Тимур Пулатов - Плавающая Евразия
Давлятову не дали скучать. К нему тут же подошел, выйдя из-за какого-то надгробия, тот самый Лютфи, из Бюро гуманных услуг, чинно поклонился и сразу спросил, словно нисколько не удивился тому, что видит перед собой Давлятова, жаловавшегося не только на отсутствие работы, но и денег с простым счетом — одного рубля, двух, трех…
— Вы по поводу себя… или коллеги — академика Салиха?
Давлятов оторопело сунул ему под нос удостоверение академика, но Лютфи даже не глянул. Нечто похожее на усмешку пробежало по его губам и застыло в уголках узких глаз, но Давлятов не уловил его состояния.
— По поводу себя… или я не имею права? — с вызовом спросил Давлятов.
— Имеете, конечно, — успокоительным тоном проговорил Лютфи, вовремя подавив ухмылку, так и лезущую из его бесстыжих глаз. — Еще утром, когда мы получили телефонограмму об избрании вас академиком — с чем и поздравляю! Наше Бюро тут же наметило для вас место… хорошее, тенистое местечко, с мягкой как пух землей, откуда можно очень легко, как по маслу, пройти дальше, в свите восковых рабов, наложниц, личных водителей и телохранителей… Идемте, я покажу вам этот райский уголок, уверен, он вам понравится… Притом такое соседство, такое соседство! — лукаво закатил глаза Лютфи. — Рядом с самым первым академиком-сейсмологом в истории человечества…
— С Бабасолем? — испуганно спросил Давлятов.
— Нет, нет, успокойтесь. Бабасоль очень претендовал на звание первого академика человечества, но историческая память отдала пальму первенства все же Салиху, предсказателю землетрясений… Хотя не обошлось без интриг, ссор, склок, как это нередко бывает в научном и художественном мире, но к сегодняшнему утру всеми наконец признано первенство академика Са-лиха.
— Да, справедливости ради надо признать… — пробормотал Давлятов, ерзая, ибо подумал о том, уютно ли ему будет лежать недалеко от Салиха в потустороннем мире, в этом же, веселом, ему Салих был в тягость, особенно в последнее время. Все же из двух зол это меньшее, ибо с Бабасолем совершенно немыслимо идти рядом не только в лучшем из миров, но и по улице Староверовской.
В молчании они свернули и вышли на площадку, где в свежевырытой могиле, сплошь усыпанный цветами, лежал Салих. Давлятов глянул на его бледное, бескровное лицо с легким сожалением и ничего другого не почувствовал.
— Это его надгробие, — шепотом пояснил Лютфи, показывая на черную мраморную плиту, на которой красовался медный со стеклом и позолотой круглый земной шар. На материках были помечены те места, где, начиная с первого дня человечества по сегодняшний, трясется от толчков земля. От одной точки к другой проложены линии — дороги, по которым, опираясь на посох, пешим ходом ступал Салих, предвещая землетрясения. Ниже строгая надпись: «Академик Салих. 100 год до нашей эры — 1986 год нашей эры». Оригинальная работа, правда? — все так же тихо спросил Лютфи. — Нашего шахградского скульптора Тер-Минасяна.
Давлятов не обратил внимания на его слова, ибо был уже увлечен разглядыванием восковых фигур, которые должны сопровождать покойного в потусторонний мир и служить ему верой и правдой. С похвальной быстротой они были доставлены сюда из магазина и теперь ждали заката солнца, когда их уложат рядом с Салихом и накроют плитой.
— Почему не сейчас? — полюбопытствовал Давлятов.
— Мир, в который они спустятся, слишком ярок в верхних своих сферах. И надо дождаться заката, чтобы при переходе от темноты к свету ощущалась разница…
— А было много народу? — Давлятов еще раз глянул на лицо покойного, битого камнями, но теперь уже избавленного от этих мук навсегда.
— За воротами кладбища — да. Очень много. А на саму территорию никому не разрешается ступать, кроме близких родственников… Немного подождали вас, думали, что вы, единственный его родственник, хотя и поступивший с ним не по-родственному из-за своего сегодняшнего отречения, успеете… Затем осыпали цветами. Речи, последнее прости — все было за воротами. От академического мира выступили Бабасоль, Ноев, от градосо-вета сам председатель Адамбаев, от имени общественности — Субхан-отво-дящий… Квартет рубабистов и чангистов [13] играл «Медленный марш» Дебюсси, воздух был напоен свежестью и легкой грустью. Летали бабочки. Солнечные лучи сплетались… — Лютфи смахнул скупую слезу с уголков глаз и строго глянул на Давлятова: — Вам нравится место рядом с Салихом?
Давлятов растерянно кивнул. Лютфи вынул из портфеля карту кладбища и рядом с квадратиком, где было карандашом написано «Салих», сделал пометку «Давлятов».
XXVI
Давлятов вернулся к себе в бункер и устало опустился в кресло. Дома, где прожили четыре колена его рода, уже не было, место, откуда осторожно извлекли бабасольную бомбу, успели засыпать и покрыть асфальтом, еще не успевшим остыть. Давлятов сидел и думал над этим, затем решил собрать книги и рукописи и идти на новую квартиру, где его дожидалась Анна Ермиловна. Еще два или три дня побудет она здесь и, если не ударит, не засыплет, вернется вместе с Мелисом и Хури в Москву.
Но Нахангов сегодня спустился к нему прямо в бункер и с порога закричал:
— Начало было замечательное! Само ваше выступление, изгнание, отречение, грехопадение и прочее — словом, все, что связано с разоблачением Салиха… который, кстати, говорят, не выдержал удара и тихо скончался. Но потом, друг мой, вы повели себя просто по-мальчишески, побежали на кладбище высшего класса погребения, трясли перед носом продавца удостоверением. С Лютфи вы как вели себя? Просто смех! Это с тем, кто собственноручно изготовил для вас академическое удостоверение одноразового пользования…
— Я знал это, — с горечью усмехнулся Давлятов, — знал, но специально совал ему под нос фальшивку. — Он впервые, не смущаясь, открыто глянул в глаза Нахангову, что-то с Давлятовым произошло, иначе не посмел бы говорить таким тоном со своим благодетелем.
— Ну, конечно, знали, — согласился Нахангов, тоже впервые почувствовав в нем твердость. — Вы бы и не знали, хитрец вы мой. — Он сел напротив Давлятова, всматриваясь в него, и, чтобы не казаться назойливым, переменил тему: — Со мной тоже произошло нечто… мальчишеское. Я сошел с трибуны под аплодисменты зала, сел на свое место в президиуме, чувствуя, что голова закружилась… и будто я лечу, лечу куда-то. Как в прошлый раз, помните, я вам рассказывал?
— Полетели теперь вместе, — лукаво подмигнул ему Давлятов. — Покажите мне ад, рай и чистилище такими, какими обрисовали вы в своем сегодняшнем докладе на конференции. Особенно меня интересует чистилище — нечто новое в нашем восточном мышлении… Как оно выглядит? Жутко интересно… последнее Давлятов уже прошептал, чувствуя, как кресло, в котором он сидит, отъезжает в сторону.
— Как-нибудь в другой раз. Разве вы забыли, что завтра закрытие нашей конференции? И последний день этой взбалмошной триддатидневки, когда мы увидим — грянуло или отпустило, — сквозь туман в голове услышал Давлятов, от удивления и растерянности не понимая, взлетает ли он наверх или опускается вниз, уходя под бетонный пол бункера.
— Вот и хорошо, что последний, тридцатый, — шепчет он, наклонившись над ухом Нахангова, с которым летит вместе, увлекаемый в полумрак. — Мы улетим далеко… и спасемся… только вдвоем останемся в живых, а кругом пустыня…
Очнувшись и выровняв линию полета, Давлятов понял наконец то странное состояние, которое переживал, — летели они с Наханговым как бы в другом измерении, так стремительно спускались на землю, что казалось, будто летят ввысь, в небесную сферу.
Некоторое время они летели рядом в полумраке, создающем ощущение не то коридора, не то колодца, легко прорезая вытянутыми руками трубопроводы под городом; в отошедших друг от друга трубах, мимо которых они пролетали, на мгновение застывала вода, затем, обдав их ноги прохладой, снова вытягивалась и соединялась с хлюпаньем и чавканьем. Так прошли они сквозь трубы, по которым текла вязкая нефть, и из разрезанной артерии не брызнуло на них ни капли нефти, только отдаленно запахло смолой и толстый кабель, задетый их руками, щелкнул слабой искрой, коротко осветив сосредоточенное, деловое лицо Нахангова, словно уезжающего в очередную служебную командировку.
Прежде чем блеснул в глубине свет, на мгновение наступила полная тревожащая темнота. Затем темнота прорезалась, и наши путешественники поплыли к пятну света, которое стремительно увеличивалось, превратившись в озеро средней величины, причудливого очертания, края которого словно кипели. Пар струился кверху. Матовый свет не резал глаз, и Давлятов напрягся, чтобы понять, какая сила стремительно несет их к озеру, наполненному какой-то беспокойной энергией, готовой в любую минуту разрядиться взрывом и вырваться наружу радиоактивным облаком.
