История о царице утра и о Сулеймане, повелителе духов - де Нерваль Жерар
– Укажите им господина, и они помчатся, чтобы пасть к его ногам… Бездельники… рабские души…
– Просто любопытные, мастер, и вы поймете это, если… Меньше звезд на небе, чем воинов в свите царицы. За ней следуют шестьдесят слонов; на их спинах возвышаются башенки, где сверкает золото и переливаются шелка. Впереди тысяча савеян с золотистой кожей ведут верблюдов, чьи ноги подгибаются под тяжестью клади – все это подарки, которые везет царица нашему государю. За ними идут легковооруженные абиссинцы, чьи лица подобны красной меди. Тучи черных как толь эфиопов снуют там и сям, подгоняя лошадей и подталкивая повозки, везде поспевая по малейшему знаку. Еще… но зачем я все это рассказываю? Вы даже не слушаете меня.
– Царица савеян! – задумчиво пробормотал Адонирам. – Вырождающееся племя, но кровь чистая и без примесей… И зачем же она явилась к нашему государю?
– Разве я не сказал этого, Адонирам? Она хочет увидеть великого царя, испытать его столь прославленную мудрость… а может быть, и превзойти его в этом… Говорят, она подумывает о том, чтобы стать женой Сулаймана ибн Дауда, ибо хочет произвести на свет наследников, достойных ее рода.
– Безумие! – пылко воскликнул художник. – Безумие!.. Кровь раба, кровь самых низких и ничтожных созданий – ею полны жилы Сулаймана! Неужели львица может стать женой беспородного домашнего пса? Сколько уже веков этот народ приносит жертвы языческим богам, а его мужчины ищут утех у чужеземных женщин; эти поколения вырожденцев давно утратили мощь и энергию предков. Кто он такой, наш миролюбивый Сулайман? Сын солдатской девки и старого пастуха Дауда, а сам Дауд – правнук беспутной Руфи, которая явилась некогда из земли Моав и легла к ногам ефрафатского хлебороба. Ты восхищаешься этим великим народом, мой мальчик, но от него осталась лишь тень, ибо нет больше былого племени воинов. Звезда этого народа еще в зените, наклонится к закату. Мир изнежил их, из тяги к роскоши и наслаждениям они предпочитают золото железу, эти лукавые подданные хитроумного и сластолюбивого царя годны теперь лишь на то, чтобы торговать вразнос да наживаться на ростовщичестве, опутывая мир своими сетями. И Балкида снизойдет до столь безмерной низости, Балкида, наследница патриархов! Но скажи мне, Бенони, это правда, она уже здесь? Сегодня же вечером она вступит в ворота Иерусалима?
– Завтра суббота. Верная своим богам, царица отказалась войти сегодня вечером, после захода солнца, в чужеземный город. Она приказала раскинуть шатры на берегу Кедрона и, несмотря на все настояния царя, который вышел ей навстречу в сопровождении блестящей свиты, намеревается провести ночь за городскими стенами.
– Похвальное благоразумие! Скажи, она еще молода?
– Я бы сказал, что она еще может считать себя молодой. Ее красота ослепляет. Лишь краткий миг я смотрел на нее, как смотрят на восходящее солнце, которое тотчас обжигает и заставляет зажмуриться. Все при виде ее падали ниц, и я не был исключением. Поднявшись, я ушел, унося с собой ее образ. Но уже темнеет, о Адонирам, и я слышу, как строители толпой возвращаются сюда за своим жалованьем – ведь завтра суббота.
Тут явились во множестве ремесленники. Адонирам поставил у входа в мастерские стражников и, открыв огромные сундуки, принялся раздавать деньги. Работники подходили по одному, и каждый шептал ему на ухо тайное слово, потому что было их столько, что иначе он не смог бы удержать в памяти, кому какая положена плата.
Когда работника нанимали в мастерские, ему сообщали этот пароль, который он не должен был открывать никому под страхом смертной казни, давая в этом торжественную клятву. Свой пароль был у мастеров, свой у подмастерьев, свой у учеников.
Итак, каждый подходил к Адонираму и шепотом произносил заветное слово, и Адонирам выдавал каждому жалованье согласно его должности.
Когда церемония закончилась при свете смоляных факелов, Адонирам, решив посвятить эту ночь таинству своей работы, отослал юного Бенони, погасил огонь, спустился в подземные мастерские и скрылся во тьме.
На рассвете следующего дня Балкида, царица Утра, вместе с первым лучом солнца вступила в восточные ворота Иерусалима. Разбуженные топотом ее многочисленной свиты, иудеи выбежали к воротам, а толпа строителей следовала за процессией с приветственными криками. Никогда еще здесь не видели столько лошадей и верблюдов, такой огромной колонны пышно убранных белых сюнов и такого несметного роя черных погонщиков-эфиопов.
Предписанный этикетом бесконечный церемониал задержал великого царя Сулаймана; он только что закончил облачаться в ослепительное платье и вырвался наконец из рук служителей своей гардеробной, когда Балкида, сойдя на землю у ворот дворца, вошла, прежде поклонившись солнцу, которое же сияло над горами Галилейскими.
Камергеры в высоких, подобных башням шапках и с золочеными жезлами в руках встретили царицу на пороге и провели ее в зал, где восседал в окружении своих придворных Сулайман ибн Дауд на высоком троне, с которого он тотчас поспешил сойти и направился, благоразумно не показывая виду, что торопится, навстречу своей царственной гостье.
Двое правителей приветствовали друг друга с глубочайшим почтением, которое всегда выказывают друг другу государи, подчеркивая этим величие царской власти, затем они сели бок о бок, и в зал вереницей вошли рабы, нагруженные дарами царицы Савской. Здесь было золото, пряности, мирра, много ладана, которыми богат Йемен, а также слоновая кость, мешочки с благовониями, драгоценные камни. Кроме того Балкида преподнесла царю сто двадцать талантов чистейшего золота.
Годы Сулаймана уже клонились на вторую половину жизни, но благодаря миру и счастью лицо его сохранило безмятежность, морщины и пометы глубоких страстей пощадили его чело; его алые губы, большие, немного навыкате глаза и нос между ними, подобный башне из слоновой кости, как сам он некогда сказал устами Суламиты, высокий и гладкий лоб, подобный Сераписову, – все говорило о невозмутимом и незыблемом спокойствии монарха, счастливого своим величием. Сулайман походил на статую из золота с лицом и руками из слоновой кости.
Золотой была его корона, золотым было платье, его пурпурная мантия – дар Хирама, царя Тирского, – была соткана на основе из золотых нитей; золотом блестел его пояс, золотом сверкала рукоять меча; обутые в золото ноги ступали по расшитому золотом ковру, а трон был сделан из золоченого кедра.
Сидевшая рядом с ним дочь Утра, закутанная в облако тончайшего белого льна и прозрачного газа, была подобна лилии, случайно попавшей в букет желтых нарциссов. С обдуманным кокетством царица подчеркнула контраст, извинившись за простоту своего утреннего наряда.
– Простота в одежде, – сказала она, – подобает богатству и не умаляет величия.
– Божественная красота, – отвечал Сулайман, – может полагаться лишь на собственную силу, а обычному человеку, знающему о своей слабости, не подобает ничем пренебрегать.
– Очаровательная скромность, которая может лишь добавить блеска к славе непобедимого Сулаймана… Мудрого Екклезиаста, судьи царей, бессмертного автора притч «Шир-Гаширим», нежнейшей песни любви… и многих других жемчужин поэзии.
– О, что вы, прекрасная царица! – вскричал Сулайман, краснея от удовольствия. – Что вы! Неужели вы соблаговолили бросить взгляд на эти… эти жалкие попытки?
– Вы великий поэт! – воскликнула царица Савская.
Сулайман гордо расправил свои золотые плечи, поднял свою золотую руку и с довольным видом провел ладонью по черной как смоль бороде, разделенной на множество косичек, переплетенных золотыми нитями.
– Великий поэт! – повторила Балкида. – Только поэтому вам можно с улыбкой простить заблуждения моралиста.
Этот вывод, столь неожиданный, заставил вытянуться черты царственного лика Сулаймана и вызвал тревожный шепоток в рядах приближенных царя. Тут были Завуф, любимец Сулаймана, усыпанный драгоценными каменьями, великий священник Садок с сыном Азарией, управителем дворца, надменным и беспощадным к своим подчиненным, Ахия и его брат, архиканцлер Елихореф, хранитель архивов, тугой на ухо Иосафат. Стоял одетый в темное платье Ахия из Силома, прославившийся своей неподкупностью, холодный и немногословный насмешник, которого сторонились придворные, побаиваясь его пророческого дара. У самых ног государя сидел, опираясь на три подушки, дряхлый старец Ванея, главнокомандующий праздной армии миролюбивого Сулаймана. Увешанный золотыми цепями, сверкающий каменьями, сгибающийся под тяжестью наград, сидел Ванея, полубог войны. Некогда царь приказал ему убить Иоава и первосвященника Авиафара, и Ванея заколол их собственными руками. С этого дня он пользовался безграничным доверием Сулаймана, который поручил ему также убрать своего младшего брата, царевича Адонию, сына царя Дауда… и Ванея перерезал горло брату мудрого Сулаймана.
