Подводная библиотека - Юми Канэко
Мимори бросился помогать Сю, к ним присоединился Ханэхито: они укладывали листы один поверх другого так, чтобы отрезки линии соединялись. А когда после бесчисленных проб и ошибок увидели наконец на ворохе бумаги надпись, дружно вздохнули.
— Это же… зеркальное письмо!
Слова были развернуты задом наперед и написаны справа налево. Леонардо часто использовал такое письмо. Одно время считалось, что оно служило ему шифром, но впоследствии все сошлись во мнении, что для Леонардо как для левши перевернутое письмо было делом обычным. Мимори мысленно развернул отзеркаленные символы и прочитал получившуюся надпись:
— Bellissimo fanciullo…
Bellissimo fanciullo… «Прекрасный мальчик». Кто это? Арольдо? Проказливый ученик, о красоте и сумасбродных выходках которого вспоминали даже столетия спустя? Ханэхито потрясенно пробормотал:
— Не… не может быть, чтобы эти слова написал Леонардо, правда?.. И почему бы такое…
Мимори вскинул голову: вот оно! Ему вспомнилась семья Янсен, посетившая на днях Подводную библиотеку:
— Признание в любви…
— Признание в любви? — Сю обернулся к Мимори, который, задумавшись, вполголоса озвучил свою догадку. — Ты сейчас сказал «признание в любви»? Про эту зеркальную надпись?
— Да… Рассказывают, что Арольдо отличался вспыльчивым нравом и постоянно ссорился со своим учителем. При этом Леонардо всегда первым шел на примирение и страшно баловал Арольдо. Может, и в тот раз произошло нечто подобное?
— В тот раз?
— Между учителем и учеником снова случился разлад, и ученик в порыве ярости вырвал и разбросал листы из своей записной книжки. Чтобы успокоить Арольдо, Леонардо написал эту похвалу, втайне от других отдав должное красоте юноши.
— Выразить тайное восхищение, чтобы уладить ссору… Поэтому ты сравнил надпись с признанием? — тихо спросил Сю: зашифрованное послание произвело впечатление даже на него. — Если твоя гипотеза верна, то мы сделали настоящее открытие.
Он был абсолютно прав. Для полной уверенности требовалось проведение повторной экспертизы, но в случае подтверждения авторства Леонардо надпись могла стать настоящей сенсацией. Великий мастер, который с неистовостью вышедшей из берегов реки описывал весь окружающий мир, не оставил почти никаких свидетельств привязанности к своим близким. Даже о кончине родителей этот человек сделал всего одну короткую запись. Но тут, желая вернуть расположение ученика, совсем еще юного мальчика, он восхваляет его, более того, пишет о своих восторгах так, чтобы скрыть признание от чужих глаз. Да, этот черновик не уступит листу подлинной рукописи Леонардо.
Сю обернулся к Ханэхито.
— Профессор, Нада — опытный оценщик, эксперт по части букинистических и антикварных книг. И он считает, что выставленные в музее документы обладают определенной ценностью. Кроме того, у вас теперь есть листы Арольдо. Пусть даже надпись на них сделал не Леонардо, а кто-то другой… как исторический источник они все равно интересны и станут украшением частного собрания. Может, попробовать всерьез изменить этот музей, дать ему вторую жизнь? И посвятить его Вакаумэ Тацуо, Леонардо… и Вакаумэ Ханэхито?
— Мне?..
— Да. Сделать так, чтобы выставка освещала и творчество Леонардо, гения эпохи Возрождения, и восточную литературу Новейшего времени. И еще… — Сю поднял над головой подобранную с пола записную книжку. — Как вы думаете, почему Фуко-сан каждый день пересматривала именно ее?
— Почему? Честно говоря, меня это тоже всегда удивляло. Она, конечно, обращалась и к другим бумагам отца, но этим почему-то уделяла особое внимание, а вот какова причина…
— Да потому что в них тоже спрятано своего рода признание в любви! К Фуко-сан. И к вам, профессор.
Сю на глазах у потрясенных Ханэхито и Мимори перевернул книжку, открыл заднюю сторону обложки и указал на выведенные в углу крошечные знаки.
— Вот тут. Видите?
Как он и сказал, на нахзаце шел неупорядоченный ряд чисел: 45, 8, 27…
— Некоторые страницы в этой книжке пронумерованы. Я никак не мог понять, для чего здесь эти номера. А когда заметил числа в самом конце, догадался.
С этими словами он открыл страницу, в углу которой вручную был проставлен номер 45.
— На всех пронумерованных страницах обязательно имеется какой-то символ, помеченный красными чернилами, и иногда не один. Если собрать вместе все выделенные части слов…
Действительно, на открытой странице буквы «я», «о» и «б» в словах «время» и «обилие» были подчеркнуты красным. Сю принялся листать книжку, составляя вместе помеченные символы.
«Яоб-яза-тел-ьно-верн-усь-кте-беи-на-ш-ему-реб-енку».
Я обязательно вернусь к тебе и нашему ребенку…
Ханэхито, потрясенный, широко распахнул глаза.
— В те времена не стоило вслух говорить, что надеешься выжить и вернуться домой. И все же, перед тем как уйти на фронт, Тацуо-сан украдкой написал в одной из книжек о намерении во что бы то ни стало возвратиться к семье. Фуко-сан нашла зашифрованную мужем запись и каждый день ее перечитывала… как напоминание о его любви к ней и к сыну.
Ханэхито молчал, словно громом пораженный.
В это время заиграла мелодия входящего вызова: кому-то звонили на сотовый. Ханэхито вздрогнул и торопливо вытащил из внутреннего кармана пиджака телефон. Взглянул на экран и сразу изменился в лице.
— Это из больницы, где лежит мама, — пояснил он и выскочил на улицу. Там прижал телефон к уху и с мрачным видом начал разговор. Мимори затаив дыхание следил за ним сквозь стеклянную дверь.
Через какое-то время Ханэхито поднял лицо к небу. По щекам его катились слезы. Он умиротворенно улыбнулся, и губы его едва заметно, будто сами собой шевельнулись: «Слава богу».
Мимори облегченно выдохнул. Видимо, состояние Фуко-сан стабилизировалось. Сю, убиравший записную книжку обратно в витрину, тоже выглядел довольным: для полноты картины ему оставалось только замурлыкать под нос какую-нибудь песенку.
— Как ты думаешь, все будет хорошо? Я о профессоре. Ведь его поступок можно расценить как содействие совершению самоубийства или даже умышленное нанесение вреда…
— У нас с тобой нет права вмешиваться в их семейные конфликты. Я почти уверен, что они еще не раз поссорятся, пока будут выяснять отношения. Но в каких семьях не случается размолвок.
Фуко, потерявшая любимого мужа. Ее сын Ханэхито, которого она отказывается замечать. И Кэнъити, сын Ханэхито, ненужный собственному отцу…
До чего печальная история! Но едва ли кто-то цинично посмеется над семьей Вакаумэ. Все мы, как можем, стараемся оставить след на земле. И в этом совершенно одинаковы.
Мимори украдкой глянул на Сю. Тот внимательно изучал их случайную находку, признание Леонардо. И Мимори рискнул задать другу еще один вопрос.
— Ты упоминал, что профессор — специалист по восточной литературе Новейшего времени. Кого в таком случае ты имел в виду, когда говорил про «людей, живших в ту эпоху»?
— В рамках этого направления профессор разрабатывает одну более узкую тему.
— А именно?
— Изучает китайскую литературу периода «культурной революции».
«Культурная революция»! Мимори был удивлен.
Вернулся Ханэхито, глаза у него покраснели. Когда Сю уточнил, все ли «разрешилось благополучно», Ханэхито чуть заметно кивнул. А затем посмотрел на Сю:
— К слову, постоянно забываю сказать. На днях уважаемый Ван Гоюнь…
Ван Гоюнь. Едва услышав это имя, Сю дернулся, словно через него пропустили электрический разряд. С несвойственной ему суетливостью подхватил Ханэхито под руку и уже через плечо бросил Мимори:
— Извини! Подожди нас тут пару минут.
И вместе с Ханэхито покинул выставочный зал. А Мимори, оставшись один, погрузился в мрачные думы.
Что за дела! Сю явно не хотел, чтобы Мимори слышал это имя, но почему?
Он повторил его про себя: Ван Гоюнь.
Оно было ему знакомо. Так звали писателя, который по молодости, в послевоенные годы, успел заявить о себе в среде китайских литераторов, а после
