Записки юного боцмана - Анатолий Николаевич Овчинников
Не помню, конечно, насчет чего конкретно там было, но, разумеется мне, знавшему назубок даты всех съездов РСДРП-ВКП(б) — КПСС, а также почему поссорились Иосиф Виссарионович со Львом Давидовичем и какой вражина оказался любимец партии Бухарин Николай Иваныч — всё было семечки и трын-трава! Итог — отлично! Далее следовала поддельная подпись в получении заветной корочки и вот уже я (то есть Малыш) — выпускник флотской партшколы, а это вам не какая-нибудь колхозная изба-читальня.
Малыш, разумеется, был счастлив, бутылку марочного портвейна трехлетней выдержки он раздобыл заранее, что тоже было непросто, ибо в нашем военторге кроме пуговиц и мыла с заржавленными пряниками со вкусом того же мыла ничего не было. Конечно, можно было выменять у снабженцев сухое вино с подлодок, но эта кислятина мне была не нужна (хотя она тоже была марочная и импортная из соцлагеря).
Завладев заветной наградой, я после отбоя спокойно отправился на верхнюю палубу к себе в одну их боцманских баталерок, где хранились флаги расцвечивания и где обычно никого не бывало, кроме меня и северного сияния. Дело было в июне, стояли белые ночи, вопли бакланов и монотонный шум десятков кораблей не помешали мне вкушать божественный (как мне тогда показалось) напиток, покуривая сигареты «Ленинград», которые я дополнительно выторговал у этого афериста. Все это действо происходило при возлежании на штабеле флагов Советского военно-морского флота — мягонькие из чистой шерсти, чтоб быстрее сохли в бурю и шторма. В мою обязанность как старшего боцмана входило, в том числе, вывешивание по праздникам этих флагов на фалах в произвольном порядке (в виде флагов расцвечивания) и подъём блоком по команде командующего парадом: «Флаг, гюйс, стеньговые флаги и флаги расцвечивания — поднять!» — ту-ту-ру-ту-ту-ту … (это музыка такая от оркестра на пирсе). Красотища!
А флотский флаг — это вам не какое-нибудь хухры-мухры: каждый имел свое название, сообразно старославянской азбуке (рцы, аз, буки, мыслете, ферт и т. д.) и свою расцветку, а их комбинация на мачте соответствовала определенному сигналу по Своду сигналов. «Минная постановка» или там, «Веду артиллерийские стрельбы», или «Карантинное судно» или что угодно — см. Свод сигналов.
Вот, в общем-то, и всё. Этот жлоб Малыш потом еще на меня наехал — почему я портвейн в одиночку выпил — не, ну какая скотина! А большевики с комсомольцами они все такие: лишь бы крестьянина обидеть.
Осенью он дембельнулся, следом за ним и я, но уже к Новому году. Напоследок этот без трёх минут коммунист выцыганил у меня (не помню уже за что) великолепную шинель тонкого офицерского сукна — чистая шерсть! И пришлось мне на дембель ехать в его обрезанной по самые помидоры грубой матросской шинельке, в которой я выглядел как последний портовый бомж. Но все равно Малыш остался в моей памяти очаровательным мерзавцем, я все равно его любил, как кота, который хоть и гадит тебе в тапочки, но все равно для тебя остаётся очаровашкой…
Больше я нем не слыхал. Наверняка стал большим человеком, удачно прошел приватизацию и сидит теперь пожизненно счастливый в какой-нибудь думе.
Чего и вам всем желаю!
Как я плавказарму красил
Корабли положено красить, особенно военные, причем единообразно, чтоб глаз начальствующий радовали, а вражий отпугивали. Различными научными военно-морскими институтами было установлено, что цвет кораблям должен быть в масть морскому, а поскольку море издали кажется серым, то и корабли должны быть серыми…
Такая вот логическая парадигма. Короче, краска должна быть «шаровая» — и точка! «Шаровая» — это не от какого-то там шарика, а от древнерусского «серый, тёмно-серый», как море на горизонте (потому и собак зовут Шарик). Кто не верит — выйдите на палубу броненосца и гляньте в подзорную трубу на горизонт — вода там именно шарового цвета. С пенкой.
Процесс окрашивания ровных гладких поверхностей, разумеется, особых проблем не представляет, но это, если ты не болтаешься при этом в люльке за бортом, а в этот борт еще бьёт волна. По нормативам на Северном флоте плавсредства ВМФ положено окрашивать (возобновлять окраску, подкрашивать и т. п.) раз в год, а вот черноморцам дико не повезло — там дважды в год.
Плавказарма наша имела приличные габариты: длина 111 м, ширина 13,8 м, высота от киля до клотика (не знаю, ибо, что было ниже ватерлинии нас не интересовало), а вот от ватерлинии до планширя фальшборта первой палубы около 3 м, а до второй (ближе к носу борт достигал второй палубы) так все 5. Ещё выше все надстройки на четырёх палубах — это еще в высоту метров под 8. Якоря висели в клюзах (мы вечно стояли у стенки, как «Аврора») и обмазать их и якорь-цепи на баке «кузбасс-лаком» труда не представляло.
Напомню, я был рядовой матрос, правда с некоторым предыдущим опытом службы, поэтому по воле высших сил заведовал боцманской командой из 8–9 пацанов 18–19 лет (я старик и «годок» — мне уже 20 было). Пацаны эти в основном или городские, или — пара-тройка — из далеких азиатских кишлаков. Поэтому красить не умел никто. В том числе и я. Последний мой опыт работы с красками состоялся ещё во времена детского садика, когда я вместе со всеми раскрашивал акварелью Деда Мороза с надписью: «Дорогой мамочке на 8-е Марта».
Бочками и бидонами-флягами с краской были заставлены бак, ют и даже часть шканцев. По случаю аврала из своей каюты выполз (изменив своей незабвенной канистре со спиртом) сам главный боцман Рагулис и дал вводную: сперва оттираем-зачищаем старую краску, затем наносим слой грунтовки, а когда та подсохнет (ага, подсохнет она, если в мае стоял холод собачий и дикая влажность) — мажем в основной цвет — в шаровый. Всё просто! Сказал мне в какой шхере искать кисти-скребки-валики и прочий инструмент, рваное рабочее старьё, а главное — беседку-люльку, в которой исполнителям предстояло болтаться между бортом и бездной, лихо работая на весу кистями, примерно, как Микеланджело в Сикстинской капелле (он тоже творил свои шедевры, подвешенный к потолку). После инструктажа Рагулис вернулся к своей канистре.
Суха теория, мой друг!.. Действительность превзошла все ожидания. Борта не хотели зачищаться от остатков прошлогодних и более ранних слоёв, грунт (свинцовый сурик) никак не желал приставать к железу, а когда прилипал, то уже на него никак
