Гесериада - Автор Неизвестен -- Мифы. Легенды. Эпос. Сказания

Цотон-нойон уехал, но через семь-восемь суток является опять и ласково обращается к Тумен-чжиргаланг:

— Ах, ты милая, добрая бедняжечка, невестка моя! Разве же не видно, как ты мучаешься лютейшею из мук? Женюсь я на тебе?

— Ах, дядюшка! Не по-человечески ли я говорила прошлый раз? Разве покинул меня мой Гесер-хан, сын тэнгрия из чистой области Тушит, государь десяти стран света? Разве отдал меня тебе, Цотон-нойону, дяде своему? Разве я не отказывалась идти за тебя, считая тебя негодяем? Разве ты заметил во мне, своей невестке, ветреность или ревность? Пока пред тобой не соблюду мое имя, какое будет мне имя? И она крикнула:

— Эй, кто там есть? Дворовые-хоронские ребята! Тащи сюда свои батоги!

Отстегали они, не разбирая, и Цотон-нойона, и его коня, забрали у него коня и пустили пешим.

Так что в свой дом, находящийся в одном месяце пути, Цотон-нойон добрался только в два месяца. Меняя кожу свою, Цотон-нойон должен был употреблять в пищу крепкий бульон «шица», пока не поправился.

Пересидев дома семь-восемь суток, Цотон-нойон думает: «Посмотрим, как я не найду средства тебя-то, Тумен-чжиргаланг, разлучить с Гесером!» И он поехал к заклятой яме, запасшись провизией на сто дней. А яма была такая, что могла предрекать в образе привидевшегося во сне человека все то, что случится с кем: порадует ли его будущее или принесет скорби. Приехав к этой своей заклятой яме, он там и лежал, пока не истекло три месяца, но за этот срок ничего особенного не привиделось Цотону.

— Э, — говорит Цотон, — что это за странный случай: то ли заклятая яма теряет свою предвещательную силу, то ли здесь-то и надлежит мне, Цотону, проявить всю свою настойчивость? — И вот он пролежал еще девять суток, теперь без всякого продовольствия. В последнюю ночь девятых суток Цотону во сне привиделся человек, который говорит ему такие слова:

— Надобно стакнуться с пастухом коров Тумен-чжиргаланг и вот чего налить в три чаши: в одну чашу до краев налить крови, в другую до краев налить хороцзы, трижды перегнанной молочной водки, а в третью до краев налить кислого молока — тарак. Сверху чашу плотно прикрыть и поставить, привязав к дверной петле в юрте у Тумен-чжиргаланг. Когда та, загасив лампаду уснет, пусть ее окликнут: «Барыня! Коров телки сосут!» «А скольких сосут?» — наверно спросит она. Тогда пусть отвечают: «Сотню сосут». Не беда! Должно быть, отзовется та и заснет. Но, дав ей уснуть, пусть опять окликнут: «Барыня! Коров телки сосут». Спросит: «А скольких сосут?» Говорите: «Тысячу сосут». Опять она тоже, должно быть, станет засыпать со словами: «Не беда!» И опять надобно ее окликнуть: «Барыня! Телки коров сосут!» «Скольких же сосут?» — спросит. Надобно сказать тогда: «Всех до одной сосут!» — «Ой, батюшки!» — всполошится она и вскочит: «Никак все дойное молоко уйдет!» И как прольет она тут содержимое трех чаш, вот это-то и будет настоящее средство отворота Гесера от Тумен-чжиргаланг.

Тогда Цотон едет и подъезжает к табунщику Тумен-чжиргаланг. Было же так, что табунщик собирал свой табун в один косяк, и, когда забирался в средину его, то выходило, будто бы можно просто брать покинутый табунщиком косяк, будто бы табунщика и вовсе нет. Подъехав на близкое расстояние, Цотон обратился к табунщику с разговором:

— Ну, как, табунщик, ваш табун? Велик — мал, жирный — тощий? Табунщик отвечает:

— Ладно! Коли велик, так не скажешь ли ты: давай кое-сколько мне? Коли мал, так не велишь ли с нас правеж править? Коли тощий — так не велишь нам выговаривать? Коли жирный — так не прикажешь ли нас наградить?

— Я же тебя проучу! — говорит Цотон. — Смотрите, пожалуйста, как себя этот негодяй ведет! Мне в лицо он смеет говорить подобные слова?

И успел уже хлестнуть лошадь того по маковке:

— Сюда, сюда все табунщики! — закричал тот. — Дядя Цотон приехал грабить табун! Сюда!

Тогда все табунщики, как у них было условлено, окружили Цотона и принялись молотить его укрюками для поимки коней. Цотон-нойон пустился наутек, и вот, повстречав верблюжьего пастуха, завел ту же речь и с ним. Точно так же и верблюжьи пастухи в ссоре избили Цотона. Спасшись от них бегством и повстречав затем коровьего пастуха, он с тем же успехом побеседовал и с ним. Убежав от коровьих пастухов, явился он к овечьим. И опять заводит речь с овечьим пастухом о состоянии его стада. Вышла такая же ссора, как и с табунщиком. Тогда Цотон украл себе на леченье большую овцу и ушел высоко в горы на поправку. Поправившись, Цотон-нойон однажды поздно вечером, в изрядные сумерки, является к человеку, заведовавшему пастьбой телят у Тумен-чжиргаланг и с глазу на глаз заводит с ним речь о том, кому же из пастухов пяти родов скота живется у них лучше всех, а кому — хуже всех? Телячий пастух и говорит:

— Что у нас хорошего? Дождь — не говори, что дождь. Зной — не говори, что зной. Грязь — не говори, что грязь: разве же не правда, что мы должны неотступно ходить следом за множеством телят? Если же взять, скажем, табунщиков, то они сколько душе угодно ездят верхом на меринах, сколько душе угодно пьют тепленькой арьки. Разве же это не жизнь в полное свое удовольствие? А какая разница между прочими четырьмя родами скота? Разве та, что если кто и страдает — так это мы!

— Так-то, — говорит Цотон. — Ну, а чем вы мне сможете отплатить, коли я сделаю ваше житье еще лучше, чем у тех четырех родов пастухов?

— Эх, — отвечает телячий пастух, — чем бы только мы поскупились для своего дядюшки Цотона? Что только посильно раздобыть — все бы отдали! А нет, так и свое, что ни есть у нас, отдадим!

— А ведь я бы, пожалуй, мог осчастливить вас, моих болезных! — говорит Цотон.

— Вот-то благодать! — радуется телячий пастух. Зарезал теленка и предложил Цотону угощение. Тогда Цотон говорит телячьему пастуху:

— Налей в одну чашу крови, в другую — тараку, в третью — хорцзы и, дав ему подробное наставление, Цотон уезжает домой.

Телячий же пастух всем этим снадобьем наполнил три чаши, поставил и привязал; а ночью, когда Тумен-чжиргаланг потушила лампаду и заснула, окликает ее:

— Барыня, телята коров