Семён Липкин - Махабхарата

Иль знаменье Индры сверкнуло сквозь тучи?

Иль новое с неба упало светило?

Но палицу то существо поглотило!

Всего боевого оружья лишенный,

В смятении стал озираться сын Дроны, –

Не небо узрел над собою, а бога:

То Вишну смотрел на воителя строго!

Невиданным зрелищем тем устрашенный,

Терзаясь и каясь, подумал сын Дроны:

"Хотел совершить я дурное деянье,-

И вот получаю за зло воздаянье.

Судьбой предназначено мне пораженье,-

А разве Судьбы изменю я решенье?

Теперь обращаюсь я к Шиве с мольбою:

"Лишь ты мне поможешь бороться с Судьбою!

Гирляндою из черепов ты украшен,

И всем, пребывающим в скверне, ты страшен!

К стопам припадаю ревущего Рудры:

Лишь ты мне поможешь, всесильный, премудрый!

Я в жертву тебе отдаю свое тело,

Но дай мне свершить свое трудное дело!"

Сказал он — и жертвенник жарко зажегся

Пред мужем, который от жизни отрекся!

Возникли сиянья различного цвета,

Наполнились блеском все стороны света.

И твари явились, — престрашны, премноги,

И все — многоруки, и все — многоноги,

А те — многоморды, а те — многоглавы,

А эти — плешивы, а эти — кудрявы.

Порода у тех обозначилась птичья,

У этих — различных животных обличья.

Здесь были подобья собачьи, кабаньи,

Медвежьи, верблюжьи, кошачьи, бараньи,

Коровьи, тигриные и обезьяньи,

Змеиные — в жутком и грозном сверканье,

Шакальи, и конские, и крокодильи,

И волчьи, в которых бесилось насилье!

Одни — словно львы, а другие — дельфины,

У тех — голубей или соек личины,

Здесь — помесь акулы с китом-великаном,

Там — помесь морской черепахи с бакланом.

Одни — рукоухи, другие — стобрюхи,

А третьи — как будто бесплотные духи,

Те — раковинами казались: и морды

И уши — как раковины, да и твердый

Покров, как у раковин, и в изобилье

Их пенье лилось, будто в них затрубили.

Вон те — безголовы, безглазы и немы,

На этих — тиары, на тех — диадемы,

На третьих — тюрбаны, гирлянды живые

И лотосы белые и голубые.

Те — обликом грубы, а те — светлолики,

А те — пятизубы, а те — трехъязыки,

В руках у них палицы, луки и копья,

И всюду — подобья, подобья, подобья!

Весь мир оглушая и воплем и визгом,

Один — с булавой, а другой — с грозным диском,

Все с хохотом, с грохотом, с плясом и топом,-

Они приближались к воителю скопом,

Желая вселить в Ашваттхамана гордость,

Узнать его мощь, испытать его твердость,

Приблизиться к грозному Шиве вплотную,

Увидеть резню или схватку ночную.

Чудовищ толпа надвигалась густая,

Все три мироздания в страх повергая,

Сверкали их стрелы, трезубцы и пики.-

Однако не дрогнул сын Дроны великий.

Сей лучник, на воина-бога похожий,

Чьи пальцы обтянуты ящериц кожей,

Не думал о чудищах, сильных во гневе:

Он сам себя в жертву принес Махадеве!

Стал жертвенным пламенем лук драгоценный,

А острые стрелы — травою священной,

А сам, всем своим существом, всем деяньем

Для Шивы он жертвенным стал возлияньем!

Увидев того, кто, воздев свои руки,

Бестрепетно ждал с этим миром разлуки,

Кто богу с трезубцем, на воинском поле,

Обрек себя в жертву по собственной воле,-

Сказал с еле зримой улыбкою Шива:

"Мне Кришна служил хорошо, терпеливо,

Свершил для меня много славных деяний,

Всех честных, безгрешных мне Кришна желанней.

Тебя испытал я, его почитая,

Сокрытье панчалов содеяла майя,

Но так как безжалостно Время к панчалам,

Пусть ночь эта будет их смерти началом!"

Так Шива сказал, — и вошел в его тело,

И меч ему дал, и земля загудела.

И, Шиву приняв в свое тело, сын Дроны

Тогда воссиял, изнутри озаренный.

Отныне он стал всемогущим в сраженье,

Приняв излученное богом свеченье.

За ним устремились, рождаясь двояко,

Незримые твари и детища мрака.

К становью врагов приближался он смело,

Как Шива, который вошел в его тело!

Заснул ратный стан, от сражений усталый.

Бесстрашно, доверчиво спали панчалы.

Во мраке вступил Ашваттхаман бесшумно

В шатер, где на ложе лежал Дхриштадьюмна,-

На нем покрывало, весьма дорогое,

И сладостно пахли сандал и алоэ.

Тот раджа лежал, тишиной окруженный,-

Ногою толкнул его грубо сын Дроны.

Проснулся властитель, ударом разбужен.

Могучий в сраженье, он был безоружен!

Схватил его недруг, — встающего с ложа,

Зажал его голову, ярость умножа.

А тот и не двигался, страхом объятый,

К земле с неожиданной силой прижатый.

Сын Дроны с царем поступил беззаботным,

Как будто бы жертвенным был он животным:

На горло ему свою ногу поставил,

Руками и горло и грудь окровавил,

А кровь растекалась по телу струями!

Воителя раджа царапал ногтями,

Молил сына Дроны панчал именитый:

"Оружьем, прошу я, меня умертви ты!

Наставника сын, не чини мне обиду,

Да с честью я в мир добродетельных выйду!"

Но, это невнятное выслушав слово,

Сказал Ашваттхаман: "Нет мира благого,

Наставников нет для тебя, Дхриштадьюмна,-

Свой род опозоривший царь скудоумный!

Пойми же, о ставший убийцею воин,

Что пасть от оружия ты недостоин!"

Сказав, растоптал он царя каблуками,

Его задушил он своими руками.

Услышали раджи предсмертные крики

И люди, и стражи, и жены владыки.

Их — сверхчеловеческая — устрашила

Того неизвестного воина сила.

Подумали, жуткой охвачены дрожью:

"Он — ракшас, отринувший истину божью!"

Душа Ашваттхамана гневом дышала.

Вот так богу смерти он предал панчала.

Покинул убитого раджи обитель

И двинулся на колеснице как мститель,

Заставив звучать и дрожать мирозданье,

Решив убивать и забыв состраданье.

А мертвого раджи и стражи и жены

Из сердца исторгли рыданья и стоны.

Проснулись воители, женщин спросили:

"Что с вами?" — и женщины заголосили:

"Бегите за ним, за его колесницей!

Бегите за ним, за свирепым убийцей!

Царя он в постели убил, а не в сече,

Не знаем, — он ракшас иль сын человечий!"

Тогда, окруженный и справа и слева,

Сын Дроны оружьем, что сам Махадева

Вручил ему, — всех удальцов обезглавил

И дальше свою колесницу направил.

Узрел: Уттамауджас дремлет, — и тоже

Его умертвил, как и раджу, на ложе.

Юдхаманью выбежал, воспламененный,

Метнул свою палицу в грудь сына Дроны,

Но тот его поднял могучею дланью,

Как жертву, подверг его тут же закланью.

Вот так он губил, средь потемок дремотных,

Врагов, словно жертвенных смирных животных.

Сперва убивал колесниц властелинов,

Потом обезглавливал простолюдинов.

Под каждый заглядывал куст, и мгновенно

Рубил он заснувшего самозабвенно,

Рубил безоружных, беспомощных, сонных,

Рубил и слонов, и коней потрясенных,

Как будто он Времени грозный посланец –

Бог смерти, одетый в кровавый багрянец!

Казалось, — причислить нельзя его к людям:

Он — зверь или чудище с острым орудьем!

Все воины в страхе смежали ресницы:

Казалось, что бес — властелин колесницы!

Казалось, карающий меч надо всеми

Уже занесло беспощадное Время!

Нагрянул он с жаждою мести во взгляде

На сомаков, на сыновей Драупади.

Узнали они, что убит Дхриштадьюмна,

И с луками ринулись гневно и шумно,

Осыпали стрелами отпрыска Дроны.

Шикхандин, услышав и крики и стоны,

Доспехи надел и во мраке глубоком

Облил его стрел смертоносным потоком.

Сын Дроны, убийство отца вспоминая,

Взревел, закипела в нем ярость живая,

Сойдя с колесницы, повел он сраженье,

И кровь отмечала его продвиженье.

Вздымая божественный меч обнаженный

И тысячелунным щитом защищенный,

В живот поразил он, убил исполина –

Того Пративиндхью, Юдхиштхиры сына.

Тогда булавою, чья сила весома,

Ударил его сын Бхимы Сутасома.

Сын Дроны отсек ему руку и снова

Ударил мечом удальца молодого,