Тимур Пулатов - Плавающая Евразия
Не успел Давлятов возразить, как фемудянский академик быстро сел в машину и уехал, а Давлятов остался, сжимая в руке жетон и чувствуя, как холод металла остужает его пыл. Сложные чувства смешались в его душе: талон вроде бы приравнивал его к избранному узкому кругу делегатов конгресса, хотя и приобретен обманным путем почтенным академиком, который напомнил Давлятову историю четырехлетней давности — альманах. И это не могло не добавить горечи. И духовный отец «Белой медведицы» — Шар-шаров, промелькнувший среди делегатов, как привидение… И Айтзаров, и весь отдел артезианских колодцев, возмущенный хамским поведением своего сотрудника, опозорившего их перед лицом всего конгресса, если не сказать — всего ученого мира… Давлятов, едва увидел Айтзарова в окружении сотрудников отдела, решил проявить то ли понимание… то ли очередную дерзость от непонимания, — словом, бросился он к шефу с недвусмысленным вопросом:
— Простите, Марат Авдеевич, мне сейчас подавать заявление об уходе или повременить до окончания конгресса?
— Как хотите! — пожал плечами Айтзаров и резко свернул в сторону. Порыв шефа, увлекший за собой весь отдел подальше от зарвавшегося сотрудника, как бы взбодрил Давлятова, и он суетливо заторопился к трамвайной остановке… а когда уже бежал по своей улице, сквозь сумерки разглядел этого маленького, неравномерно толстого, с узкими глазами, излучавшего холод и тайный, жуткий смысл, бледного, матово-белого типа, которого уже встречал раньше, в Москве, в Ярославле, куда ездил, будучи студентом, — поглядеть на русскую старину… и вот теперь он столкнулся с ним снова, здесь, в Шахграде, и опять он был не один, а с маленькой, косолапой женщиной, такой же узкоглазой и в упор смотрящей. Оба они стояли, прислонившись к дереву, будто дожидаясь его, и пробегающий мимо Давлятов досадливо махнул рукой в сторону человечка и сказал:
— Подожди, мне сейчас не до тебя… — И через минуту был уже возле дома с ключом от почтового ящика, откуда извлек какой-то конверт и, на ходу разрывая его, машинально толкнул ворота…
— Шарлатаны! — возмущенно воскликнул Давлятов, пробежав глазами то, что было напечатано и размножено на простейшей машине — ротаторе, под крупным заголовком: «ВНИМАНИЕ! ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ!», отшвырнул листок вместе с конвертом на стол, но что-то словно отрезвило его и заставило призадуматься. Давлятов снова стал читать, но медленно, вникая в смысл…
«Сегодня, около десяти часов вечера, или завтра в это же время, или в течение этой недели, но не позже тридцати дней, в Шахграде произойдет сильное, десятибалльное землетрясение. Новый, сверхчувствительный прибор, созданный в содружестве с лучшими умами всех национальностей союза, с привлечением прогрессивных зарубежных сейсмологов, определил место и предполагаемое время катастрофы…» Строго предписывалось в связи с этим как можно меньше находиться в помещениях, запастись едой и питьевой водой, а стариков и детей отправить подальше за пределы града, к родственникам и знакомым в деревни и маленькие соседние города. Вместо подписи солидного учреждения, обычно обращающегося к гражданам по тем или иным жизненным вопросам, было выведено: «ОБЩЕСТВЕННЫЙ СОВЕТ СПАСЕНИЯ».
Странно, не тревога охватила Давлятова, а радость, замешенная на злорадстве.
— Каково?! — громко спросил он себя. — Быстро же распространилась сенсация конгресса по городу! Отрезвила! Правда, вкралась какая-то чепуха с этим мифическим прибором… Но все остальное, главное — держится на моих расчетах: сегодня или в течение недели, но не позже месяца… Похоже, в самом градсовете сидит мой неведомый покровитель. Всесильный. Может быть, сам председатель Адамбаев, сэр Шахграда. Вот везенье! Наконец-то пробил мой звездный час! Весь наш отдел во главе с Айтзаровым, весь институт, весь Всесреднеазиатский конгресс посрамлен… — Но тут злорадство Давлятова сменилось чувством ущемленности. — Но что это за Совет? Откуда он взялся? И почему не пригласили меня председателем или, на худой конец, членом президиума? Вот так всегда: плодами духа избранных пользуется масса середнячков… Но я уверен, мое авторство как предсказателя землетрясения рано или поздно будет восстановлено…
Давлятов машинально глянул на часы: без трех минут девять. Забеспокоившись, вышел во двор и увидел возле распахнутых ворот того самого соседского мальчика — Батурбека, который утром принял его за другого и крикнул вслед: «Как спалось, дядя Салих?»
— Дядя Руслан, вас отец требует к себе, — сухо сказал он.
— Бегу! — живо откликнулся Давлятов, зная, что отец мальчика не любит ждать, потому что считает себя благодетелем Давлятова. И действительно, в первый, самый трудный год, когда Давлятов еще только приживался в Шахграде и к нему почти каждый вечер, по наущению каких-то недоброжелателей, наведывалась милиция, пытаясь уличить его в пьяных оргиях и драках, этот руководящий товарищ, персональная машина которого утром с ходу обогнала трамвай, увозящий на конгресс Давлятова, не раз выручал соседа, приказывая милиционерам оставить его в покое.
Благожелатель встретил Давлятова в своем дворе, сидя в кресле с непроницаемым, вельможным лицом.
— Добрый вечер, Наби Саидович! — бодро приветствовал его Давлятов, еще издали заметивший на коленях покровителя тот самый лист ОСС с предостережением.
— Это все правда? — без лишних слов строго спросил хозяин дома. В глубине души он был так расстроен, что даже не предложил Давлятову сесть рядом с собой в пустующее кресло, хотя место это всякий раз отводилось Давлятову,
— Отчасти — да, — набравшись смелости, ответил Давлятов.
— Я не люблю этого трусливого, половинчатого слова «отчасти». В наше время уже ничто не может быть половинчатым. Мы всё привели к единому, неделимому, мы потрудились для этого. И, в частности, институт, который я столько лет возглавляю. — Этот неожиданный переход от сдержанной угрюмости и словоохотливости был, как отметил во время многочисленных бесед с ним Давлятов, характерной чертой Наби Саидовича Нахангова. — Тридцать лет назад, когда я только возглавил институт, он имел вывеску «Институт истории религии», лет пятнадцать назад мы переименовали его в «Институт атеизма», а сейчас он носит название «Институт истории атеизма». Чувствуете движение от истории религии до истории атеизма? Кому интересна история того, что уже не существует? Скоро, когда мы переживем и эту эпоху — эпоху сплошного, неделимого атеизма, отпадет надобность и в самом атеизме и в его истории. Тогда мы спокойно сможем закрыть наш институт… Но и сейчас никто бы не почувствовал отсутствие сего института… Там, где нет религии, и антирелигия не нужна… Впрочем, может, это верно, что институт пока держат… на случай вот таких чрезвычайных происшествий, могущих кое-где возродить суеверие… В вашем гнилом, соглашательском словечке «отчасти» звучат нотки такого суеверия…
— Я сказал — отчасти, — засмеялся Давлятов, — имея в виду этот сверхчувствительный прибор, упомянутый в сообщении ОСС… Такого прибора в природе нет. Иначе я о нем что-нибудь слышал бы на сегодняшнем конгрессе…
Нахангов в сердцах швырнул на землю полученный по почте листок и пояснил:
— В том, что вы сказали, опять сквозит половинчатость, притом та опасная половинчатость, которая не нейтральна по отношению к своим двум половинам, а создает конфликтную ситуацию… Вот первая половина: я звонил самому председателю градосовета Адамбаеву, и он заверил меня, что градосовету ничего не известно о предстоящем землетрясении. И что ОСС — это кучка шантажистов, которых необходимо немедленно вывести на чистую воду… Вторая половина: подобный прибор должен существовать, и он создан, он есть, я уверен! Иначе всякое землетрясение или другое стихийное бедствие мы будем предсказывать, основываясь на мистических пророчествах, интуиции, предчувствиях животных — собак, змей, чему я тоже не верю! — Нахангов глянул на часы. — Половина десятого… Еще есть минут пятнадцать двадцать. — И, заметив, как Давлятов побледнел, неожиданно встал и предложил, показывая на металлическую дверцу, чернеющую в конце двора, встроенную так, будто от нее ступеньки ведут вниз, под землю: — Если хотите, можете переждать в нашем семейном бункере. Там есть все — запас еды, вода, а главное — удобство и комфорт не уступают первоклассной квартире на поверхности…
— У вас есть бункер? — из вежливости переспросил Давлятов.
— Да, мне, в числе других тридцати руководящих работников града, был построен бункер, который выдержит десятибалльное землетрясение… атомное нападение и прочую чертовщину…
— Значит, всего тридцать по городу? — загадочным тоном спросил Давлятов.
— Да, жизненные артерии града — канализация и газоснабжение, электричество и общественный транспорт — все может продолжать функционировать, даже если никого не останется из миллиона, кроме нас, тридцати руководителей… Ну, будьте здоровы, — показал явное беспокойство хозяин, снова поглядывая на часы, и заспешивший к выходу Давлятов услышал, как заботливый муж и отец зовет в бункер своих домочадцев: — Наргиза! Шурбек! Батурбек! Улугбек! Живо! Живо! Бабушку возьмите под руки…
