Руссо и Революция. История цивилизации во Франции, Англии и Германии от 1756 г. до 1756 г. и в остальной Европе от 1715 г. до 1789 г. - Уильям Джеймс Дюрант

@importknig

Перевод этой книги подготовлен сообществом "Книжный импорт".

Каждые несколько дней в нём выходят любительские переводы новых зарубежных книг в жанре non-fiction, которые скорее всего никогда не будут официально изданы в России.

Все переводы распространяются бесплатно и в ознакомительных целях среди подписчиков сообщества.

Подпишитесь на нас в Telegram: https://t.me/importknig

Оглавление

КНИГА I. ПРЕЛЮДИЯ

ГЛАВА II. Семилетняя война 1756-63 гг.

КНИГА II. ФРАНЦИЯ ПЕРЕД ПОТОПОМ 1757-74

ГЛАВА III. Жизнь государства

ГЛАВА IV. Искусство жизни

ГЛАВА V. Вольтер Патриарх 1758-78

ГЛАВА VI. Руссо-романтик 1756-62

ГЛАВА VII. Руссо-философ

ГЛАВА VIII. Руссо-изгой 1762-67

КНИГА III. КАТОЛИЧЕСКИЙ ЮГ 1715-89

ГЛАВА IX. Италия Феликс 1715-59

ГЛАВА X. Португалия и Помбал 1706-82

ГЛАВА XI. Испания и Просвещение 1700-88

ГЛАВА XII. Долина, Италия 1760-89

ГЛАВА XIII. Просвещение в Австрии 1756-90 гг.

ГЛАВА XIV. Реформированная музыка

ГЛАВА XV. Моцарт

КНИГА IV. ИСЛАМ И СЛАВЯНСКИЙ ВОСТОК 1715-96 ГГ.

ГЛАВА XVII Ислам 1715-96 гг.

ГЛАВА XVII. Русская интермедия 1725-62

ГЛАВА XVIII. Екатерина Великая 1762-96

ГЛАВА XIX. Изнасилование Польши 1715-95

КНИГА V. ПРОТЕСТАНТСКИЙ СЕВЕР 1756-89

ГЛАВА XX. Германия Фридриха 1756-86

ГЛАВА XXI. Кант 1724-1804

ГЛАВА XXII. Дороги в Веймар 1733-87

ГЛАВА XXIII. Веймар в цвету 1775-1805 гг.

ГЛАВА XXIV. Гете Нестор 1805-32

ГЛАВА XXV. Евреи 1715-89 гг.

ГЛАВА XXVI. Из Женевы в Стокгольм

КНИГА VI. АНГЛИЯ ДЖОНСОНА 1756-89

ГЛАВА XXVII. Промышленная революция

ГЛАВА XXIX. Английский народ 1756-89

ГЛАВА XXX. Эпоха Рейнольдса 1756-90

ГЛАВА XXXI. Соседи Англии 1756-89 гг.

ГЛАВА XXXII. Литературная сцена I756-89 гг.

ГЛАВА XXXIII. Сэмюэл Джонсон 1709-84

КНИГА VII. КРАХ ФЕОДАЛЬНОЙ ФРАНЦИИ 1774-89

ГЛАВА XXXIV. Последняя слава 1774-83

ГЛАВА XXXV. Смерть и философы 1774-1807

ГЛАВА XXXVI. Накануне 1774-89 гг.

ГЛАВА XXXVII. Анатомия революции 1774-89 гг.

ГЛАВА XXXVIII. Политическая катастрофа 1783-89 гг.

Примечания

КНИГА I.

ПРЕЛЮДИЯ

ГЛАВА I. Руссо-странник 1712-56

I. ИСПОВЕДАНИЯ

Как случилось, что человек, родившийся в бедности, потерявший при рождении мать и вскоре покинутый отцом, пораженный мучительной и унизительной болезнью, оставленный на двенадцать лет скитаться среди чужих городов и противоречивых верований, отвергнутый обществом и цивилизацией, отвергнутый Вольтером, Дидро, "Энциклопедией" и Веком Разума, гонимый с места на место как опасный бунтарь, подозреваемый в преступлениях и безумии, и видя в последние месяцы жизни апофеоз своего величайшего врага, - как же получилось, что этот человек, после своей смерти одержал победу над Вольтером, возродил религию, преобразовал образование, возвысил нравы Франции, вдохновил романтическое движение и Французскую революцию, повлиял на философию Канта и Шопенгауэра, пьесы Шиллера, романы Гете, поэмы Вордсворта, Байрона и Шелли, социализм Маркса, этику Толстого и в целом оказал на потомков большее влияние, чем любой другой писатель или мыслитель того восемнадцатого века, в котором писатели были влиятельнее, чем когда-либо прежде? Здесь, как нигде, перед нами встает проблема: какова роль гения в истории, человека в сравнении с массой и государством?

Европа была готова к Евангелию, которое возвысило бы чувства над мыслями. Она устала от ограничений, налагаемых обычаями, условностями, нравами и законами. Она достаточно наслушалась о разуме, аргументах и философии; все это буйство неокрепших умов, казалось, лишило мир смысла, душу - воображения и надежды; втайне мужчины и женщины жаждали снова поверить. Париж устал от Парижа, от суматохи и спешки, от замкнутости и безумной конкуренции городской жизни; теперь он идеализировал более медленный темп сельской жизни, где простая рутина может принести здоровье телу и покой душе, где можно снова увидеть скромных женщин, где вся деревня будет еженедельно собираться на перемирие в приходской церкви. И этот гордый "прогресс", эта хваленая "эмансипация разума" - разве они поставили что-то на место того, что разрушили? Дали ли они человеку более понятную или вдохновляющую картину мира и человеческой судьбы? Улучшили ли они участь бедняков, принесли ли утешение в тяжелой утрате или боли? Руссо задал эти вопросы, придал форму и чувство этим сомнениям; и после того как его голос затих, вся Европа прислушалась к нему. Пока Вольтера боготворили на сцене и в Академии (1778), а Руссо, поносимый и презираемый, прятался в безвестности парижской комнаты, началась эпоха Руссо.

На закате жизни он написал самую знаменитую из автобиографий - "Исповедь". Чувствительный к любой критике, подозревая Гримма, Дидро и других в заговоре с целью очернить его в парижских салонах и в "Мемуарах госпожи д'Эпинэ", он начал в 1762 году, по настоянию издателя, писать собственный рассказ о своей истории и характере. Всякая автобиография, конечно, тщеславна, но Руссо, осужденный церковью, объявленный вне закона тремя государствами и покинутый самыми близкими друзьями, имел право защищать себя, пусть даже очень долго. Когда он прочитал несколько отрывков из этой защиты на собраниях в Париже, его враги добились правительственного запрета на дальнейшие публичные чтения его рукописи. Обескураженный, он оставил ее после своей смерти со страстной мольбой к потомкам:

Перед вами единственный человеческий портрет, написанный в точном соответствии с натурой, который существует сейчас и, вероятно, будет существовать когда-либо. Кто бы вы ни были, кого судьба и доверие сделали арбитром этой записи, я прошу вас, по моим несчастьям и по вашему чувству, и во имя всего человечества, не уничтожать работу, полезную и уникальную, которая может служить первым образцом для сравнения при изучении человека, ... и не отнимать у чести моей памяти единственный надежный памятник моего характера, который не был изуродован моими врагами".1

Его крайняя чувствительность, субъективность и сентиментальность стали достоинствами и недостатками его книги. "Чувствующее сердце, - говорил он, - было основой всех моих несчастий";2 Но это придавало теплую близость его стилю, нежность его воспоминаниям, часто щедрость его суждениям, которые растапливают нашу антипатию по мере чтения. Здесь все абстрактное становится личным и живым; каждая строчка - это чувство; эта книга - источник той Миссисипи интроспективных саморазоблачений, которые оросили литературу XIX века. Не то чтобы у "Исповеди" не было предшественников, но даже святой Августин не мог сравниться с полнотой этого самоотречения или его претензией на истину. Она начинается со всплеска вызывающего красноречия:

Я затеваю предприятие, которому не было примера, и исполнение которого не будет иметь подражателей. Я хочу показать своим товарищам человека во всей правде природы; и этим человеком буду я сам.

Я одна. Я знаю свое сердце и знаком с людьми. Я не похож ни на одного из тех, кто существует. Если я не лучше,