Жизнь не сможет навредить мне - David Goggins
Мы поехали к себе домой, чтобы найти мою маму, которая уже была в бешенстве из-за отсутствия вестей от Уилмота. Она позвонила ему домой как раз перед нашим приездом, и когда трубку взял детектив, это ее озадачило, но такого она не ожидала. Да и как она могла? Мы видели ее замешательство, когда моя бабушка подошла, вырвала телефон из ее пальцев и усадила ее на место.
Сначала она нам не поверила. Уилмот был проказником, и это был как раз тот случай, когда он мог попытаться провернуть такой трюк. Потом она вспомнила, что за два месяца до этого его застрелили. Он сказал ей, что парни, которые это сделали, не преследовали его. Что те пули предназначались кому-то другому, а поскольку они лишь задели его, она решила забыть обо всем этом. До этого момента она никогда не подозревала, что у Уилмота была какая-то тайная уличная жизнь, о которой она ничего не знала, а полиция так и не выяснила, почему его застрелили. Предполагалось, что он был вовлечен в сомнительную сделку с бизнесом или наркотиками. Собирая чемодан, моя мама все еще отрицала это, но включила в него платье для его похорон.
Когда мы приехали, его дом был обмотан желтой полицейской лентой, как скрученный рождественский подарок. Это был не розыгрыш. Мама припарковалась, нырнула под ленту, и я последовал за ней к входной двери. По дороге я помню, как оглядывался налево, пытаясь разглядеть место, где был убит Уилмот. Его холодная кровь все еще оставалась на полу гаража. Я, четырнадцатилетний подросток, бродил по действующему месту преступления, но никто - ни моя мать, ни семья Уилмота, ни даже полиция - не выглядели обеспокоенными моим присутствием, впитывая тяжелые предчувствия убийства моего потенциального отчима.
Как это ни ужасно звучит, но полиция разрешила моей маме остаться в доме Уилмота в ту ночь. Чтобы не оставаться одной, она пригласила туда своего деверя, вооруженного двумя пистолетами на случай, если убийцы вернутся. Я оказался в задней спальне дома сестры Уилмота, темного и жуткого дома в нескольких милях отсюда, и остался один на всю ночь. В доме стоял один из тех аналоговых корпусных телевизоров с тринадцатью каналами на циферблате. Только три канала не давали помех, и я не выключал их, чтобы посмотреть местные новости. Каждые тридцать минут крутили одну и ту же запись: кадры, как мы с мамой прячемся под полицейской лентой, а потом смотрим, как Уилмота везут на каталке к ожидающей скорой помощи, накрыв его тело простыней.
Это было похоже на сцену ужаса. Я сидел там в полном одиночестве и снова и снова просматривал одни и те же кадры. Мой разум был заезженной пластинкой, которая постоянно уходила во тьму. Прошлое было мрачным, и теперь наше небесно-голубое будущее тоже было взорвано. Не будет никакого спасения, только знакомая темная реальность, заглушающая весь свет. С каждым разом страх нарастал, заполняя всю комнату, и я все никак не мог остановиться.
Через несколько дней после того, как мы похоронили Уилмота, и сразу после Нового года я села в школьный автобус в Бразилии, штат Индиана. Я все еще горевал, и у меня голова шла кругом, потому что мы с мамой так и не решили, останемся ли мы в Бразилии или переедем в Индианаполис, как планировали. Мы находились в неопределенности, а она по-прежнему пребывала в состоянии шока. Она все еще не плакала из-за смерти Уилмота. Вместо этого она снова стала эмоционально пустой. Как будто вся боль, которую она пережила в своей жизни, всплыла в виде одной зияющей раны, в которой она исчезла, и в этой пустоте ее было не достать. Тем временем началась учеба, и я играла, пытаясь найти хоть какой-то клочок нормальной жизни, за который можно было бы уцепиться.
Но это было трудно. Большинство дней я ездил в школу на автобусе, и в первый же день я не смог избавиться от воспоминаний, которые похоронил в прошлом году. В то утро я, как обычно, забрался на сиденье над задним левым колесом с видом на улицу. Когда мы подъехали к школе, автобус подъехал к обочине, и нам нужно было подождать, пока те, кто ехал впереди нас, уедут, прежде чем мы сможем выйти. В это время рядом с нами остановилась машина, и к автобусу подбежал симпатичный, нетерпеливый мальчик с блюдечком печенья. Водитель не заметил его. Автобус дернулся вперед.
Я успел заметить встревоженное выражение лица его матери, прежде чем кровь внезапно забрызгала мое окно. Его мать застонала от ужаса. Ее больше не было среди нас. Она выглядела и звучала как свирепое, раненое животное, буквально выдирая волосы из головы за корни. Вскоре вдалеке завыли сирены, и с каждой секундой вопли становились все ближе. Маленькому мальчику было около шести лет. Печенье было подарком для водителя.
Нас всех высадили из автобуса, и когда я проходил мимо трагедии, то по какой-то причине - назовите это человеческим любопытством, назовите это магнитным притяжением темноты к темноте - заглянул под автобус и увидел его. Его голова была почти плоской, как бумага, мозги и кровь смешались под вагоном, как отработанное масло.
Целый год я ни разу не вспоминал об этом образе, но смерть Уилмота вновь пробудила его, и теперь я только о нем и думал. Я был за гранью. Ничто не имело для меня значения. Я видел достаточно, чтобы понять, что мир полон человеческих трагедий и что они будут накапливаться, пока не поглотят меня.
Я больше не мог спать в постели. Не могла спать и моя мама. Она спала в кресле с включенным телевизором или с книгой в руках. Некоторое время я пытался свернуться калачиком в кровати, но всегда просыпался в позе эмбриона на полу. В конце концов я сдался и лег на пол. Может быть, потому, что знал: если я найду успокоение в самом низу, то больше не буду падать.
Мы были двумя людьми, остро нуждавшимися в новом старте, который, как мы думали, нам предстоял, поэтому даже без Уилмота мы переехали в Индианаполис. Мама устроила меня на вступительные экзамены в Соборную среднюю
