Радикальная война: данные, внимание и контроль в XXI веке - Matthew Ford
Однако еще более губительно то, что именно в связи с неспособностью армии институционализировать решения и правовые практики, связанные с пытками, мы можем увидеть, что фокус на извлечении уроков упускает более широкие вопросы, связанные с организационной забывчивостью. Это стало совершенно очевидно после публикации материалов расследования Гейджа о смерти Бахи Мусы. Содержавшийся под стражей армией в Басре в 2003 году, Муса подвергался невыносимому обращению и незаконным пыткам и впоследствии умер. В своем отчете об этом инциденте сэр Уильям Гейдж отметил, что британской армии было запрещено использовать пять методов (надевание капюшона, белый шум, лишение сна, лишение пищи и болезненные стрессовые позиции) в отношении заключенных со времен расследования Паркера в 1972 году. В отсутствие каких-либо существенных средств для поддержания этих знаний в МО, представление о том, что эти методы были запрещены, было в значительной степени утрачено. Таким образом, на момент войны в Ираке "не существовало никакой письменной политики или доктрины, запрещающей эти методы". Некоторые ученые пришли к выводу, что политика в отношении пяти методов пыток была не столько утрачена, сколько специально организована, чтобы армия продолжала практиковать то, что ей было запрещено (Bennett 2011). Какой бы ни была правда, справедливо заключить, что до Баха Мусы халатный подход МО к организационному забвению представлял собой нечто вроде "корпоративного провала".
Дополнительные проблемы с организационной памятью возникли в ходе общественного расследования по делу Аль-Суиди в 2009-14 годах, в ходе которого были отвергнуты обвинения в том, что британские солдаты плохо обращались с иракцами и незаконно убивали их в 2004 году. МО не смогло выполнить все запросы следствия о раскрытии информации. Кроме того, им с трудом удалось установить, какие документы и записи имеют отношение к его компетенции. Это, в свою очередь, заставило МО задуматься о том, является ли поиск некоторых обширных и сложных массивов документов соразмерным использованием своих ресурсов.
В свете опыта и отчетов этих общественных расследований подход МО к организационной памяти должен был улучшиться. В этом отношении решающее значение имеют добросовестные усилия по созданию возможности мобилизации организационной памяти армии с использованием ресурсов и опыта Исторического отдела армии. Однако сложность и масштаб цифровых документов и записей, которые необходимо вести, продолжают создавать огромные проблемы для организационной памяти армии. Культуру ведения учета пришлось адаптировать: от распечатки материалов из электронных источников для включения их в бумажные архивы до более тщательной очистки данных и перераспределения жестких дисков для использования в различных целях. В связи с этим возникла необходимость создания электронного архива, позволяющего копировать важные данные до того, как жесткие диски будут использованы повторно. Тем не менее, если необходимо внедрить надежные процессы, сознательно балансирующие между решениями, благоприятствующими организационному забыванию, и решениями, способствующими организационной памяти, необходимо поддерживать эти мероприятия в рамках возникающих и продолжающихся кампаний. При тщательном управлении это не только поможет сохранить внутреннюю, политическую и общественную легитимность армии, но и поможет МО справиться с различными расследованиями поведения британских вооруженных сил во время войны. Поскольку обвинения в сокрытии военных преступлений в Афганистане и Ираке продолжают всплывать на поверхность, очевидно, что МО придется должным образом поддерживать эти усилия, что может быть особенно проблематично для операций с участием сил специального назначения.
Эти примеры показывают, что способность военной бюрократии извлекать уроки зависит от траектории и распада данных, проходящих через различные информационные инфраструктуры и составляющие их культуры и процессы. Отчасти это связано с исторической дистанцией, связанной с конкретным видом деятельности, когда офицеры и служащие все еще делают карьеру, которая зависит от того, как избежать язвительности или сложных вопросов. В то же время бывает, что военная организация предпочитает игнорировать или забыть, а не институционализировать особенно спорный способ работы. Кроме того, если процесс опирается на некодифицированные, неявные знания, замена персонала может привести к случайному забвению (MacKenzie and Spinardi 1995), когда мы видим утечку данных из, казалось бы, устоявшихся процессов управления записями.
Извлечение смысла из разорванного поля боя
Выявление слабых мест в армии и оптимизация действий посредством вовлечения в историю зависит от управления информацией и ведения учета, которые собирают и кодифицируют информацию и знания, явно и неявно заложенные в людях, процессах и записях. Однако проблемы, возникающие в связи с цифровизацией штабов и правительственных ведомств, все чаще заставляют вооруженные силы полагаться на создание частичных историй, основанных на выборочном прочтении публичных документов в сочетании с интервью с офицерами, которые понимают, что эти занятия имеют как эффект, способствующий развитию карьеры, так и ограничивающий ее. В этих условиях предпочтение Запада к деполитизированной и объективной истории кампаний или военных действий (если отбросить вопрос о том, было ли это вообще возможно) неизбежно поддается структурным вызовам, создаваемым цифровизацией и прокси-историями, к которым она приводит.
Развитие технологий, ускоряющих слияние данных и способствующих мгновенному ведению дистанционной войны, вступает в противоречие с усилиями тех, кто пытается извлечь уроки из прошлых действий на основе нестабильного распространения данных с поля боя. Это особенность современных информационных инфраструктур, которая может только усложнить для правительств понимание того, почему они сделали то, что сделали. Это отражает разрыв с традиционным ведением учета, что свидетельствует о глубоко медиатизированном характере жизни XXI века. Дело не только в том, что облачные веб-платформы, на которых работают современные архивы, имеют свою собственную пользовательскую культуру и нормы поведения, воспроизводя дальнейшую сегментацию аудитории и рынка. Дело не только в том, что сами архивы используются в качестве оружия для достижения определенных целей. Скорее дело в том, что платформы сами создают аудиторию, вписывая ценности своих основателей в опыт тех, кто ими пользуется (Srnicek 2017). То, что государство не может угнаться за таким подходом к архивированию, отчасти отражает ограниченную доступность технологов с соответствующими навыками, но также указывает на вполне реальную концентрацию власти в руках тех организаций, которые сейчас доминируют в облачных вычислениях. И все это неизбежно приведет к тому, что в новой военной экологии возникнут различные модели осмысления.
Когда-то смысл битвы был уделом солдат как очевидцев (Harari 2008), гражданских и военных чиновников и экспертов-историков, у которых было время получить доступ к записям, хранящимся в государстве. Но теперь этот процесс нарушился, в корне изменив состав участников процесса извлечения смысла из битвы. Это развитие начинается с партисипативной войны (Merrin 2018 - см. Приложение), но стало возможным благодаря процессам глубокой медиатизации, которые "радикально изменили поля восприятия" (Virilio 1989, p. 7). В результате поле боя, как и другие области онлайн-жизни, становится призмой для многочисленных аудиторий, которые могут читать в репрезентациях то, что хотят. Следовательно, битва становится
