Сказки и легенды - Музеус Иоганн

— Встань, бостанги, и следуй за мной в беседку.

Бостанги молча повиновался, а она, сев на скамеечку, обратилась к нему:

— Да свершится воля аллаха. Три дня и три ночи я призывала его вразумить меня каким-нибудь знамением, если воля моя колеблется между заблуждением и безумием. Своим молчанием пророк одобрил намерение горлинки освободить жаворонка от рабских цепей, в которых он влачит жалкое существование, и свить с ним гнездо. Дочь султана не пренебрегла цветком мушируми, преподнесенным невольничьей рукой. Мой жребий брошен. Немедля иди к имаму, чтобы он повел тебя в мечеть и отметил печатью правоверных. Тогда отец, вняв моей мольбе, возвысит тебя, как Нил поднимает свои воды выше тесных берегов и изливает в долину. Когда ты сделаешься беем провинции, то смело можешь поднять глаза на трон. Султан не отвергнет зятя, которому великий пророк предназначил его дочь.

Будто зачарованный заклинаниями могущественной феи, слушал граф эту речь, вторично уподобившись мраморной статуе и в изумлении глядя на принцессу. Щеки его побледнели, а язык словно прилип к гортани. Смысл этой речи дошел до его сознания, но ему было непонятно, какими путями может он удостоиться неожиданной чести стать зятем султана Египта. В таком положении, в роли осчастливленного влюбленного, он выглядел не слишком импозантно. Однако пробудившаяся любовь, как восходящее солнце, позлащает все. Девушка приняла его ошеломленность за опьянение восторгом и приписала очевидное смущение счастью любви, свалившемуся на него столь неожиданно. Но тут же в ее сердце шевельнулось вдруг неизбежное для девушки сомнение: не поторопилась ли она с ответом и не слишком ли быстро исполнились ожидания ее возлюбленного, поэтому она сказала:

— Ты молчишь, бостанги? Не удивляйся, что благоухание твоего мушируми возвращает тебе аромат моих мыслей. Покров притворства никогда не окутывал моего сердца; должна ли я отягощать шаткостью надежды крутой подъем, который ты должен преодолеть, прежде чем тебе откроются брачные покои?

Эта речь дала графу возможность несколько прийти в себя. Он ободрился, как воин, проснувшийся при звуках тревоги в лагере.

— Ослепительный цветок Востока, — сказал он, — дерзнет ли кустик, растущий среди колючек, цвести под твоею сенью? Разве не выполет его бдительная рука садовника и не выбросит как ненужную сорную траву, чтобы его растоптали на дороге или чтобы его высушило солнечным зноем? Если легкий ветерок нанесет пыль на твою царскую диадему, не протянутся ли тотчас сотни рук, чтобы стереть ее? Как смеет раб мечтать о банане, зреющем в саду султана, чтобы услаждать нёбо властелина? Выполняя твой приказ, я искал редкий цветок для тебя и нашел мушируми, чье название, а тем более таинственное значение были мне неизвестны. Поверь, я не имел в виду ничего иного, кроме исполнения твоей воли.

Этот странный ответ явно не соответствовал прекрасным планам девушки. Для нее было неожиданностью услышать, что европеец может не вкладывать в цветок мушируми, предлагаемый женщине, тот смысл, который всегда подразумевается в двух остальных частях Старого Света. Она ясно видела, что произошло недоразумение, но любовь, пустившая уже глубокие корни в ее сердце, повернула дело очень ловко: так швея вертит по-всякому свою работу, когда надо исправить недостатки раскроя, чтобы в конце концов все более или менее удачно сошлось. Держа в прелестной ручке конец покрывала, принцесса скрыла свое смущение и, помолчав некоторое время, продолжала с нежной лаской:

— Твоя скромность напоминает мне ночную фиалку, которая скрывается от солнечных лучей, и хотя не отличается яркостью красок, но любима всеми за прекрасный аромат. Счастливый случай стал толкователем твоих чувств и вызвал в ответ мое признание. Сердце мое открыто для тебя. Последуй учению пророка, и ты будешь на пути к достижению своего счастья.

Граф начал проникать в скрытую суть событий. Мрак в его душе постепенно рассеивался — так ночные тени тают с наступлением утренней зари. Так вот когда явился искуситель, которого он ждал в тюремной башне в образе рогатого сатира или черного подземного гнома! Он явился ему в образе крылатого Амура и пускает в ход все свое обольстительное искусство, чтобы убедить его отречься от родной веры, изменить нежной супруге и забыть невинных малюток! «В твоей власти, — размышлял граф, — сменить тяжкие цепи рабства на нежные путы любви. Первая красавица целой части света улыбается тебе, а с ней наслаждение всеми земными благами. Пламя чистое, как огонь Весты[209], пылает для тебя в этой груди, и оно испепелит ее, если безумие и упрямство затуманят твой разум и заставят пренебречь ее любовью. Скрой на время под тюрбаном свою веру. У папы Григория хватит воды в цистерне всепрощения, чтобы начисто смыть с тебя грехи. Кто знает, не тебе ли будет принадлежать заслуга — отвоевать чистую душу девы для неба, коему она предназначена».

Он еще долго и охотно прислушивался бы к этим лукавым речам, если бы добрый ангел-хранитель не ущипнул его за ухо и не предостерег от голоса соблазна. Он всем своим существом почувствовал, что не должен более поддаваться обольщению, и быстро взял себя в руки. Слова несколько раз замирали у него на устах, прежде чем он овладел собой и заговорил:

— Когда заблудившийся в Ливийской пустыне странник мечтает освежить пересохший язык водой из Нила, он только усиливает муки жажды, не имея возможности удовлетворить свое желание. А потому и ты, прекраснейшая из женщин, не буди в моем сердце желания, что как голодный червь будет точить мое сердце, которое я не смогу питать надеждой. Знай, что у себя на родине, я уже связан нерушимыми цепями брака с добродетельной женщиной и трое прелестных деток называют меня сладостным именем: «Отец!» Как может сердце, истерзанное горем и тоской, домогаться жемчужины красоты и предлагать ей всего только разделенную любовь?

Объяснение графа было весьма откровенно, и он полагал, что по-рыцарски разрешил любовное недоразумение. Он думал, что теперь Мелексала, поняв ошибку, откажется от мысли соединить с ним свою судьбу. Однако он глубоко ошибался. Принцесса не могла поверить, чтобы граф, молодой, цветущий мужчина, не оценил ее красоты. Она знала, что достойна любви, и чистосердечный рассказ о его семейных обстоятельствах не произвел на нее никакого впечатления. Воспитанная в обычаях своей страны, она и не собиралась присваивать его в полное владение, ибо рассматривала любовь мужчины как делимый дар. Во время веселых игр в серале она часто слышала, как мужская нежность уподоблялась шелковой нити, которую можно разъединять и разделять, причем каждая часть ее сама по себе все же остается целой. Действительно, остроумное сравнение, не пришедшее еще в голову нашим дамам в западных странах. Гарем ее отца с детства представлял ей многочисленные примеры разделенной любви: жены султана жили там в мирном согласии друг с другом.

— Ты называешь меня Цветком Мира, — возразила принцесса, — но, посмотри, в этом саду рядом со мной растет еще много цветков, радующих глаз и сердце своей разнообразной красотой и прелестью, но я не препятствую тебе наслаждаться ими вместе со мной. Могу ли я требовать, чтобы в твоем собственном саду выращивался один-единственный цветок, от постоянного созерцания которого утомился бы твой взор? Пусть твоя жена будет участницей нашего счастья. Ты введешь ее в свой гарем, и я с радостью встречу ее там. Ради тебя она будет моей любимой подругой, и ради тебя она будет любить меня. И дети ваши будут моими; я осеню их своей тенью, чтобы они весело росли и пустили корни в этой чужой для них земле.

В наш просвещенный век терпимость в любви еще не простирается так далеко, как терпимость церкви; в противном случае заявление Мелексалы не показалось бы столь диким нашим читательницам, как это, по всей вероятности, будет на самом деле. Но Мелексала была дочерью Востока, а под таким ласковым небом мегера ревности не имеет столь великой власти над прекрасной половиной человечества, как над сильнейшей, которой она, напротив, управляет железной рукой. Граф Эрнст был тронут таким простосердечием принцессы, и кто знает, к какому решению он пришел бы, если бы мог ожидать, что дома его милая Оттилия согласится с подобными взглядами и если бы, сверх того, не лежал на пути камень преткновения в виде необходимости отречься от своей веры. Он отнюдь не скрыл от прелестной богини, храбро боровшейся за его сердце, эти сомнения своей совести. Но насколько легко она устраняла все другие препятствия, настолько трудно ей было преодолеть это последнее. Их тайная беседа закончилась, не приведя к какому-либо согласию в отношении спорного пункта о религии, и когда обе стороны расстались, дело оставалось в таком же положении, как на конференции об определении границ между двумя соседними государствами, где стороны ни на йоту не желают уступить своих привилегий и решение откладывается в долгий ящик, что не мешает представителям пока что жить в мире друг с другом и прекрасно себя чувствовать.