Всем Иран. Парадоксы жизни в автократии под санкциями - Никита Смагин
В целом, несмотря на понятные издержки и несовершенства, иранский вариант модели «плавильного котла» доказал свою состоятельность и жизнеспособность. Большая часть этнических меньшинств Исламской республики: азербайджанцы, туркмены, арабы, гилянцы, лоры, бахтияры — осознают себя прежде всего иранцами. Наследниками великой культуры бессмертной иранской нации. Живучая идеология
28 октября 2016 года огромная толпа — в основном жителей близлежащего Шираза — собралась у гробницы Куруша Великого[39] в Пасаргадах, чтобы почтить память основателя империи Ахеменидов. Идея праздновать «День Куруша Великого» (торжество, конечно, неофициальное) появилась в середине 2000-х, а в 2010-х начала набирать популярность. В тот год праздник выпал на пятницу — единственный выходной на неделе в Иране. Поэтому участников оказалось неожиданно много: 15–20 тысяч.
Собравшиеся начали скандировать: «Иран — наша страна! Куруш — наш отец!», но быстро от прославления истории перешли к критике действующих властей, и «День Куруша Великого» превратился в полноценную политическую акцию. Толпа скандировала: «Свобода мыслей не приходит с бородой!». Легко было понять, что под бородачами имелись в виду представители исламского духовенства. Тут же звучал другой лозунг, критикующий активную внешнюю политику Исламской республики, которая поддерживает ливанскую «Хезболлу» и палестинский ХАМАС: «Ни Газы, ни Ливана, я умру ради Ирана!»
Разумеется, такое поведение не осталось незамеченным: организаторов акции задержали, собрания у гробницы в Пасаргадах в «День Куруша Великого» запретили, и в последующие годы всех, кто пытался 28 октября устроить митинг у святыни, задерживали. Звоночек для властей — к середине 2010-х национальный нарратив и возвеличивание доисламского прошлого превратились в угрозу для Исламской республики.
В ирано-шиитской нации иранское все больше доминирует над шиитским: соответствующий перекос был заметен еще в начале 2000-х. Так, опросы 2000–2001 года показывали, что в сравнении с Египтом и Иорданией в Иране гораздо больше людей ассоциируют себя с нацией, а не с религией: в Египте и Иордании только 14% и 10% респондентов соответственно заявили, что они в первую очередь египтяне и иорданцы, а вот среди иранцев 34% идентифицировались в первую очередь с национальностью. Этот процесс с тех пор набирает силу — одним из доказательств стала акция 2016 года. Личность Куруша Великого упоминалась и в более поздних протестных акциях. А с зимы 2017–2018 годов. появился еще один популярный протестный лозунг, апеллирующий к эпохе секулярного национализма: «Реза-шах рухет шад!». Да упокоится твоя душа, Реза-шах.
Сегодняшний повышенный интерес к доисламскому прошлому понятен: экономическая ситуация становится хуже, надежд на то, что в ближайшее время все исправится, все меньше. Соответственно, в обществе растут протестные настроения. Власть в Исламской республике неразрывно связана с религией, поэтому недовольным легко увидеть прямую связь — во всем виноват ислам.
При этом разорвать связь между государством и религией вряд ли было бы возможно, даже не находись у власти исламисты. Уже почти полторы тысячи лет Иран живет как мусульманское государство. Мусульманами были величайшие поэты и ученые средневековья, а значительная часть самых красивых архитектурных памятников в Иране — мечети. Кроме того, в стране, несмотря на целый ряд попыток «очистить» персидский язык от арабизмов при династии Пехлеви, все еще используют арабскую графику. Ислам остается частью культуры и истории, и от этого тоже не уйти. И все-таки национальная идентичность в стране для большинства иранцев сегодня важнее религиозной. Даже принадлежность шиизму во многом стала способом иранцев отделиться от «общей массы мусульман» (напомню, что абсолютное большинство мусульман — сунниты) и стать особой частью исламского мира.
Как я писал выше, исследователи национализма утверждают: сегодня все страны мира — национальные государства. (Здесь имеется в виду национализм не этнический, но гражданский, который предполагает, что идентичность людей выстраивается вокруг принадлежности тому или иному государству). Пару раз на публичных мероприятиях в Москве я слышал в ответ на этот тезис несогласный возглас в аудитории: «А как же Иран!» Затем следовали аргументы об исламской идентичности и попытке объединить мусульман региона идеями революции. Безусловно, исламская идентичность существует, но в Иране, как ни старались власти, она не смогла заменить национальную. Иными словами, исключительный опыт Ирана лишь доказывает: сегодня не существует более влиятельной политической идеологии, чем национализм. И власти его используют — в том числе для позиционирования Ирана на международной арене.
См. к примеру: Anderson, Benedict. Imagined Communities: Reflections on the Origin and Spread of Nationalism. London, United Kingdom: Verso, 1983; 2nd ed., 1991.
Подробнее об этом случае можно прочесть в главе «Россия: о любви до ненависти».
Green, Nile. The Love of Strangers: what six Muslim students learned in Jane Austen’s London. Princeton University Press, 2016. p. 75-76
Существуют свидетельства об изобретении печатного станка в Иране гораздо раньше — в эпоху Сефевидов. Однако последовательным и массовым применение этих прототипов не стало.
Персидская письменность, использующаяся в Иране, считается модифицированным вариантом арабской (отличается количеством букв, но все основные принципы их написания сохраняются).
В российской историографии этот царь известен как Кир Великий. Впрочем, называть его так в Иране — не лучшая идея (см. приложение «Словарь персидских ругательств и оскорбительных выражений»).
Ответственность за теракт также взяло на себя ИГИЛ. Однако власти Ирана заявляли, что за нападением стоит Арабское движение борьбы за освобождение Ахваза, которое сначала взяло на себя ответственность за акцию, но позже отрицало свое участие.
Часть II Внешняя политика سیاست خارجی
Парадокс пятый Россия: от любви до ненависти
Со стороны может показаться, что Иран и Россия образца 2020-х — большие друзья: оба государства проводят антизападную политику и поддерживают друг друга в противостоянии «гегемонии США». Это правда лишь отчасти — несмотря на частичное
