Китайские народные сказки - Автор Неизвестен -- Народные сказки
Вдруг ветер стих, с неба дождь полил, поникли ветки вяза. Увидела золотая птичка, как убиваются бедняги, плач услыхала. Раскрыла клюв, снова закрыла, не щебечет – грустно ей. В черных глазах светлые слезинки блестят, улетела она по дождю, по серому, по мелкому. А птице лес покинуть – все равно что человеку родную деревню. Летела птичка, летела, нежданно-негаданно в тот самый лес залетела, огромный, густой, туманом скрытый, на старую акацию опустилась. Подул ветер, дождь перестал, на листьях капли засверкали, на тополях сквозь белую кору свежая кожица проглянула нежно-зеленая. Кричат кукушки, летают фазаны, а у золотой птички в черных глазах светлые слезинки блестят. Рассеялись тучи, солнышко выглянуло, трава заблестела – жемчуг драгоценный. Обвили старую акацию лианы, на лианах цветы расцвели – мотыльки золотые да серебряные. Росинки на землю падают, дивный аромат во все стороны разносится, над цветами пчелы гудят, бабочки порхают. Только золотой птичке грустно. Не удержалась она, стала клевать нежные блестящие цветочки. Клюнет – слезинку уронит, еще клюнет – еще слезинку уронит.
Задвигались, заходили по всему дереву золотые, серебряные цветочки, раздвинулись на обе стороны, открылось дупло, вышел из него добрый старик: волосы длинные, по самые плечи, блестят, как перья белые птицы аиста; лицо румяное, свежее, глаза живые, ясные, как у младенца. Не раз, не два летала птичка по лесу, сразу смекнула – сам дух дерева перед ней. Не успела клюв раскрыть, а дух ей и говорит:
– Тысячу раз по тысяче лет живу я в лесу, а никогда не видел слез птичьих. Говорят люди, не умеют птицы плакать. Отчего же ты, золотая птичка, нынче заплакала, стариковское сердце слезами разбередила?
Зачирикала тут птаха малая, да так печально:
– Добрый дедушка! Вот что я нынче видела, вот отчего опечалилась.
Понимал лесной старец язык птичий, и рассказала ему золотая птичка все по порядку. Как Лю Чунь-тянь бедно жил, как за своей старой матерью ходил, как лекарство ей добывал, как вместе с женой убивался, когда мать умерла. Выслушал птичку старец, ничего не сказал. Стоит, молчит, думу думает. А птичка знай твердит:
– Верь, добрый дедушка! Хорошие они люди, Лю Чунь-тянь да его жена, справедливые!
Замотал старик головой и говорит:
– Вот что я тебе скажу, птаха малая! Чтоб узнать, хорош ли человек, плох ли, видеть еще надобно, как он к чужим людям относится.
Покачала птаха головой и отвечает:
– Да ты сам пойди погляди, тогда и узнаешь, какие оба они справедливые да хорошие.
Старец шелохнулся, тощей старухой обернулся – платье латаное-перелатаное, живого места нет.
Говорит старуха:
– Птаха золотые перья! Я и впрямь схожу на них погляжу!
А Лю Чунь-тянь с женой, как схоронили мать, в доме сидят, горюют, кусок в горло не идет. Вдруг смотрят – старуха в воротах стоит, тощая-претощая, ветер дунет – с ног свалит. Жалко им старуху – мочи нет.
А старуха им и говорит:
– Люди добрые, дайте хоть сухой лепешки поесть!
Вскочил Лю Чунь-тянь, поскорее лепешку выбрал самую лучшую, старухе отдал. Пуще прежнего жена печалится и говорит старухе:
– Матушка! В твои ли годы через овраги перебираться да через кручи! Небось и ноги не ходят!
Отвечает ей старуха:
– Одна я в целом свете, ни сына, ни дочки, негде голову приклонить, где упаду, там и смерть заберет.
Глядит Лю Чунь-тянь на старуху, матушку-покойницу вспоминает, и у этой горемыки, видать, ни одного счастливого дня в жизни не было. Слыханное ли дело, в такие-то годы побираться – у одного рису горсточку выпросить, у другого лепешки кусок.
И говорит Лю Чунь-тянь старухе:
– Оставайся жить у нас, матушка, коли не брезгуешь нашей бедностью!
А жена ему вторит:
– Наша матушка умерла, будешь в доме за старшую.
Согласилась старуха, стала жить с Лю Чунь-тянем и его женой. Уж так они за ней ухаживали, так ее обхаживали, что и рассказать трудно.
Лю нет-нет да и скажет жене:
– Смотри не давай ничего матушке делать. Старый что малый, слаб да немощен.
Сами они с женой ни днем, ни ночью отдыха себе не дают. Видит это старуха, как ей на кане усидеть? Вот и старается помочь: то огонь разведет, то соевый сыр через сито процедит. А они как настряпают еды, так первым делом старухе отведать дадут.
Жена нет-нет да и скажет потихоньку мужу:
– Старому человеку рис силы прибавляет. А у молодого и так сила есть, поголодать может.
Сказать по правде, трудно им жилось. Но все трое друг дружке помогали, в согласии жили.
Верно говорят: много дней проживешь – человека поймешь. Прошел год, после еще год. Крепко полюбили Лю Чунь-тянь и его жена добрую женщину. Вот и третий год к концу подходит. Но как-то раз кликнула их обоих старуха и говорит:
– Пришла мне пора уйти от вас, детушки!
Не ждали, не гадали муж с женой, что такое приключиться может. Говорит печально Лю Чунь-тянь:
– Чем не потрафили мы тебе, матушка? Или опостылела наша жизнь горькая?
Спрашивает жена:
– Уж не я ли ненароком слово тебе какое худое сказала или чем другим сердце твое поранила?
Покачала женщина головой и отвечает:
– Не мучайте вы себя напрасными думами. С вами и горькие дни сладкими покажутся, рана на сердце заживет. Только не могу я больше оставаться здесь, надобно мне уходить.
Не отпускает Лю Чунь-тянь старуху, и так уговаривает, и эдак увещевает. Жалость его одолела. Кто накормит горемыку, кто напоит?
Говорит ей Лю Чунь-тянь:
– Уйдешь, пусто в доме станет. В неведомые края подашься, где тебя искать будем?
Плачет жена, слезами заливается:
– Жили мы вместе – корни горькой лианы перевитые. Ветер да иней три года вместе терпели. Покинешь ты нас – не видать нам покоя.
Подумала старая, подумала и отвечает:
– Не надо меня уговаривать, не надо упрашивать, должна я уйти. Сходите лучше к дереву, у самых корней глины накопайте. Вылеплю я вам человечка, на меня похожего. Затоскуете, – на человечка поглядите.
Видят муж с женой: никак не уговорить старуху. Пошли к дереву, накопали глины, домой принесли. Взяла старуха глину, давай ее мять. Мнет да приговаривает:
В деревне вяз стоит, у вяза Лю Чунь-тянь живет.
Жила я у него, жила, три года прожила.
Нынче ухожу, да
