Буржуазное равенство: как идеи, а не капитал или институты, обогатили мир - Deirde Nansen McCloskey
В мальтузианской экономике гонка между технологиями и численностью населения - это черепаха против зайца: технологические изменения почти никогда не могут расти достаточно быстро, чтобы преодолеть пагубные последствия роста населения. Та же логика применима и к институциональным улучшениям. Они, как и технологический прогресс, тоже могут улучшить соотношение между ресурсами и продукцией, но крайне маловероятно, чтобы институциональные улучшения опережали способность человеческой популяции к росту.
Они отмечают, что до 1800 г. средний темп улучшения жизни никогда не превышал половины процента в год, а по данным экономиста Одеда Галора, скорее одной десятой процента, что дает в лучшем случае 64% роста за столетие. Но население могло расти со скоростью 3% в год, что составляет 1800% за столетие. У черепахи не было ни единого шанса.
На инженерном языке 3 долл. в день плюс-минус 2 долл. были "гомеостатическим равновесием" и работали так же, как ваш термостат. Средний доход в былые времена мог иногда подниматься чуть выше 3 долларов, как это происходило в Голландии и Британии в период их коммерческой экспансии в эпоху раннего модерна или во многих других странах мира, когда внезапно появился картофель из Нового Света. Но вскоре этот рост привел к тому, что женщины стали рожать больше детей, и больше детей выжило, чтобы иметь своих детей. Например, в Ирландии в то время, когда Мальтус писал свои работы, наблюдался такой рост населения, подпитываемый (на самом деле) сытной ирландской диетой из молока и картофеля. В конце концов наступил голод 1845-1850 гг.
Чего не мог знать Мальтус 1798 г., учитывая ущербность социальной статистики его времени, так это того, что падение рождаемости во Франции предвещало демографический переход к меньшим размерам семьи; или, более того, что в самой Великобритании недавний быстрый рост населения без резкого падения заработной платы уже предвещал достаточно быстрое улучшение положения благодаря новым идеям лесопилок и сеялок и колонизации за границей, чтобы компенсировать уменьшающуюся отдачу.
Обычная история заключалась в том, что предложение труда росло слишком быстро, что с ростом заработной платы росла и рождаемость, а затем через поколение или два, в соответствии с мальтузианской логикой вхождения в экологическую нишу в мире убывающей отдачи, реальная заработная плата снова опустится до уровня прожиточного минимума, до 5, 3 или даже 1 доллара в день. Так работают отношения хищник-жертва. Если лисы могут свободно заходить в места, где временно много кроликов, то в конце концов лисы убьют и съедят столько кроликов, что отдача от охоты упадет, и новая, чрезмерно разросшаяся, откормленная популяция лис будет отброшена на прежний уровень голодом и, особенно, бесплодием.
Так было и с людьми, охотящимися за землей, или с одной ненадежной культурой, как, например, картофель в Ирландии: "The praties they grow small over here. / Мы копаем их осенью / И едим их с кожурой и всем / Здесь". Возможно, британская некомпетентность и давний британский злой умысел, направленный на защиту британских интересов от ирландской конкуренции, усугубили Gorta Mór, Великий голод. Но несомненно, что при необузданной ирландской рождаемости - изначальном мальтузианском грехе - численность населения превысила пропускную способность Ирландии. Урожай уже неоднократно был неурожайным, начиная с 1739 года. Мокир и О Града показали, что до 1845 г. 50-процентный неурожай картофеля обычно означал лишь голод свиней (именно поэтому горцы, которые в основном занимались скотоводством, переживали голод лучше, чем жители низменностей, полностью зависящие от полевых культур: если урожай, который ели или продавали горцы, не удавался, их свиньи или скот служили для хранения ценностей и пищи). Однако во время Великого голода неурожай составлял 90%, и люди тоже голодали. В конце 1840-х годов один миллион из восьми миллионов жителей Ирландии умер от голода и болезней. Еще миллион - особенно те, у кого были деньги или родственники, живущие за границей, - бежали в Бостон или Ливерпуль, в Канаду или Чили. Численность ирландского населения так и не восстановилась до уровня 1845 года, если не считать десятков миллионов ирландских потомков, живущих в богатых землями зарубежных странах, как, например, семья моего отца. Мальтус подтвердился.
Уменьшающаяся отдача от труда, приложенного к фиксированной земле, всегда будет приводить к гибели, говорил Мальтус в 1798 году. Эта идея была с мрачным энтузиазмом воспринята другими классическими экономистами, такими как Давид Рикардо и Карл Маркс. Правда, Мальтус в более поздних изданиях, начиная с 1803 г., как утверждает историк экономической мысли Росс Эмметт, считал, что рациональное ограничение деторождения может позволить некоторый скромный рост доходов. "Биологию никогда нельзя было победить, - пишет Эмметт, - но в правильном институциональном контексте разум мог прервать ее карьеру". На какое-то время так оно и было. Но классические экономисты пришли к убеждению, что скоро наступит конец завоеваниям, "стационарное состояние". По словам Энтони Уотермана, "в первом "Очерке" Мальтуса (1798 г.) дефицит земли занял центральное место, и так началась столетняя мутация "политической экономии", оптимистической науки о богатстве, в "экономику", пессимистическую науку о дефиците"⁹.
И в самом деле, исторически убывающая отдача в неглобализованном мире в прошлом была мощной империализацией, причем именно таким мальтузианским способом. Когда в период с 1000 по 1350 г. н.э. население Европы выросло в два раза, реальная заработная плата упала на треть. (Вспомним, что за более короткий период после Мальтуса население не просто удвоилось, а выросло в семь раз). После "черной смерти" 1348-1350 гг. и ее повторений, в результате которых численность населения во многих местах сократилась на треть или половину, реальная заработная плата сельскохозяйственных рабочих выросла вдвое. Но когда к 1600 г. численность населения восстановилась, реальная заработная плата в Европе снова упала, вдвое по сравнению с предыдущим пиком. Время Данте и, после двух веков подъема и одного тяжелого падения, время Шекспира были двумя низшими точками в том, сколько хлеба мог купить простой европеец на свою зарплату. Вспомните Индию и Китай в их худшие эпохи, когда кули тянули рикши, как когда-то носильщики в Италии и Англии перевозили богачей в креслах-седанах.
Единственной надеждой, говорил Мальтус, и то слабой, было сдерживание численности населения путем ограничения воспроизводства - превентивные меры, упражнение разума в правильном институциональном контексте, в отношении которого, как отмечает Эмметт, Мальтус питал крохотную надежду. Мрачная форма государственных превентивных мер, далекая
