Век Людовика XIV. История европейской цивилизации во времена Паскаля, Мольера, Кромвеля, Мильтона, Петра Великого, Ньютона и Спинозы: 1648—1715 гг. - Уильям Джеймс Дюрант
Там он проработал восемь лет, а на службе у короля - пятьдесят пять. Он сделал двенадцать его статуй; самая известная из них - бюст в Версале. В скульптуре он стал тем же, кем был Миньяр в живописи, - самым популярным портретистом во Франции. Вместо того чтобы ссориться с соперниками, он высекал их в мраморе или отливал в бронзе, обычно не щадя ни их тщеславия, ни их кошелька. Когда ему прислали пятнадцать сотен ливров за бюст Кольбера, он счел себя переплатившим и вернул семьсот. 18 Он оставил достоверные изображения Ле Брюна, Ле Нотра, Арно, Вобана, Мазарина и Боссюэ, а себя - простое изображение честного, грубого, беспокойного лица; 19 Два бюста Великого Конде, один в Лувре, другой в Шантийи, отличаются бескомпромиссной правдивостью и мужественной силой. Совсем в другом стиле выполнена изящная герцогиня Бургундская в образе Дианы, 20 и прекрасный бюст той же принцессы в Версале. Он создал внушительные гробницы для Мазарина, 21 Кольбера, Вобана и Ле Брюна. В его работах чувствуется дух барокко в их драматической эмоциональности и случайных преувеличениях; но в своих лучших проявлениях они хорошо выражают классический идеал короля и двора. Это Расин в мраморе и бронзе.
Вокруг него и Жирардона собралась скульптурная Плеяда: Франсуа Ангуйе и его брат Мишель, Филипп Кофье и его сын Франсуа, Мартин Дежарден, Пьер Легро и Гийом Кусту, чьи "Лошади Марли" до сих пор прыгают в воздух на площади Согласия.
В стороне и вдали от всего этого, бросая вызов мягкому идеализму официальной скульптуры, Пьер Пюже озвучил своим резцом гнев и страдания Франции. Он родился в Марселе (1622) и начал свою художественную карьеру как резчик по дереву; но он мечтал стать, как его кумир Микеланджело, одновременно живописцем, скульптором и архитектором; высший художник, по его мнению, должен владеть всеми этими искусствами. Мечтая об итальянских мастерах, он прошел путь от Марселя до Генуи, от Флоренции до Рима. Он охотно работал под руководством Пьетро да Кортона, украшая дворец Барберини; он впитывал каждый отголосок и отголосок Буонарроти и завидовал разнообразной славе Бернини. Вернувшись в Геную, он выполнил "Святого Себастьяна", который принес ему первую известность. Фуке, снова предтеча Людовика XIV в искусстве, поручил Пюже вырезать Геркулеса. 22 для замка Во. Но Фуке пал, и Пюже поспешил на юг, чтобы прозябать в нищете в Тулоне. Получив задание вырезать Атлантов (каждый - мраморный Атлас) для опоры балкона Дома де Виль, он сделал фигуры по образцу тружеников доков и придал их напряженным мышцам и искаженным болью лицам почти революционный клич - угнетенный пролетариат, поддерживающий мир. Вряд ли это подошло бы для Версаля.
Тем не менее Кольбер, распахнувший объятия для любого таланта, попросил его о статуях, желательно в безобидном мифологическом ключе. Пюже прислал ему три работы, которые сейчас находятся в Лувре: приятный барельеф Александра и Диогена, трудоемкий переделанный Персей и Андромеда и жестокий Мило из Кротоны - могучий вегетарианец, пытающийся освободиться от челюстей и когтей необращенного льва. В 1688 году Пюже посетил Париж, но, обнаружив, что его гордый нрав и гневный резец не вписываются в остроумие и искусство двора, вернулся в Марсель. Там он спроектировал Хоспис де ла Шарите и Галле о Пуассон - во Франции даже рыбный рынок может быть произведением искусства. Его величайшая скульптура, вероятно, была задумана как комментарий к военным подвигам короля: конная статуя Александра, красивого и дебелого, с кинжалом в руке, небрежно попирающего ногами своего коня жертв войны. 23 Пюже избежал формализма, но также и дисциплины Ле Брюна и Версаля; его амбиции соперничать с Бернини и даже Микеланджело привели его к преувеличениям мускулатуры и выражения; см. ужасную голову Медузы в Лувре. Но в целом он был самым сильным скульптором своей страны и своего времени.
Когда великое царствование подошло к концу, а поражения довели Францию до отчаяния, королевская гордость сменилась благочестием, и искусство перешло от великолепия Версаля к смирению "Людовика XIV, стоящего на коленях в Нотр-Даме" Койсевокса - король, которому уже семьдесят семь лет, все еще щеголяет царственными одеждами, но уже смиренно кладет свою корону к ногам Девы. В те последние годы расходы на Версаль и Марли были сдержанными, но хор Нотр-Дама был восстановлен и украшен. Идолопоклонство античного искусства было охлаждено его собственной чрезмерностью; естественное начало посягать на классическое; языческая элегия искусства была завершена отменой Нантского эдикта и возвышением госпожи де Ментенон и Ле Телье над королем. Новые декоративные темы подчеркивали религию, а не славу; Людовик признал Бога.
История искусства при Le Grand Monarque дразнит нас сложными вопросами . Была ли национализация искусства вредом или благом? Отклонило ли влияние Кольбера, Ле Брюна и короля развитие Франции от ее родного и естественного направления в сторону унылого подражания увядшей эллинистической "античности", сбитого с толку барочной проработкой орнамента? Доказали ли эти сорок лет стиля Луи Кваторза, что искусство лучше расцветает при монархии, покровительствующей ему сконцентрированным богатством и направляющей таланты в гармоничное единство? Или при аристократии, сохраняющей, передающей и осторожно изменяющей стандарты совершенства и вкуса, а также предписания порядка и дисциплины? Или при демократии, открывающей дорогу каждому таланту, освобождающей способности от рабства традиции и заставляющей их подчинять и согласовывать свои продукты с суждением народа? Были бы Италия и Франция сегодня излюбленными домами искусства и красоты, если бы их не украшали средства и вкусы церкви, дворян и королей? Было бы возможно великое искусство без концентрации богатства?
Чтобы ответить на эти вопросы скромно и плодотворно, потребуется экуменическая мудрость, и каждый такой ответ должен быть огражден и затуманен различиями и сомнениями. Предположительно, искусство утратило естественность, инициативу и энергию, оказавшись под защитой, руководством и контролем центральной власти. Искусство Людовика XIV было дисциплинированным и академическим, величественным в своем упорядоченном великолепии и непревзойденным в своей художественной отделке; но оно было искалечено в изобретательности властью и лишено того союза с народом, который придал тепло и глубину готическому искусству. Гармония искусств при Людовике была впечатляющей, но она слишком часто звучала одним и тем же аккордом, так что в конце концов стала выражением не эпохи и нации, а только эго и двора. Богатство необходимо
