Гесериада - Автор Неизвестен -- Мифы. Легенды. Эпос. Сказания

пор, пока ширайгольские ханы не приказали вырвать у нее голову Цзасы. Тогда Рогмо, пытаясь чудесною силой оживить Цзасу, стала искать среди многочисленных павших воинов человека без ран, но не нашла ни одного человека без ран; все были с зияющими ранами от руки Цзасы... Она нашла какого-то коршуна, и в того коршуна водворила душу Цзасы. А бренному телу Цзасы она дала воспарить на костре, набрав для того стрел у ширайгольских воинов, по одной у каждого.

14

Письма с родины отрезвляют Гесера, и он покидает Мангусову ставку

На одной из стрел Цзасы Рогмо-гоа пишет письмо. В письме ее было: «Милостивый государь мой, Богдо Гесер-Мерген-хан, искоренитель десяти зол в десяти странах света. Уж не умер ли ты? Ибо не говорит ли о твоей смерти то, что случилось? Если умер — что делать! Но если жив, то разве ты, мой Гесер, не лишен всего своего достояния: и меня, твоей Рогмо-гоа, с которой ты повстречался еще на шестом году твоей жизни; и тридцати твоих богатырей во главе с Цзаса-Шикиром; и тринадцати твоих драгоценных часовен, белого субургана; и твоего драгоценного талисмана — Чиндамани, и златописных твоих спасительных номов, Ганджура и Данджура? Ведь твои тридцать богатырей пали на поле брани, а я взята в числе награбленного, я, твоя, Рогмо-гоа. О, Богдо мой! Приди и отмсти!»

Написав это письмо, она пропускает между пальцев стрелу и волшебною силой пускает ее. И вот, пущенная таким образом стрела ее попадает прямо в оружейный ящик Гесера, в Мангусовой ставке, где пребывал Гесер.

— Ах, что-то зазвенело в моем оружейном ящике! — говорит Гесер. — Подай-ка мне ящик, Тумен-чжиргаланг! Он открывает поданный ящик, смотрит и узнает стрелу Цзасы:

— Увы, увы! Не Цзасы ли моего эта стрела? — говорит он и читает вещее письмо.

— И в самом деле, — говорит он, — ведь, действительно, у меня есть и Рогмо-гоа, и тридцать богатырей... Все они были: как странно, что я позабыл! И вот до всего моего достояния добирается враг. И он пускает между пальцев стрелу, проговорив:

— Пробей печень тому, кто посягнул на меня!

Пущенная Гесером стрела угодила прямо в печень Цаган-герту-хановой старшей жены и поранила ханшу насмерть.

Собралось все войско трех ханов, и все недоумевают: чья же стрела поранила ханшу, стрела ли вышнего Синего неба, или срединных асуриев, или преисподних драконовых ханов? Если же это не они, то не близко ли государь десяти стран света, Гесер-хан? И в страхе разбегается войско. Тогда в сердце Рогмо-гоа зародились радостные мысли: значит, он жив, мой Гесер-хан, государь десяти стран света! Пущенная тобою стрела уложила насмерть одного злобного врага! И на той же самой стреле она снова пишет письмо, в котором говорит:

— Тебя моего на Хатунь-реке до девяти месяцев буду поджидать я; если до истечения девяти месяцев не придешь, то значит ты, мой родной Богдо, сам хочешь, чтобы я стала женой Цаган-герту-хана.

Окончив, она пропускает стрелу между пальцев, и стрела попадает прямо в Гесеров оружейный ящик.

— Что это зазвенело в моем оружейном ящике? Подай-ка его сюда! — Тумен-чжиргаланг подает ему ящик, Гесер смотрит и узнает стрелу Цзасы.

— Ах, разве не эта же самая стрела прилетала и в тот день? О, как же я стал забывать! — и он пускает стрелу между пальцев, проговорив:

— Пробивай печень тому, кто бы ни посягнул на меня!

После того, как он пустил стрелу, Тумен-чжиргаланг подносит ему забвенный напиток, называемый Бак, и говорит:

— Не томится ли жаждой грозный Богдо мой?

А пущенная Гесером стрела по той причине, что Цаган-герту-хан, который сидел в тот момент на черно-буром валуне величиной с быка и, услыхав свист стрелы, стал тотчас же кропить ей навстречу из чашки с чаем и твердить «Я приношу жертву грозному Богдо-Гесеру», — стрела ради Будды-Гесера, вонзилась в черно-бурый валун-скалу с такой силой что древко стрелы прошло насквозь. Собрались все три ширайгольских хана; тянут за древко стрелы — напрасно, тянут за ее оперение — тщетно.

— Чья же это стрела? — говорят они. — Уж не стрела ли это государя десяти стран света, Гесер-хана? И, как при первой стреле, они в страхе раскочевались.

Приходит Рогмо-гоа к этой скале и говорит:

— Если ты стрела моего грозного Богдо, то ты ведь волшебная стрела: выпрыгни тогда в мою телогрейку! Если же нет, то оставайся как была! И лишь только она с этими словами ударила рукой по скале и отошла, как пущенная Гесерова стрела Цзасы выскочила прямо в ее телогрейку.

— Теперь я буду всякий раз посылать ее к милому своему Гесеру! — говорит Рогмо-гоа.

* * *

Гесер-хан, выйдя на балкон дворцовой ограды, дремлет, а в полдень бесцельно смотрит вдаль. Внизу, за оградой, какая-то старуха гонит свою корову, идя за нею следом. Гесер окликает старуху и спрашивает:

— Эй, бабушка, корова-то твоя, поди, состарилась? Что-то у нее рога полиняли!

— Родимый мой, Богдо! — отвечает та. — Когда прибыл сюда Гесер-хан, она была телочка, а ведь с приезда Гесер-хана прошло девять лет. То справедливо, что теперь-то она постарела! Гесер задумался: «Эх, что за диво! Как странно, что я ничего не помню, и что это такое она говорит, будто прошло девять лет?»

И уходит в свой дом государь десяти стран света, Гесер-хан, и опять Тумен-чжиргаланг со словами: «Хочет испить мой грозный Богдо?» — подносит ему того же напитка и погружает его в забвенье.

* * *

На другой день, когда Гесер-хан опять вышел на балкон, в полдень пролетает вблизи ворон, летевший с западной стороны. Обернувшись навстречу ему, государь десяти стран света, Гесер-хан, говорит:

— Ах, бедняжка! Этот ворон, должно быть, спешит искать для своего клюва человеческих нечистот в стойбищах, или верблюжьих гнойных болячек!

— Справедливо изволит говорить государь десяти стран света, Гесер-хан! — отвечает ворон. — Моя родина — восточный субурган ограды, а к западу я летал покормиться. Снискав свое пропитание, вот я возвращаюсь ночевать в свое пристанище. Ведь я не завяз в грязи, подобно государю сего Чжамбутиба, Гесер-хану! Разве здесь, при тебе, находится твоя Рогмо-гоа, чудесною силой добытая в родимой тибетской земле? Где же и все твои близкие: и супруга твоя, Рогмо-гоа, и тридцать твоих богатырей во главе с Цзаса-Шикиром, и твой благородный Нанцон? Хоть ты и глумился надо мной, а выходит, что это именно тебе нипочем