Ян Барщевский - Шляхтич Завальня, или Беларусь в фантастичных повествованиях
— Хладные духи! — воскликнул Альберт. — Приглашаю вас сегодня к себе, прошу вашей помощи, хочу быть похожим на вас и взирать на мир бесстрастно.
Едва он это произнёс, как появились перед ним призраки белых великанов в дивных и страшных обличиях. Они кланялись, показывая, что готовы охотно исполнить его желание.
В доме у Альберта шум, в освещённом салоне слышались весёлые разговоры. Вернулся хозяин, бледный, на лице тревога.
— Что с тобой творится, Альберт? Почему такой печальный? Что тебя так взволновало? О чём горюешь? Сори деньгами, что дала тебе фортуна, хоть сто лет, всё равно не сможешь их истратить, — такими словами один за другим приветствовали его гости.
— Кто из нас будет так долго жить? — ответил Альберт. — Не остановит человек заката солнца, чтоб продлить день, и не призовёт веселье, когда оно бежало прочь.
— Что толку говорить о грустном? Кто знает, какое будущее нас ждёт? Давайте пользоваться сегодняшним днём, — сказал один из гостей. — Выпей с нами, мрачные мысли вмиг исчезнут.
— Vinum cor laetificat![189] — сказал другой. — К чему думать о том, что будет потом?
Вино и пунш несите!Веселье в дом впустите!Душой своей клянуся —Сегодня всласть упьюся![190]
— Я ожидаю гостей, — сказал Альберт. — Они впервые навещают мой дом.
— Откуда и каких гостей ты ждёшь?
— Увидите — узнаете.
— Тогда постарайся принять их с весёлой улыбкой, а не мрачным, как сейчас. Выпьем за здоровье хозяина!
Пенится вино в бокалах; гремят приветственные крики:
— Да здравствует Альберт!
Разгорячённые крепкими напитками, они похвалялись друг перед другом, кто может больше выпить; шум и хохот весёлых гостей разносились по всем покоям. Сам хозяин, увлечённый весёлой компанией, не один раз осушил бокал крепкого вина. Но напиток мало подействовал на него; минутное забвение дало отдых мыслям, и вновь тоска вернулась терзать его душу.
Полночь. На далёкой башне бьёт двенадцать. Прозвонили часы и в углу бального зала. Едва они доиграли мелодию, как неожиданно погасли восковые свечи, одна лишь лампа светила, но так тускло, будто через густой туман. В углах и посреди салона появились жуткие монстры; огромные существа в белом, глаза их пылали, как огонь, лица были изъедены пятнами гангрены. Почерневшие скелеты опирались истлевшими руками о мебель. Хмель вмиг выветрился, перепуганные гости с криками бежали из дома, некоторые, лишившись чувств, попадали на пол. Немой и бледный Альберт смотрел на эти страшидла; дрожь пробежала по телу, и в этот момент ощутил он, что в грудь к нему проникла смертная стужа, и все его члены застыли от холода.
Исчезли страшные монстры; очнулись перепуганные гости, но не вернулось тепло, чтобы согреть Альберта; весь он был холоден, как слиток золота.
После этого жил он ещё несколько лет, но уже ничто не могло его отогреть. Весной и даже в летний зной по всем его жилам пробегал мороз, руки и ноги были всегда словно оледеневшие. Рассказывают, если кто садился рядом с ним поговорить о чём-нибудь, то сразу чувствовал, что из уст его исходит такой холод, что нельзя было выдержать и несколько минут.
В ночную пору появлялись перед ним те страшные привидения, которых он приглашал к себе из могил, и часто слышал он некие странные голоса, звавшие его по имени: «Альберт! Альберт!», да не только во мраке ночи, но и средь бела дня. Спрашивал он у людей, которые иногда его навещали, не слышит ли кто-нибудь из них голосá, что зовут его? Все с удивлением отвечали, что не слышат никакого зова.
Опытные в своей науке медики, привезённые из дальних стран, собравшись на совет, прописывали ему разнообразные лекарства, но заботы и искусство докторов не могли ему помочь.
— Наконец-то чернокнижника и развратителя настигла кара Божья, — повторяли старики.
А среди простого люда по деревням и местечкам ходили слухи, что Альберта за безбожную жизнь мучат все Трясцы[191] разом, не давая ему ни минуты покоя.
Чаще всего он пребывал в одиночестве; навсегда прошли балы и шумные пиры; редкий гость навещал его, да и тот, утомлённый холодным разговором, старался поскорее оставить его дом. Все его покинули, лишь слуга являлся по зову пана.
Был пасмурный день, шумел ветер, солнце тускло светило сквозь облака; в доме Альберта царила тишина, будто в монастыре. Слышались голоса воронов, большая стая которых кружила в небе над крышей его дома. В вечернем сумраке чернели окна, будто завешанные трауром; долго не появлялся за стеклом огонёк свечи. Поутру нашли его труп; скончался он, сидя в кресле. Руки и ноги его были окоченевшие, будто от сильного зимнего мороза.
* * *— А что стало с Мальвиной, его возлюбленной? — спросил Завáльня.
— Были у неё деньги и брильянты, поэтому легко нашла себе мужа; часы с кукушкой не наводили на неё печальных мыслей. Потом уехала она в столицу и среди шума высшего света забыла о минувшем и об Альберте.
— Смерть людей, что ищут счастья только на этом свете, а о загробной жизни не заботятся, всегда такова, — сказал дядя. — Как ужасен конец несчастного Альберта!
Органист поднялся и произнёс, глядя в окно:
— Несколько звёзд уже светятся на небе, и ветер утих; утром будет ясная погода; прежде чем вернуться домой, мне надо ещё кое-куда заехать. Ты уж, пан Завáльня, дозволь путнику идти почивать, я завтра должен ранёхонько встать.
Постели гостям уже были готовы, после молитвы потушили огонь, и я, размышляя о несчастном Альберте, заснул.
Канун Рождества
Я проснулся и, всё ещё лёжа в постели, вспоминал рассказы слепого Францишека и органиста про Плачку, Сына Бури и Огненных Духов. Все эти чудеса представали в моих мыслях в прекрасных, печальных и страшных картинах. Тут дядя открывает дверь и, глядя на меня, говорит:
— Вставай, Янкó, не привыкай лениться; зимние ночи длинные, можно выспаться; все путники выехали ещё до рассвета; теперь лишь паны спят всё утро; за них другие думают и трудятся. Помни, что ты человек бедный, должен сам служить, потому избегай таких привычек.
Сказав это, он надел шубу, вышел во двор, наказал батракам раскидать снежные сугробы, которые намело под окнами и у стен кладовой.
Я тотчас поднялся. В доме было тихо и сумрачно; свет едва пробивался сквозь окно, покрытое льдом и засыпанное снегом. Вхожу в людскую, там на лавке сидит слепой Францишек, а панна Малгожата готовит всё необходимое для кутьи и рассказывает ему о своём хозяйстве, о курах разных пород, которых она разводила, о большущем петухе на длинных ногах, который был таким неуклюжим, что обыкновенный маленький петушок побеждал его и не раз ранил до крови; о гусях, за которыми всегда внимательно присматривала летом, но не могла уберечь от беды по причине частых набегов лис. Рассказывает, как однажды на озере охотник одним выстрелом убил нескольких домашних уток, думая, что это дикие, и с той поры за ними нужен глаз да глаз, чтоб далеко от дома не отплывали.
Пока они беседовали, в окно постучал дядя и сказал:
— Видно издалека: по озеру кто-то едет. Сдаётся, это пан Мороговский с детьми возвращается из Полоцка. Прикажи кому-нибудь, милостивая пани, поскорей навести порядок в комнате; до сих пор ещё пол не метён.
Резвые лошади свернули с большой дороги, сани въехали на берег озера и вот уж гости у ворот. Дядя встречает их: в санях сидел пан Мороговский, рядом с ним — трое детей, укутанных медвежьей шубой и обвязанных платками так, что были видны только глаза. Из дома выбежала панна Малгожата и детей унесли в дом.
На завтрак было подано подогретое пиво. Школяры, почувствовав тепло, зашумели, как пчёлы в улье. Каждый рассказывал о своей учёбе, о товарищах, учителях, о разных школьных событиях и происшествиях. Слепой Францишек подсел к их компании, и они по секрету стали читать ему свои стихи, которые выучили на память, чтоб поздравить отца.
Передо мной они хвалились наградами, которые им дали за экзамены; достали из сундучка разных размеров образки работы Клаубера,[192] крестики и медные медальки. Рассказали много выученного из Альвара и немало перевели с латыни из священной истории.
Пан Мороговский подтвердил отцу, что отец-префект и учителя похвалили Стася и Юзя за прилежание в учёбе и за хорошее поведение и наградили их; дядя радовался этому, обещал пошить им новые капоты и дать денег на разные школьные надобности.
Долго тянулся разговор про Красную[193] полоцкую ярмарку. Мороговский рассказывал о ценах на рожь, овёс и ячмень, о домашней птице, что привозят туда со всех сторон; о стоимости льна, пеньки и о купцах из других городов с платками, сукном, шёлковыми и хлопковыми тканями да прочими товарами для нарядов; про знакомых помещиков, которые приехали по делам и чтоб купить нужные в хозяйстве вещи.
