Автор неизвестен - Тысяча и одна ночь
А по соответствию судьбы, в гавани стоял один корабль, снаряжаемый для путешествия, и те, кто ехал на нем, исполнили все свои дела, и в эту минуту они выдергивали причальные колья.
И Hyp ад-Дин поднялся на корабль, и корабль плыл несколько дней, и время и ветер были для путников хороши. И когда они ехали, вдруг появились корабли из кораблей франков, кружившие по полноводному морю. А увидев корабль, они всегда брали его в плен, боясь за царевну из-за воров мусульман, и когда они захватывали корабль, то доставляли всех, кто был на нем, к царю Афранджи, и тот убивал их, исполняя обет, который он дал из-за своей дочери Мариам. И они увидели корабль, в котором был Hyp ад-Дин, и захватили его, и взяли всех, кто там был, и привели к царю, отцу Мариам, и, когда пленников поставили перед царем, он увидел, что их сто человек мусульман, и велел их зарезать в тот же час и минуту, и в числе их был Hyp ад-Дин, а палач оставил его напоследок, пожалев его из-за его малых лет и стройности его стана.
И когда царь увидел его, он его узнал как нельзя лучше и спросил его: «Hyp ад-Дин ли ты, который был у нас в первый раз, прежде этого раза?» И Hyp ад-Дин ответил: «Я не был у вас, и мое имя не Hyp ад-Дин, мое имя — Ибрахим». — «Ты лжешь! — воскликнул царь. — Нет, ты Hyp ад-Дин, которого я подарил старухе, надсмотрщице за церковью, чтобы ты помогал ей прислуживать в церкви». — «О владыка, — сказал Hyp ад-Дин, — мое имя Ибрахим». И царь молвил: «Когда старуха, надсмотрщица за церковью, придет и посмотрит на тебя, она узнает, Hyp ад-Дин ли ты или кто другой».
И когда они говорили, вдруг кривой везирь, который женился на царской дочери, вошел в ту самую минуту, и поцеловал перед царем землю, и сказал: «О царь, знай, что постройка дворца окончена, а тебе известно, что я дал обет, когда кончу постройку, зарезать у дворца тридцать мусульман, и вот я пришел к тебе, чтобы взять у тебя тридцать мусульман, и зарезать их, и исполнить обет Мессии. Я возьму их под мою ответственность, в виде займа, а когда прибудут ко мне пленные, я дам тебе других, им взамен». — «Клянусь Мессией и истинной верой, — сказал царь, — у меня не осталось никого, кроме этого пленника». И он показал на Hyp ад-Дина и сказал везирю: «Возьми его и зарежь сейчас же, а я пришлю тебе остальных, когда прибудут ко мне пленные мусульмане». И кривой везирь встал, и взял Hyp ад-Дина, и привел его ко дворцу, чтобы зарезать его на пороге его дверей. И маляры сказали ему: «О владыка, нам осталось работать и красить два дня. Потерпи и подожди убивать этого пленника, пока мы не кончим красить. Может быть, к тебе придут недостающие до тридцати, и ты зарежешь их всех разом и исполнишь свой обет в один день». И тогда везирь приказал заточить Hyp ад-Дина…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Когда же настала восемьсот восемьдесят седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда везирь приказала заточить Hyp ад-Дина, его отвели, закованного, в конюшню, и он был голоден, и хотел пить, и печалился о себе, и увидел он смерть своими глазами. А по определенной судьбе и твердо установленному предопределению было у царя два коня, единоутробные братья, одного из которых звали Сабик, а другого — Ляхик[169], и о том, чтобы заполучить одного из них, вздыхали цари Хосрои[170]. И один из его коней был серый, без пятнышка, а другой — вороной, словно темная ночь, и все цари островов говорили: «Всякому, кто украдет одного из этих коней, мы дадим все, что он потребует из красного золота, жемчугов и драгоценностей», — но никто не мог украсть никоторого из этих коней.
И случилась с одним из них болезнь — пожелтенье белка в глазах, и царь призвал всех коновалов, чтобы вылечить коня, и они все не смогли этого. И вошел к царю кривой везирь, который женился на его дочери, и увидел, что царь озабочен из-за этого коня, и захотел прогнать его заботу. «О царь, — сказал он, — отдай мне этого коня, я его вылечу». И царь отдал ему коня, и везирь перевел его в конюшню, в которой был заперт Hyp ад-Дин. И когда этот конь покинул своего брата, он закричал великим криком и заржал, и люди встревожились из-за его крика, и понял везирь, что конь испустил этот крик только из-за разлуки со своим братом. И он пошел и осведомил об этом царя, и когда царь как следует понял его слова, он сказал: «Если он — животное и не стерпел разлуки со своим братом, то каково же обладателям разума?» И потом он приказал слугам перевести второго коня к его брату, в дом везиря, мужа Мариам, и сказал им: «Скажите везирю: «Царь говорит тебе: «Оба коня пожалованы тебе от него, в угожденье его дочери Мариам».
И когда Hyp ад-Дин лежал в конюшне, скованный и в путах, он вдруг увидел обоих коней и заметил на глазах одного из них бельмо. А у него были некоторые знания о делах с конями и применении к ним лечения, и он сказал про себя: «Вот, клянусь Аллахом, время воспользоваться случаем! Я встану, и солгу везирю, и скажу ему: «Я вылечу этого коня!» И я сделаю что-нибудь, от чего его глаза погибнут, и тогда везирь убьет меня, и я избавлюсь от этой гнусной жизни». И потом Hyp ад-Дин дождался, пока везирь пришел в конюшню, чтобы взглянуть на коней, и когда он вошел, Hyp ад-Дин сказал ему: «О владыка, что мне с тебя будет, если я вылечу этого коня и сделаю ему что-то, от чего его глаза станут хорошими?» — «Клянусь жизнью моей головы, — ответил везирь, — если ты его вылечишь, я освобожу тебя от убиения и позволю тебе пожелать от меня». — «О владыка, — сказал Hyp ад-Дин, — прикажи расковать мне руки». И везирь приказал его освободить, и тогда Hyp ад-Дин поднялся, взял свежевыдутого стекла, истолок его в порошок, взял негашеной извести и смешал с луковой водой, и затем он приложил все это к глазам коня и завязал их, думая: «Теперь его глаза провалятся, и меня убьют, и я избавлюсь от этой гнусной жизни». И Hyp ад-Дин проспал эту ночь с сердцем, свободным от нашептываний заботы, и взмолился великому Аллаху, говоря: «О господин, мудрость твоя такова, что избавляет от просьб».
А когда наступило утро и засияло солнце над холмами и долинами, везирь пришел в конюшню, и снял повязку с глаз коня, и посмотрел на них, и увидел, что это прекраснейшие из красивых, глаз по могуществу владыки открывающего. И тогда везирь сказал Hyp ад-Дину: «О мусульманин, я не видел в мире подобного тебе по прекрасному умению! Клянусь Мессией и истинной верой, ты удовлетворил меня крайним удовлетворением, — ведь бессильны были излечить этого коня все коновалы в нашей стране». И потом он подошел к Hyp ад-Дину и освободил его от цепей своей рукой, а затем одел его в роскошную одежду, и назначил его надзирателем над своими конями, и установил ему довольствие и жалованье, и поселил его в комнате над конюшней.
А в новом дворце, который везирь выстроил для Ситт-Мариам, было окно, выходившее на дом везиря и на комнату, в которой поселился Hyp ад-Дин. И Hyp ад-Дин просидел несколько дней за едой и питьем, и он наслаждался, и веселился, и приказывал, и запрещал слугам, ходившим за конями, и всякого из них, кто пропадал и не задавал корму коням, привязанным в том стойле, где он прислуживал, Hyp ад-Дин валил и бил сильным боем и накладывал ему на ноги железные цепи. И везирь радовался на Hyp ад-Дина до крайности, и грудь его расширилась и расправилась, и не знал он, к чему приведет его дело, а Нур ад-Дин каждый день спускался к коням и вытирал их своей рукой, ибо знал, как они дороги везирю и как тот их любит.
А у кривого везиря была дочь, невинная, до крайности прекрасная, подобная убежавшей газели или гибкой ветке. И случилось, что она в какой-то день сидела у окна, выходившего на дом везиря и на помещение, где был Нур ад-Дин, и вдруг она услышала, что Нур ад-Дин поет и сам себя утешает в беде, произнося такие стихи:
О мой хулитель, одаренный благом Спокойствия, вкушающий покой. И ты б сказал, когда бы горьким ядом Испил судьбу, беду, позор мирской: Ах, от любви и от ее мученья Горит душа, как будто в заточенье! Тебя судьбы коварство пощадило, Тебя ее удары обошли, Так не брани того, кому судила Судьба рыдать и говорить в пыли: Ах, от любви и от ее мученья Горит душа, как будто в заточенье! Будь друг влюбленного, а не обидчик, Его от злых упреков излечи, Гляди и, страсть его не увеличив, Ему страданий бремя облегчи. Ах, от любви и от ее мучений Горит душа, как будто в заточенье! Я был среди других на всех похожим, Из бессердечных был, из их числа, И жил я под благословеньем божьим, Пока любовь меня не позвала. Ах, от любви и от ее мученья Горит душа, как будто в заточенье! Тот только знает, что есть униженье, Любовь безумство, горе и тоска, Чей ум уже в полууничтоженье И чье питье — два горькие глотка. Ах, от любви и от ее мученья и Душа горит, как будто в заточенье! О, сколько глаз не знают сна во мраке?! О, сколько век покоя лишены. А на щеках извилистые знаки Неутомимых слез проведены. Ах, от любви и от ее мученья Горит душа, как будто в заточенье! Их, безутешных, жаждущих друг друга, Минует сон, пугаясь их страстей. Любовь одела их в плащи недуга, Сон прогнала, исполнила скорбей. Ах, от любви и от ее мученья Горит душа, как будто в заточенье! Терпенья нету, — кости истончились, Здоровье со слезами утекло. Мне кажется — на свете замутилось Все то, что было ясно и светло. Ах, от любви и от ее мученья Горит душа, как будто в заточенье! Беда тому, кто под крылами ночи Томится и тоскует так, как я. Упал он в море, волны все жесточе, Должна погибнуть утлая ладья. Ах, от любви и от ее мученья Горит душа, как будто в заточенье! Блажен, кто обойден любовной мукой, Блажен, кто спасся от ее оков, Кто не истерзан страстью и разлукой. Спокойный и влюбленный — где таков? Ах, от любви и от ее мученья Душа горит, как будто в заточенье! О боже, помоги мне стать счастливым, Меня в моей печали не забудь И сделай твердым, сделай терпеливым, И пособи, и милосердным будь. Ах, от любви и от ее мученья Горит душа, как будто в заточенье!
И когда Hyp ад-Дин завершил свои последние слова и окончил свои нанизанные стихи, дочь везиря сказала про себя: «Клянусь Мессией и истинной верой, этот мусульманин — красивый юноша, но только он, без сомнения, покинутый влюбленный. Посмотреть бы возлюбленную этого юноши, красива ли, как он, и испытывает ли она то же, что этот юноша, или нет? Если его возлюбленная красива, как и он, то этот юноша имеет право лить слезы и сетовать на любовь, а если его возлюбленная не красавица, то погубил он свою жизнь в печалях и лишен вкуса наслаждения…»
