“Nomen mysticum” («Имя тайное») - Владимир Константинович Внук
– Очевидно, это вас ищут, – заметил Славута.
– Это сейчас неважно, – ответила княгиня тихим голосом, и кастелян неожиданно смягчился.
– Пожалуй, в том, что произошло, ваша вина наименьшая. Гибель Агнешки давала вам шанс обрести, наконец, семейное счастье. И вы умыли руки.
Юная княгиня подошла вплотную к кастеляну.
– Пан Славута, а вы когда-нибудь были на моём месте? Вы рассказали о своём друге, который спас вам жизнь. А вы ненавидели так сильно, чтобы желать смерти?
Губы кастеляна искривила хищная улыбка – он опять вспомнил о монахе Соломоне.
…Тогда, три года назад, он весь вечер после памятного разговора с княгиней пытался решить дилемму: помешать переходу Левобережной Украины под власть Польши – значит, изменить короне, ничего не сделать – значит, оставить злодеяния Соломона без возмездия и обречь православный люд на мучения и гибель. Славута слишком хорошо знал цену обещаниям радных панов о вольностях и правах, чтобы понять, к чему приведут политические игры монаха Соломона и запорожского гетмана Мазепы-Колединского: несмотря на все заверения о соблюдении обычаев православной церкви и прав казачества, на Левобережье вернутся латинские ксендзы и попы-униаты, поднимет голову своевольная польская шляхта. Православный люд ответит восстанием, и вновь начнётся война, снова площади городов обезобразят виселицы, опять на кольях в неимоверных муках будут корчиться тела казаков, а небо окрасится чёрным дымом пожарищ крестьянских хат…
Глубоко за полночь кастелян решился – он оседлал коня и помчался в Менск, где встретился с архимандритом монастыря святых апостолов Петра и Павла Петром Пашкевичем. В ту же ночь из монастыря к московскому рубежу отправился инок Артемий. Хотя в Москве сообщению о предательстве Мазепы не поверили, связь между Батурином и Варшавой была разорвана. И ради этого стоило рискнуть головой…
Кастелян представил многолюдную площадь в Батурине, казачий круг, мрачного Мазепу-Колединского, угрюмо кусающего ус, изломанного пытками расстригу Соломона, стоящего на коленях перед плахой…
– Некто, по чьей вине погиб близкий мне человек, умер от руки палача. И я сделал для этого всё, что было в моих силах.
– И вы не сожалеете об этом?
– Я сожалею лишь о том, что возмездие свершилось слишком поздно. А более мне не о чем жалеть.
На улице снова послышались голоса, дверь широко распахнулось, и в часовню вошёл Кароль Станислав.
– Ганна, мы тебя ищем… все с ног сбились…
Ганна Катажина, удостоив мужа равнодушным взглядом, взяла из ящика свечу, запалила её от свечи Славуты и, перекрестившись ладонью, установила напротив огромной потемневшей иконы Спаса Вседержителя.
– Pater noster, qui es in caelis, sanctificetur nomen Tuum… [47].
Окончив чтение молитвы, княгиня подала руку кастеляну.
– Пан Славута, прошу проводить меня до кареты.
Несвижский ординат был вынужден посторониться, пропуская жену и сопровождавшего её кастеляна.
Возле кареты Ганна Катажина замедлила шаг.
– Но она… как она будет с этим жить?
Кастелян вначале не понял, о ком говорит княжна.
– Кого вы имеете в виду?
– Барбару…
Славута вдруг вспомнил, при каких обстоятельствах он видел выражение лица Сапежанки – точно также исказилось лицо Александра Нарбута накануне битвы под Парканами – та же бледность, тот же излом губ, та же отрешённость во взгляде.
– Барбара Сапега отпета, но тело её пока не предано земле. Думаю, что дни её земного существования уже на исходе.
Бросив прощальный взгляд, Ганна Катажина села в карету. Кароль Станислав сел с другой стороны, кучер щёлкнул плетью – и колёса застучали по пыльной дороге.
Славута в задумчивости пошёл по направлению к замку. Возле барбакана стояли Януш и Агнешка – по всему было видно, что они ждали именно его. Не слыша сбивчивых и несвязных слов благодарности, он приказал племяннику заступить с утра в караул, а сам быстрым шагом поднялся по лестнице на верхний уровень башни-брамы, откуда открывался вид на местечко. И странное чувство, которое кастелян испытывал разве что в далёком детстве, охватило его – кастеляну вдруг хотелось беспричинно плакать и беззаботно смеяться одновременно, словно что-то, чего он давным-давно ждал, наконец, свершилось.
Славута повернулся к пылающему в красных лучах рассвета куполу часовенки, истово перекрестился – и непрошеная слеза блеснула на его иссечённой морщинами щеке.
Глава XXVII. Над Миром встаёт Солнце
Сквозь цветные стёкла, вставленные в оловянные рамы, внутрь опочивальни княгини проникали первые лучи рассвета. Катажина Радзивилл сидела в глубоком кресле, закрыв глаза и чему-то загадочно улыбаясь.
Стоявшая на столе свеча затрепетала от сквозняка. Катажина услышала удивлённый возглас пани Эльжбеты, голос кастеляна. Княгиня позвонила в бронзовый колокольчик.
– Входите, пан Славута, я вас жду.
Вошедший отвесил привычный короткий поклон.
– Желаю здравствовать, ваша милость. Вам тоже не спится?
– Какой может быть сегодня сон… я знала, что вы придёте, – княгиня задумчиво посмотрела в окно. – Вот и новый день… Знаете, эти события порядком выбили меня из колеи… Я приняла решение и послезавтра утром уезжаю в Белую. Распорядитесь, чтобы всё было готово.
– Будет исполнено, ваша милость.
Княгиня, верная своей привычке, замолчала, и Славута понял, что сейчас Катажина собирается сказать что-то очень важное. Наконец княгиня решилась.
– Мне в Белой понадобится новая дама. Агнешка для этой роли полностью подходит.
Кастелян едва заметно пожевал губами, словно желая что-то сказать.
– Да-да, знаю, – княгиня понимающе улыбнулась. – Ваш племянник… Я уже давно была осведомлена о его привязанности к Агнешке. Кстати, вы уже выпустили его?
Кастелян утвердительно наклонил голову.
– Если бы Агнешка ответила ему взаимностью ранее, полагаю, всё сложилось бы по-иному, – княгиня покачала головой, словно соглашаясь сама с собою. – Конечно, теперь уже поздно что-то говорить. Чтобы всё, наконец, завершилось, я хотела бы сделать кое-что для неё… и для него, – Катажина взяла со стола скрученный лист и передала кастеляну. – Передайте это Янушу.
Славута развернул упругий свиток – то был дарственный привилей на владение фальварком возле Белой.
– Ваша милость, это лишнее…
– Нет, нет, я настаиваю. Очевидно, Агнешка считала меня виновной во всём случившемся. И, может быть, небезосновательно – я не могла поступиться ни честью сына, ни судьбой Речи Посполитой. С другой стороны, я хорошо понимаю, что влекло её к моему сыну – сияние титула, славы, богатства – но не более того. Союз с безземельным шарачком едва ли сделает Агнешку счастливой. А я хочу сделать её счастливой. И это в моих силах. К тому же, я хочу быстрее забыть об
