Восстание на Боспоре - Полупуднев Виталий Максимович
– Слезай, госпожа! – плачущим голосом вскрикнула Евтаксия. – На одном коне доберемся. Это же грабители! О боги!
Гликерия мгновенно очутилась на земле и чуть не упала на скользкой глине. Бунак, не теряя времена, помог товарищу влезть в седло, вскочил сам на коня, и они исчезли во мраке ночи столь же быстро, как и появились. Гликерия даже не успела сообразить, что, собственно, происходит.
– Садись на мою лошадь, госпожа. Садись и скачи, а я как-нибудь доберусь пешком.
– Нет. Мы сядем на одну лошадь и не спеша поедем дальше.
Однако им не удалось продолжить свой путь вдвоем. Как ночной дождь, нагрянули всадники, что гнались за беглыми рабами. Они остановились около павшей лошади. Собаки рвались вперед, заливаясь хриплым лаем.
– Что за наваждение! Конь тут, а рабов нет!.. Вперед, мы догоним их, раз они на одном коне! Собаки покажут нам дорогу.
– Какое! – отозвался грубый голос. – Тут есть еще кто-то!.. Эй, вы!
Евтаксия не могла дальше молчать, ее вогнали в дрожь эти страшные ночные всадники, их собаки, что рвались с поводков, бешено лая. Она закричала тонким голосом:
– Помогите благородной госпоже! Помогите! Нас ограбили, отняли у нас коня и все достояние!
Женщин окружили. Евтаксия бессвязно рассказывала о том, что с ними случилось. Ее перебила Гликерия:
– Я Гликерия, дочь лохага Пасиона, – заявила она с достоинством, – еду в Пантикапей по своим делам. А это моя служанка раба Евтаксия. Помогите мне добраться до ночлега. Я заплачу вам, сколько будет стоить.
– Благородная госпожа?.. Гм… – недоверчиво пробормотал в ответ старший низким басом. – Мы теряем время… Куда ускакали преступники?
– Вон туда, в ту сторону, – поспешила указать рабыня.
– Напрасно, Анхиал, мы будем коней мучить, – сказал кто-то, – теперь нам не нагнать Бунака. Ведь он, видишь сам, взамен одного коня, что пал, взял свежего. Значит, его дружок Хорей не отстанет от каракового жеребца, которого сам демон не догонит!
– Конец погоне! – заявили остальные.
– Так-то так, – закряхтел Анхиал, – только будет нам от хозяина!
– От Алцима?
– Если бы от него!.. Сам Саклей приедет наградить нас дубовыми палками. Ну да ладно, что будет… Поехали обратно!
Мужчины помогли Гликерии сесть в седло, Евтаксию посадили на круп лошади к одному из воинов. Она уселась за спину рослого парня и уцепилась за него руками. Ночная кавалькада затрусила обратно, в сторону утихающего пожара. Пахло конским потом и землей, развороченной копытами лошадей.
Мелькнули черные силуэты деревьев и высоких строений. На фоне алого дыма выставилась острая, как шлем, крыша башни и остроконечный частокол, видимо срубленный из целых бревен, поставленных торчмя.
Пахнуло жильем. Они остановились перед больший укреплением – не то двором, не то крепостью, расположенной на возвышении.
– Эй, кто там! Открывай ворота! – крикнул Анхиал.
– Кто там? Ты, Анхиал?
– Я, кто же больше!
Ворота надсадно заскрипели, и в этом звуке почувствовалось, как крепки их тяжелые створки, способные выдержать даже удары тарана.
Женщины молчали. Их спутники въехали во двор, освещенный еще не утихшим пожаром и факелами в руках многочисленных людей.
– Потушили?
– Сам видишь. Растаскали бревна, а полы еще горят, и стойки дубовые тоже. А вы поймали беглецов?
– Поймали, да не их. Эй, посторонись!
Только теперь перед взорами путешественниц предстала картина того, что здесь творилось.
Кругом двора стояли постройки, они казались огромными в неверном освещении. Одно из строений с треской оседало, охваченное пламенем, окутанное клубами дыма. Люди носили воду в ведрах и передавали их тем, кто стоял на придвинутых телегах, мощными взмахами заливая огонь. Старшой властно кричал на толпу рабов, что баграми таскали обугленные бревна.
Посреди двора сгрудились копейщики, слышались гневные окрики:
– Нет, ты скажешь, кто помог бежать подлым бездельникам!.. Скотина!.. Я спущу с тебя шкуру и мясо!..
После чего раздавались хлесткие удары, хорошо знакомые тому, кто присутствовал когда-нибудь на палочных расправах с рабами, – наказание обычное в рабовладельческом хозяйстве.
Рабыня Евтаксия, услышав эти грозно-знакомые звуки, сразу сжалась в комок и, сойдя с лошади, торопливо направилась к своей госпоже.
– Я здесь, – спокойно сказала Гликерия, спрыгивая с седла.
– О госпожа, мы попали в плохое место. Здесь рабы бунтуют.
– Кажется, уже все кончилось, – так же бесстрастно ответила хозяйка.
В сопровождении своих временных спутников женщины подошли к высокому крыльцу с многоступенчатой широкой лестницей. На крыльце толпились вооруженные люди с факелами, среди них выделялся невысокий человек с повязкой на голове. Он с решительным видом указывал рукой на пожарище, отдавал громкие приказания.
– А, вернулись! Поймали беглецов?.. Не догнали?.. Быть вам, бездельникам, на конюшне! Всех перепорю ремнями, как надо!
Голос человека с повязанной головой звучал задорно, но не очень грозно. Всадники не спеша передавали коней в руки конюхов и не проявляли особого страха перед сердитым хозяином.
Старшой Анхиал, широкоплечий мужчина, уже немолодой, подошел к крыльцу и с поклоном доложил:
– Бунак и его дружок Хорей бежали благодаря этим вот женщинам.
– Неправда! – прозвенел возмущенный голосок Евтаксии. – Неправда, господин, не верь этому нерадивому рабу! Как могла моя госпожа и я помочь беглецам, если мы сами были ограблены ими?.. Мы ехали…
– Замолчи, Евтаксия, – оборвала говорливую служанку Гликерия, – всегда ты суешься со своим языком!
– Но этот лукавый раб пытается оправдаться и все оклеветать. Толстый боров, племенной бык! Нас ограбили лишь потому, что он распустил рабов, порученных ему господином!
– Вот это верно сказано! – раздался голос со стороны, и вся многоликая толпа рассмеялась, к досаде Анхиала.
– Вижу я, – заметил высоким голосом хозяин, – что вместо двух беглецов ты, Анхиал, притащил откуда-то двух баб. Не знаю, заменят ли они своей стоимостью цену потерянных рабов.
– Моя госпожа – благородная дочь воеводы Пасиона! – не выдержала Евтаксия. – Она не пленница в вашем деревенском доме, а гостья! И следовало бы принять ее как подобает!
Анхиал поднялся на крыльцо и, показывая на женщин нагайкой, доложил обо всем хозяину. Тот отстранил слугу жестом руки и пытливо вгляделся в безмолвную фигуру девушки, закутанную в дорожный плащ. Ее лицо было спрятано в тени нахлобученного капюшона.
– А ну, подойдите! – раздался властный приказ.
Гликерия поняла, что это относится к ней, и медленно поднялась по ступеням крыльца, поддерживаемая услужливой бойкой рабыней с черными глазами.
Гликерия откинула капюшон. Слуги подняли выше факелы, их лица выражали любопытство. Каких только тут не было! Грубые с бородами, безбородые, усатые, в шлемах и колпаках, вытянутые и суровые, круглые, как луна, молодые и старые, веселые и мрачные. Хозяин выглядел тщедушным, но на его одежде сверкали золотые фибулы, а узкая рука в перстнях лежала на рукояти богатого меча. Другой рукой он хотел сделать какой-то выразительный жест, но вместо этого медленно опустил ее, одновременно отступив назад в некотором смущении. Его молодое лицо с острыми мелкими чертами, не лишенное приятности, из задорного стало по-мальчишески удивленным, словно обмякло.
Не отводя глаз от лица ночной гостьи, он произнес совсем другим тоном:
– Эти дом и усадьба – собственность лохага пантикапейского Саклея! А я его сын Алцим. Благородная гостья, двери нашего дома открыты для тебя, ибо гость – вестник богов… Эй, посветите, откройте двери!
Он посторонился, и по мановению его руки все слуги отхлынули в обе стороны, образовав живой коридор из факельщиков, по которому и проследовала гостья. Евтаксия шла за нею, смело посматривая вокруг.
– Вот тебе и раз! – хрипло рассмеялся один из слуг, когда господа вошли в дом. – Ловили соколов, а поймали белую лебедь!
