Кровь и золото погон - Трифонов Сергей Дмитриевич
– Николай Иванович, будьте добры, покажите капитану Тарновскому ваш лагерь, расскажите об успехах и трудностях формирования полка.
Лебедев с Тарновским и батальонными командирами вышли из кабинета. Павловскому велели остаться. Все с облегчением расстегнули мундиры, закурили. Фон Розенберг извлёк из портфеля папку с документами.
– Сергей Эдуардович, – он положил перед Павловским карту и несколько исписанных листов бумаги, – мы внимательно изучили проект маршрута вашего отряда на юг, в сторону Смоленской и Витебской губерний, и пришли к общему мнению – маршрут надо поменять.
Коллеги Гоштовта согласно закивали. Ротмистр продолжил:
– Вы полагаете двигаться по территории, где власть в руках советов. К чему неоправданный риск? Мы же считаем, отряд должен идти до Себежа по территории, оккупированной немцами. Это и безопасней, и позволит сохранить силы отряда и коней. Затем, пройдя между Великими Луками и Невелем, войти в Велижский уезд и там вступить в контакт с нужными нам офицерами. Что вы на это скажете?
Павловский встал из-за стола, одёрнул мундир, обвёл тяжёлым взглядом присутствующих. Полковник знаком усадил его на место.
– Маршрут по советской территории гораздо короче.
– На войне, как вам должно быть известно, ротмистр, не всякий короткий путь – дорога к успеху, – парировал полковник фон Людинкгаузен Вольф.
– Кроме того, – гнул своё Павловский, – офицеры засиделись, им нужна встряска, нужны боевые контакты с врагом.
– Впереди у них, дорогой Сергей Эдуардович, – заметил Гоштовт, – будет предостаточно боевого контакта с врагом. Мы с вами вопреки оптимизму капитана Тарновского знаем, война в этом году не закончится.
– Кроме того, мы рассчитываем по ходу движения отряда уничтожать советские учреждения и милицию в небольших населённых пунктах, – упрямился Павловский, – поднимать против большевиков крестьян, агитировать против сдачи советам хлеба и срывать всеобщую мобилизацию в Красную армию.
– Такой задачи отряду не ставилось. – Фон Розенберг перешёл на официальный тон. – Вашими партизанскими действиями вы только мобилизуете силы армии и чекистов у красных. Они вас попросту загонят в мышеловку и прихлопнут. Не забывайте, у них тоже служат бывшие офицеры. И, как нам известно, не самые плохие.
Полковник, постучав карандашом по графину с водой, прервал дискуссию.
– Итак, господа, принимается вариант маршрута по оккупированной немцами территории. Отряду по собственной инициативе ни в какие стычки с советами не встревать. Это не диверсионный рейд, а исключительно разведывательный, имеющий целью установить связь с восставшими районами. Вам всё ясно, ротмистр?
– Так точно, – буркнул Павловский, – будет исполнено.
Павловский отобрал в рейд десять офицеров. Помощником, как и прежде, назначил поручика Костылёва.
Накануне отбытия Павловский перебрался из гостиницы в подобранную Гуторовым хорошую квартиру в самом центре города, на Сергиевской, рядом с Земским банком. Квартира из трёх комнат, гостиной, кухни и ванной, на втором этаже кирпичного дома оказалась просторной и светлой, с большими окнами и паркетными полами. Ранее она принадлежала какому-то врачу, уехавшему в Ригу. Пока Павловский пребывал в лагере, Татьяна по-хозяйски всё обустроила: поменяла мебель, где требовалось, обновила обои и шторы, выбила ковры, чистым бельём застелила огромную кровать.
В квартире появилась нанятая Татьяной горничная, молодая эстонская толстушка из крестьян, по-русски понимавшая всё, но говорившая плохо. Девушка была чистоплотной и воспитанной, хорошо готовила и не маячила перед глазами хозяев. Звали её Кюлли. Вместе с Татьяной она готовила Павловского к отъезду. В немецкий кожаный походный рюкзак уложили несколько комплектов сменного белья, носки, портянки, носовые платки и полотенца. Кюлли напекла пирогов с мясом, ливером, капустой, яйцами и зелёным луком, принесла с рынка несколько палок эстонской сыровяленой колбасы. Затем Кюлли отпустили. Сергей же с Татьяной гуляли по городу, пили шампанское, ели мороженое, а потом нежились в постели…
9
От Пскова до Себежа, сто восемьдесят вёрст пути, отряд добирался неделю. Шли по старому Киевскому тракту открыто, ни от кого не таясь. Немцы, предупреждённые по телеграфу шифром, оказывали содействие. Конечно, без особого энтузиазма, но во время стоянок кормили людей и лошадей. А в Опочке немецкий капитан, командир местного гарнизона, велел истопить для русских офицеров баню и пригласил всех на ужин. Был повод. Хотя и печальный. Капитан Бухвальд вручил Павловскому копию телеграммы немецкого командования о расстреле большевиками 16 июля в Екатеринбурге императора Николая II и всей царской семьи.
За столом почтили память императора, императрицы и всех их детей. Хотя Павловский и многие из его офицеров не любили Николая, сообщение о его страшной гибели и особенно невинных дочерей и наследника вызвало шок. Большевиков и всех красных вкупе ненавидели, но чтобы они, вожди которых происходили из интеллигенции, могли дойти до такого звероподобия, превратиться в злобных, кровожадных упырей, представить никто не мог. Между тем по ходу застолья стало очевидным: молодые офицеры будто прошли через поток ледяной воды, смывающий всё мрачное прошлое, все предательства, унижения и обиды, обрушившие на армию и флот бездарным царизмом, либерально-ничтожным Временным правительством, продажными союзниками, оголтелыми националистами, кровавыми большевиками…
Немолодой немецкий капитан, прилично говоривший по-русски, заметил в словах офицеров Павловского стальные нотки, готовность к бескомпромиссной борьбе со всеми врагами России. Он с тревогой наблюдал рост агрессии у ещё не пьяных русских, слышал злобно бросаемые ими фразы – «всех на эшафот», «на виселицу», «на кол», «в прорубь», «кожу с живых снимем»… Капитан шепнул Павловскому:
– Ротмистр, гражданская война – это ужас! Во что она превращает людей! Поверьте, мне искренне жаль императорскую семью, близких родственников нашего кайзера, но я опасаюсь за вас, за эту офицерскую молодёжь. Они превращаются в волков, никого не щадящих. Это страшно, ротмистр.
Павловский наполнил рюмки и спокойно ответил:
– Вы бы, капитан, о себе, о ваших офицерах и солдатах побеспокоились. Сдаётся мне, ваш кайзер, как и его несчастный кузен Николай, увязнув в войне, проморгал надвигающуюся революцию. Попомните мои слова, капитан, скоро, ох скоро, у вас загрохочут грозы большевизма. И вот тогда вспомните справедливость слов моих офицеров об эшафотах, виселицах и массовых расстрелах. В белых перчаточках революцию не задушить.
Юго-восточнее Себежа перешли советско-германскую разделительную линию и дальше шли по карте, как обычно, вдоль дорог, по лесам, обходя населённые пункты. Павловский выслал передовой дозор из трёх человек, приказав через каждые два часа докладывать обстановку. Павловскому чертовски хотелось поразбойничать, ворваться в какое-нибудь большое село, волостной центр или посёлок, пограбить, расстрелять коммунистов, комиссаров, милиционеров, советских работников. Руки чесались у многих. Поручик Костылёв канючил:
– Для бодрости духа, Сергей Эдуардович, надо бы офицерам поразмяться, большевиков погонять, девок ихних попортить…
Павловский, скрепя сердце, отвечал:
– Отставить пустые разговоры. Не по вражеской территории идём, по России. Придёт время, позабавимся.
Он решил не нарушать приказ. Гоштовт и фон Розенберг были правы – ввяжись в стычки с красными, ног не унести.
Июль стоял жаркий, засушливый, давно не было дождей. Донимали слепни, мошка и комары. Страдали и люди, и кони. День потихоньку шёл на убыль, но ночи ещё были светлые, душные. Однажды, когда солнце уже улеглось за кромку лесного моря, а сумерки ещё не наступили, прискакал офицер из дозора.
– Господин ротмистр, – доложил он, – верстах в семи, по левую сторону дороги, слышится активная ружейно-пулемётная стрельба. Дозор ищет выгодную позицию с разведывательной целью.
