек, побывавший в роли инсайдера, мог увидеть, что эти сложные обмены кула выполняли фактическую функцию: они поддерживали взаимосвязь между различными островами, способствовали укреплению социальных связей и закреплению статусных систем.
Малиновский назвал эту идею "наблюдением за участниками". Она распространилась, породив новую плеяду ученых в университетах Лондона, Кембриджа, Оксфорда и Манчестера, которые, подобно ученикам Боаса, отправились в дальние уголки мира для изучения других обществ. Среди них были такие фигуры, как Эдвард Эванс-Притчард, Мейер Фортес, Одри Ричардс и Эдмунд Лич. В Париже также появилась новая плеяда французских антропологов: Клод Леви-Стросс отправился в Бразилию, а Пьер Бурдье анализировал бывшую колонию Франции - Алжир. Всех исследователей объединяла одна общая идея: хотя люди склонны считать, что их собственная культура неизбежна, это не так. Существует огромный спектр культурных вариаций, и глупо полагать, что наша практика либо нормальна, либо всегда превосходна.
Сегодня этот тезис может показаться настолько очевидным, что выглядит почти банальным. Во многих странах мира идея толерантности заложена в правовую базу: законы, запрещающие расизм, сексизм, гомофобию и т.д. (несмотря на то, что эти идеалы часто нарушаются). Но, как отмечает историк Чарльз Кинг в своем блестящем исследовании этой интеллектуальной революции, трудно переоценить, насколько радикально звучала эта концепция культурного релятивизма столетие назад. Или насколько зажигательно. Когда в 1933 г. Йозеф Геббельс, нацистский лидер, организовал в Германии сожжение книг, работы Боаса были брошены в огонь одними из первых. Об этом пожаре писали на первых полосах газет Колумбийского университета. Для неантропологов дисциплина может показаться пыльной или экзотической забавой. Для нацистов - и для Боаса - идеи этой дисциплины, такие как культурный релятивизм, вызывали экзистенциальную борьбу о том, что значит быть "человеком" и "цивилизованным". Именно поэтому один из величайших даров, который антропология может предложить современному миру, - это быть "противоядием от нативизма, врагом ненависти [и] вакциной понимания, терпимости и сострадания, способной противостоять риторике демагогов", по выражению антрополога Уэйда Дэвиса. Нам это необходимо.
В 1986 г., почти через столетие после отплытия Боаса на Баффинов остров, я приехал в Кембриджский университет, чтобы получить степень бакалавра со странным названием "археология и антропология". Это сокращение от "археология и антропология" отражало запутанное прошлое этой дисциплины. Викторианские "антропологи" полагали, что для понимания человека им необходимо изучать культуру, биологическую эволюцию и археологию вместе. Однако к концу ХХ века антропологи перестали считать, что биология - это судьба, и изучение культуры и общества стало дисциплиной, которая (в основном) отделилась от изучения биологии и эволюции человека; первая стала называться "социальной" или "культурной" антропологией; вторая - "физической" антропологией. Эта граница не была (и не является) жесткой; такие авторы, как Джозеф Хенрих, Брайан Данбар, Юваль Харари и Джаред Даймонд, умело исследуют влияние физиологии, географии и окружающей среды на культуру (и наоборот), а в американских университетах физическую и социальную антропологию иногда объединяют. В Великобритании, однако, эти дисциплины, как правило, держатся обособленно. Таким образом, название "арх и ант" было ошибочным или, что более точно, свидетельством того, что институты являются порождением своей истории.
Были в этом курсе и другие странности. К 1980-м годам в антропологии господствовали идеи-близнецы "культурного релятивизма" и "наблюдения за участниками". Это переплеталось с желанием понять, как социальные системы связаны друг с другом (отражая подход, названный "функционализмом", разработанный Рэдклиффом-Брауном), как культуры создают ментальные карты с помощью мифов и ритуалов (опираясь на так называемые теории структурализма, созданные Леви-Строссом) и культурных "сетей смысла" (описанных американским антропологом Клиффордом Гирцем).
