Тимур Пулатов - Плавающая Евразия
Из Давлятова словно выдули все тепло. Почувствовав себя утомленным, он повернул обратно к дому с намерением отлежаться и прийти в себя. В последнее время просыпался с одной и той же назойливой мыслью: «Как сегодня — ударит?» — и еле поднимался с постели, ощущая себя разбитым после тревожного сна. И если бы не его врожденная педантичность, аккуратное отношение к службе, ничто не заставило бы Давлятова выйти из дома, даже ожидаемый катастрофический толчок.
Объезжая кольцо сырого, темного туннеля, разрезанного освещенными, многолюдными станциями метро, он вовлекался в работу, чувствуя, как становится увереннее, оцепенение сменяется возбужденностью к вечеру… к тому часу, когда шахградцы покидали свои дома, устремляясь подальше на открытые пространства…
В первый раз, без всякого на то оправдания, Давлятов не шел на службу… и едва он протянул руку, чтобы толкнуть ворота, как чуть было не стал жертвой очередного недоразумения. Ворота сами открылись, и из дома прямо на него выскочил тот самый маленький, хохочущий человек со злыми глазами, неся свою подругу на руках, выскочил, едва не ударив хозяина дома в грудь, и бросился в переулок.
Появление его было до того неожиданным, а поведение до того нахальным, что Давлятов, возмущенный, бросился за ним, но того уже и след простыл… похоже, забежал в чьи-то открытые ворота.
Давлятов подумал, что совпадения сегодняшнего утра — не случайны. Встреча с Наханговым, приказавшим Давлятову поскорее избавиться от Са-лиха, и появление этого выродка, тайком пролезшего в дом и заночевавшего где-то рядом, за стеной его кабинета. Между всем этим, вне сомнения, есть связь…
Во дворе, в кресле-качалке, он увидел Анну Ермиловну, встретившую сына тревожным, быстрым взглядом. Она сидела в той же позе, как и пятнадцать минут назад, когда Давлятов прошел мимо нее на улицу. Только сейчас она казалась еще более сухонькой и старенькой. Давлятов задержал шаг и всмотрелся… Но Анна Ермиловна даже не шелохнулась, лишь спросила:
— Что-нибудь забыл?
— Нет, решил остаться дома. Нездоровится… И еще мне не нравится Мелис. Который день он не идет с утра в школу…
— Ну, ты же знаешь, что в эти дни никто не живет по расписанию. Почему они не отменят занятия в школе?
Давлятов зашел в гостиную и стал с решительным видом возле дивана. Мелис открыл глаза, безразлично глянул на Давлятова и повернулся на другой бок.
— Ты что — не узнаешь меня? — раздраженно спросил Давлятов. Мелис чмокнул слипшимися губами и, не поворачиваясь к нему, ответил:
— Мозгу достаточно пяти сотых секунды, чтобы распознать объект или субъект, изображение которого выхватил глаз…
Это бесстрастное и заученное вдруг чем-то пронзило Давлятова, будто открыло ему глаза на ужасную, невероятную истину о содеянном Мелисом.
— Ты что натворил? — сказал Давлятов, испугавшись собственных слов. Ответь мне сейчас же! — И толкнул Мелиса в бок. — Не спи!
— Ладно, не буду спать, — Мелис повернулся в его сторону, но глаза не открыл. — Без сна человек может прожить лишь десять суток, а без пищи несколько недель… Можете меня не кормить, Руслан Ахметович…
Хотя Давлятов привык к его манере разговаривать, но сейчас она подействовала раздражающе.
— Отвечай: где ты вчера был до часу ночи?! Я знаю, где ты был, что делал… Не зря он выскочил мне навстречу со своей мерзкой подругой на руках, — сказал безо всякой связи Давлятов и сам смутился.
Мелис глянул на него с сожалением, сел на диване, приготовившись к разговору.
— Знаете? — Мелис все еще старался казаться бесстрастным. — Если знаете, то вам же лучше молчать, чтобы не было лишнего шума… Хотя, впрочем, какой может быть шум? Даже наоборот. — Он говорил бессвязно, хотя мысль его работала четко и ясно.
— Выражайся яснее, — понизил голос до шепота Давлятов. — Да, какой может быть шум?.. — сказал и запнулся, чувствуя, что не может говорить.
Мелис, видя растерянность Давлятова, сделался нарочито циничным:
— Почему я должен что-то рассказывать? Вы кто мне? Все, что случается со мной, — это мое. Ни теплоты между нами, ни доверия. Я вам расскажу, а вы пойдете и продадите меня ради собственного спокойствия…
— Ты совершил ужасное. И боишься признаться как мужчина. — Давлятов сел в кресло, почувствовав головокружение.
Мелис походил по комнате босой, заложив руки за спину. Чувствовалось, как он заново переживает случившееся и желает выразить это как можно вдохновеннее.
— Главное, земля успокоилась. Она требовала жертвы и получила, произнес он с удовольствием, подчеркивая каждое слово.
Давлятов, обессиленный, еще глубже ввалился в кресло, чувствуя, как к горлу подкатывается истерический комок.
— Убил?! Ты убил… человека?
Мелис нисколько не растерялся, наоборот, все еще переживал чувство удовлетворения содеянным, потому Давлятов со своими вопросами казался назойливым.
— Это вы узнаете у следователя… если, конечно, донесете на своего приемного сына… Впрочем, донесете, я знаю. Вы из поколения тех, кого учили доносить еще со школьной скамьи…
— А ты — мерзавец! — Какая-то сила заставила Давлятова вскочить с места. — Убивать нравственнее, чем доносить?
— Если ради общего блага — то нравственнее, — зло глянул на него Мелис, и этот взгляд его словно подтолкнул Давлятова к дверям, и он бросился из гостиной с криком:
— Он — убил?! Мама, ты слышишь?! Что теперь будет?! Как будто нам землетрясения мало!
— Что вы не поделили? — услышав крики, Анна Ермиловна заторопилась в дом, споткнувшись о порог.
Встретившись с ней у дверей, Давлятов, непонятно отчего, разом лишился всей страсти и злости и даже растерялся, не зная, какими словами ей все объяснить.
— Видишь ли… он сотворил нечто ужасное, но не хочет в этом признаваться… и, как всегда, хамит и грубит…
— Ну как с тобой не грубить? — Анна Ермиловна укоризненно покачала головой. — Ты с самого утра такой несносный… Марш на работу! Марш! Иначе будет ужасный скандал в благородном семействе. Я стану на защиту Мелиса…
— Это отчего же? — обиделся Давлятов.
— Тебя-то я как-нибудь сорок лет знаю, а его всего неделю. И не думаю, что он такой безнадежный…
— Ты, не видя стервеца в лицо, уже защищала его. — Давлятов, будто задыхаясь, потеребил воротник рубашки и пошел к выходу. — Разбирайтесь сами… из благородных ли побуждений это убийство или же… — Давлятов, не зная, как выразиться, постоял у открытых ворот, мрачно поглядывая на улицу. И, в сердцах махнув рукой, пошел не всегдашней дорогой, а в обратную сторону, жалея, что не сказал фразу, которую обдумывал уже несколько дней, чтобы хоть как-то уточнить свои отношения с матерью: «…И вообще, похоже, что ты приехала не облегчить мне жизнь, а наоборот…»
Спускаться в метро, на службу, не было уже смысла. В эти суматошные дни начальство может не заметить его отсутствия на работе. Зато, как опоздавшему, у первого же входа в метро сделают ему отметку на удостоверении личности.
«Личность, личность, как высока твоя цена», — иронически пропел Давлятов и тут почему-то вспомнил телефон гостиницы.
В предвкушении чего-то юмористического набирал он в телефонной будке номер 33-22-02, уверенный, что снова услышит механического теле-фоноробота. Но — удивительно, — едва он набрал последнюю цифру, сразу же раздался в трубке голос фемудянского академика, словно тот в нетерпении ждал звонка Давлятова. Давлятов опешил, хотя фемудянин настойчиво приглашал его к разговору: «Прошу вас, говорите… академик слушает…»
— С вами говорит Салих, — выдохнул Давлятов наконец.
— А, гражданин Салих! — будто обрадовался фемудянский академик. Почему же вы не пришли? Я вас весь вечер прождал… Там, где мы договаривались…
«А где мы договаривались?» — хотел было спросить Давлятов, но от такого неожиданного поворота снова смутился и повесил трубку.
Он потоптался в будке, тяжело дыша, недовольный своим поступком: «Нехорошо… оробел, как дитя. И перед кем? Перед демагогом…» И снова стал крутить диск, настраивая себя на длинное объяснение с юмористическими пассажами и меткими обвинениями.
На сей раз вместо вкрадчивого голоса фемудянского академика в ухо ему выстрелило: «Гражданин/ка/, если ты /вы/ желаешь/ете/ иметь дело с Бюро гуманных услуг…»
— Алло? Алло? — в отчаянии дул в трубку Давлятов. — Какой у вас телефон? — словно механический голос мог прервать свой повторяющийся текст и вежливо ответить ему.
«..Желаю/ем/ успеха…» — отчеканил хвост фразы телеробот и после короткого визга, свиста, означающего паузу, настроился повторить записанное: «Гражданин/ка/…»
Давлятов чертыхнулся, повесил трубку, затем снова снял, чтобы накрутить вокруг диска номер, который подсказал ему телеробот: 33–22 02.
— Академик Златоуст слушает, — послышался на том конце провода голос человека, только что проглотившего кровавый бифштекс, но еще наслаждающегося вкусом мяса во рту, отчего голос его казался сочным, но и не совсем ясным.
