Все, что я знаю о любви. Как пережить самые важные годы и не чокнуться - Долли Олдертон
– Ты так печальна, – сказал он, погладив меня по щеке.
Я закрыла глаза, стараясь остановить слезы.
– Я так потеряна, – ответила я.
– Но я тебя нашел, – сказал он, прижимая меня к себе.
Мне так захотелось ему поверить, что на секунду я поверила.
– Я хочу кое-что сказать, хоть в этом и нет смысла, – сказал он, поцеловав меня в голову.
– Что?
– Я люблю тебя, – выдохнул он. – Я не хочу, чтобы ты думала, что я сумасшедший или опасный, как тот чувак-француз, и я понимаю, что это невозможно, потому что я знаю тебя… – он взглянул на часы. – Всего шесть часов. Но мне кажется, я могу полюбить тебя. Я бы хотел полюбить. Черт, да я уже люблю.
– Я тоже тебя люблю, – услышала я свой голос.
В тот же миг, как эти слова слетели у меня с языка, я осознала, насколько нелепо они звучат. Но я знала, что говорю это не ему; я обращалась к кому-то или чему-то другому. Может быть, к надежде на хороший исход или доброте.
На следующий день Адам взял отгул – первый отгул в его жизни – и повел меня гулять по городу, показывая места, в которых я еще не была. Мы гуляли, разговаривали, ели, пили, целовались. Мы проводили типичный романтический двухдневный отпуск вместе – и не могли вспомнить, как выглядела наша жизнь друг без друга. Я осталась у него на ночь.
Днем я оторвалась от Адама на целых три часа, чтобы встретиться с Октавией. Она не могла поверить, что все в моей жизни так круто изменилось с нашей последней встречи. Мы поднялись на смотровую площадку Рокфеллер-плаза и смотрели на красивый, беспощадный и неумолимый город.
– Пора домой, – сказала я, глядя на танцующие по Гудзону огни.
В мой последний день Адам отвез меня в аэропорт. После долгого прощального поцелуя он взял меня за плечи и посмотрел мне прямо в глаза.
– Так, у меня идея, – сказал он.
– Какая?
– Не подумай только, что я сошел с ума.
– Ладно.
– Останься, – сказал он.
– Я не могу остаться.
– Почему нет? Ты несчастна дома. Ты ненавидишь Лондон. У тебя нет работы. Ты не знаешь, что делать дальше. Так останься здесь и начни все сначала.
– Но где мне жить?
– Со мной, – сказал он.
– Чем платить за аренду?
– Мы что-нибудь придумаем. Ты найдешь работу и сможешь писать обо всем, о чем всегда хотела. Я дам тебе личное время и пространство. Подумай, насколько свободнее ты будешь ощущать себя здесь.
– А что насчет сраной иммиграционной службы, которая будет пытаться выслать меня?
– Ну тогда я, бл*ть, просто женюсь на тебе, – сказал он со смехом. – Это ты хотела услышать? Я так и сделаю. Завтра я первым делом отведу тебя в мэрию и выженю тебя всю к чертовой матери. И ты сможешь оставаться здесь, сколько захочешь.
– Я не могу. Это какое-то безумие.
– Но почему? – сказал он, слегка прижавшись лбом к моему лбу. – Ты же говорила, что дома тебя никто и ничто не ждет.
Я задумалась.
– Потому что проблема во мне, – ответила я. – Не в городе. Не в обстоятельствах. Это мне нужно измениться.
Между нами воцарилась тишина. Потом мы поцеловались в последний раз.
– Позвони мне, как приземлишься, – сказал он. – И не напивайся в самолете. Он все равно не рухнет.
Во время полета домой я мечтала о Тоттенхем-Корт-роуд и всяком дерьме с Амазона. Я мечтала услышать смех Фэйрли и шум, с которым мои соседки собирались на работу по утрам, обнять маму и почувствовать духи в ее волосах, мечтала о нашем любимом пабе. Я думала обо всей блаженной суете жизни; о том, какое счастье жить так, а не иначе.
Я приземлилась за день до моего двадцать шестого дня рождения. Белла и Эй Джей были на работе, когда я пришла домой, но меня ждал кривоватый домашний торт и баннер с пожеланиями счастливого дня рождения. На следующий вечер мы пошли на танцы в Кэмден, и я рассказала им о своих странных приключениях в Нью-Йорке. Мы с Лорен всю ночь не спали и играли на гитаре, пока утром не доставили огромный букет красных роз от Адама.
Когда я вернулась домой, все стало проще. Тяжелый кокон печали, в котором я пробыла так долго, исчез. Я построила план дальнейших действий. Я снова влюбилась в свой город, как безумная; я читала книги Билла Брайтона о Лондоне, ела карамельки и болтала с почтальонами. Я вспомнила, как мне повезло жить в месте, где я выросла, там, где живут мои друзья. Спустя два месяца после своего возвращения я нашла новую работу на ТВ. Спустя еще месяц мне дали вести колонку в The Sunday Times. Мы с Лорен сняли короткометражный фильм о потерявшейся двадцатипятилетней, которая не имела понятия, кто она такая, и пыталась менять все что угодно, кроме самой себя. Эй Джей съехала, Индия въехала. Мы переехали из нашей развалюхи в Кэмдене в квартиру без мышей, с работающим туалетом и центральным отоплением.
Октавия, моя спасительница, вернулась в Лондон и стала моей близкой подругой. Мы с Адамом поддерживаем связь и всегда обедаем вместе, когда он бывает в Лондоне или я в Нью-Йорке. Он напоминает мне о том неспокойном периоде в моей жизни, обо всех историях, которые мне интересно рассказывать, но совершенно не хочется повторять. Мои двадцать пять были такими потерянными и лишенными корней, что я едва не уехала жить в другую страну с практически незнакомым мужчиной. Он хранит свою часть истории, а я свою; мы как подростки с кулончиками в виде разделенного сердца.
К своему двадцать шестому дню рождения я поняла, что жизнь сложнее, чем я когда-либо себе представляла. Все меняется, ты падаешь и поднимаешься, и иногда жизнь будет похожа на волнующий, прекрасный дар, а иногда ты будешь чувствовать себя отвратительно безо всякой видимой причины. Ты просто начнешь замечать всю бессмысленность и суетность жизни, поймешь, кем ты на самом деле являешься в этой бесконечной пустоте. Но я также поняла, что само путешествие – это и есть цель путешествия; и что ты – его единственная константа. Неважно, как далеко ты постараешься сбежать, единственной вещью, которая останется
