Пер. Рифтина - Китайские народные сказки
Отчим в сторонке стоит, покраснел весь, стыдно ему, совестно. Вздохнул он тихонько и думает: «Виноват я перед дочерьми, повиниться надобно».
Повинился, прощенья испросил, на том и сказке конец. А коли спросите, чем пять сестер мать с отчимом потчевали, отвечу вам: вином да мясом, да еще блинами маслеными многослойными, целыми блюдами их подавали.
ЗОЛОТАЯ ПТИЧКА И ДУХ ДЕРЕВА
Рос в старину в неведомом краю лес, густой, дремучий. Уж и не знаю, сколько дней, сколько ночей надобно идти, чтоб от конца до конца пройти. Каких только деревьев в том лесу нет! Сосны да кипарисы все четыре времени года зелены стоят. Дикие орехи да утуны весной цветами убираются, клены и дубы осенью красными листьями укрываются, боярышник и груши плоды дарят. Хэй! Всех и не перечтешь! Трех ночей, трех дней не хватит. Росла в том лесу акация старая-престарая. Ветки на макушке кривые, изогнутые, не то ветки, не то дракон, в стволе дупло - целый дом. Жил в том дупле дух дерева. Мудрый был, все знал. Постель у него - громадные листья сухие, дверная занавеска - золотые да серебряные лианы, что вокруг дерева обвились. Расскажу я вам, какая с тем духом однажды история приключилась. Да вначале не про то речь пойдет.
Далеко-далеко от леса стояла маленькая деревушка. Рос в той деревушке большой вяз. На вязе резвилась да щебетала птаха малая, перья золотистые. Стояли возле вяза два дома крыша в крышу, меж домами стена глинобитная, тонкая. К западу от стены жил бедняк по прозванью Лю Чунь-тянь. Земли у него, как говорится, пальцем ткнуть не во что. Вставали они с женой чуть свет, в пятую стражу, и принимались жернова крутить, соевый сыр делать. Сами шелуху бобовую едят, пену с соевого сыра подбирают, а денег заработают - старую мать накормят, без малого восемьдесят годов ей. К востоку от стены богач жил - и мулы у него, и лошади. Ван Юй-фэн прозывался - Ван Нефритовый пик. Богачи своим детям всегда имена красивые дают. Была у Ван Юй-фэна мать-старуха, лет эдак восемьдесят с лишком ей. На ухо туговата, глазами подслеповата. Слаба да немощна - с кана слезть не может. А Ван Юй-фэн только и знает, что односельчан зерном да деньгами ссужать, проценты и арендную плату взыскивать. И жена ему под стать: откроет рот - про деньги речь ведет. Закроет рот - про деньги думает. Не то чтобы о старухе позаботиться, так еще ворчит: что она-де под ногами у них путается, зря хлеб ест, никак не помрет.
Есть такая присказка: заморозил иней траву в лощине. В тот год в самом конце весны - огромный вяз уже нежно-зелеными листьями весь покрылся - занемогла мать Лю Чунь-тяня. Горюют Лю с женой, печалятся. Им бы денег взаймы взять, только бедняку, как говорится, везде от ворот поворот. Снял с себя Лю Чунь-тянь ветхую одежонку, жена бронзовые шпильки из волос вытащила - продали, едва наскребли денег на лекарство. Только не помогло оно старухе. Умерла горемыка. Вспомнил тут Лю Чунь-тянь, сколько мук приняла мать, пока его растила, а он так и не дал ей дня счастливо пожить. Болит у него сердце, будто кто его из груди рвет. Заплакали горько муж с женой.
Вдруг ветер стих, с неба дождь полил, поникли ветки вяза. Увидела золотая птичка, как убиваются бедняги, плач услыхала. Раскрыла клюв, снова закрыла, не щебечет - грустно ей. В черных глазах светлые слезинки блестят, улетела она по дождю, по серому, по мелкому. А птице лес покинуть - все равно что человеку родную деревню. Летела птичка, летела, нежданно-негаданно в тот самый лес залетела, огромный, густой, туманом скрытый, на старую акацию опустилась. Подул ветер, дождь перестал, на листьях капли засверкали, на тополях сквозь белую кору свежая кожица проглянула нежно-зеленая. Кричат кукушки, летают фазаны, а у золотой птички в черных глазах светлые слезинки блестят. Рассеялись тучи, солнышко выглянуло, трава заблестела - жемчуг драгоценный. Обвили старую акацию лианы, на лианах цветы расцвели - мотыльки золотые да серебряные. Росинки на землю падают, дивный аромат во все стороны разносится, над цветами пчелы гудят, бабочки порхают. Только золотой птичке грустно. Не удержалась она, стала клевать нежные блестящие цветочки. Клюнет - слезинку уронит, еще клюнет - еще слезинку уронит.
Задвигались, заходили по всему дереву золотые, серебряные цветочки, раздвинулись на обе стороны, открылось дупло, вышел из него добрый старик: волосы длинные, по самые плечи, блестят, как перья белые птицы аиста; лицо румяное, свежее, глаза живые, ясные, как у младенца. Не раз, не два летала птичка по лесу, сразу смекнула - сам дух дерева перед ней. Не успела клюв раскрыть, а дух ей и говорит:
- Тысячу раз по тысяче лет живу я в лесу, а никогда не видел слез птичьих. Говорят люди, не умеют птицы плакать. Отчего же ты, золотая птичка, нынче заплакала, стариковское сердце слезами разбередила?
Зачирикала тут птаха малая, да так печально:
- Добрый дедушка! Вот что я нынче видела, вот отчего опечалилась.
Понимал лесной старец язык птичий, и рассказала ему золотая птичка все по порядку. Как Лю Чунь-тянь бедно жил, как за своей старой матерью ходил, как лекарство ей добывал, как вместе с женой убивался, когда мать умерла. Выслушал птичку старец, ничего не сказал. Стоит, молчит, думу думает. А птичка знай твердит:
- Верь, добрый дедушка! Хорошие они люди, Лю Чунь-тянь да его жена, справедливые!
Замотал старик головой и говорит:
- Вот что я тебе скажу, птаха малая! Чтоб узнать, хорош ли человек, плох ли, видеть еще надобно, как он к чужим людям относится.
Покачала птаха головой и отвечает:
- Да ты сам пойди погляди, тогда и узнаешь, какие оба они справедливые да хорошие.
Старец шелохнулся, тощей старухой обернулся - платье латаное-перелатаное, живого места нет.
Говорит старуха:
- Птаха золотые перья! Я и впрямь схожу, на них погляжу!
А Лю Чунь-тянь с женой, как схоронили мать, в доме сидят, горюют, кусок в горло не идет. Вдруг смотрят - старуха в воротах стоит, тощая-претощая, ветер дунет - с ног свалит. Жалко им старуху - мочи нет.
А старуха им и говорит:
- Люди добрые, дайте хоть сухой лепешки поесть!
Вскочил Лю Чунь-тянь, поскорее лепешку выбрал самую лучшую, старухе отдал. Пуще прежнего жена печалится и говорит старухе:
- Матушка! В твои ли годы через овраги перебираться да через кручи! Небось и ноги не ходят!
Отвечает ей старуха:
- Одна я в целом свете, ни сына, ни дочки, негде голову приклонить, где упаду, там и смерть заберет.
Глядит Лю Чунь-тянь на старуху, матушку - покойницу вспоминает, и у этой горемыки, видать, ни одного счастливого дня в жизни не было. Слыханное ли дело, в такие-то годы побираться - у одного рису горсточку выпросить, у другого лепешки кусок.
И говорит Лю Чунь-тянь старухе:
- Оставайся жить у нас, матушка, коли не брезгуешь нашей бедностью!
А жена ему вторит:
- Наша матушка умерла, будешь в доме за старшую.
Согласилась старуха, стала жить с Лю Чунь-тянем и его женой. Уж так они за ней ухаживали, так ее обхаживали, что и рассказать трудно.
Лю нет-нет да и скажет жене:
- Смотри не давай ничего матушке делать. Старый что малый, слаб да немощен.
Сами они с женой ни днем, ни ночью отдыха себе не дают. Видит это старуха, как ей на кане усидеть? Вот и старается помочь: то огонь разведет, то соевый сыр через сито процедит. А они как настряпают еды, так первым делом старухе отведать дадут.
Жена нет-нет да и скажет потихоньку мужу:
- Старому человеку рис силы прибавляет. А у молодого и так сила есть, поголодать может.
Сказать по правде, трудно им жилось. Но все трое друг дружке помогали, в согласии жили.
Верно говорят: много дней проживешь - человека поймешь. Прошел год, после еще год. Крепко полюбили Лю Чунь-тянь и его жена добрую женщину. Вот и третий год к концу подходит. Но как-то раз кликнула их обоих старуха и говорит:
- Пришла мне пора уйти от вас, детушки!
Не ждали, не гадали муж с женой, что такое приключится может. Говорит печально Лю Чунь-тянь:
- Чем не потрафили мы тебе, матушка? Или опостылела наша жизнь горькая?
Спрашивает жена:
- Уж не я ли ненароком слово тебе какое худое сказала или чем другим сердце твое поранила?
Покачала женщина головой и отвечает:
- Не мучайте вы себя напрасными думами. С вами и горькие дни сладкими покажутся, рана на сердце заживет. Только не могу я больше оставаться здесь, надобно мне уходить.
Не отпускает Лю Чунь-тянь старуху, и так уговаривает, и эдак увещевает. Жалость его одолела. Кто накормит горемыку, кто напоит?
Говорит ей Лю Чунь-тянь:
- Уйдешь, пусто в доме станет. В неведомые края подашься, где тебя искать будем?
Плачет жена, слезами заливается:
- Жили мы вместе - корни горькой лианы перевитые. Ветер да иней три года вместе терпели. Покинешь ты нас - не видать нам покоя.
Подумала старая, подумала и отвечает:
- Не надо меня уговаривать, не надо упрашивать, должна я уйти. Сходите лучше к дереву, у самых корней глины накопайте. Вылеплю я вам человечка, на меня похожего. Затоскуете, на человечка поглядите.
